— Дай мне закончить, — укоризненно сказал Мэттью. — Я его принесу сюда, чтобы создать точную копию. Идеальной точности не будет, но с добавлением толики иллюзии я смогу сделать что-то, что она может трогать, и что будет выглядеть в точности как оригинал. Я снова проберусь туда, и заменю простую иллюзию копией, и после этого она никогда ничего не узнает. Нам нужно лишь двадцать четыре часа.

Грэм выглядел сомневающимся:

— Думаю, она его, наверное, трогает почти каждый день.

Мэтт кивнул:

— Ничего. Я позабочусь о том, чтобы у иллюзии был тактильный компонент. Это сойдёт, покуда она не попытается снять иллюзию со стены, по крайней мере — пока я не заменю её копией.

— И если предположить, что твой план сработает, и я не окажусь под замком на всю оставшуюся юность, какое к отношение к этому имеет проверка на магию? — спросил Грэм.

— Знаешь солнечные мечи? — спросил Мэттью.

— Ага…

— Ну, твой папа не мог их использовать, потому что был стоиком. Мне нужно знать, являешься ли ты таким же, иначе я могу сделать меч, которым ты не сможешь пользоваться, — объяснил молодой волшебник.

— Он сломан, — напомнил Грэм. — Тебе придётся его починить. Ты вообще знаешь, как зачаровывать меч?

— Ты шутишь? — со слегка оскорблённым выражением сказал Мэттью. — Ты сколько уже меня знаешь? Я не просто его починю, я сделаю из него нечто, достойное твоей легенды!

— Ты хотел сказать, легенды моего отца, — поправил Грэм.

— Нет, именно твоей, — подтвердил Мэтт. — Это будет что-то, соответствующее памяти твоего отца, и достаточно сильное, чтобы быть под стать и твоим деяниям тоже.

Грэм уставился на своего друга, ошеломлённый. Эти слова, скажи их кто-то другой, были бы очевидной насмешкой — но он видел искренность на лице Мэттью. Он почувствовал, как в нём поднялся ураган эмоций, с которыми он не хотел разбираться на глазах у друга. Он пошёл к двери:

— Ты спятил.

Мэттью поймал его за плечи:

— Я абсолютно, чертовски серьёзен.

Грэм всё более раздражался, частично потому, что его друг, похоже, никогда понятия не имел, когда следовало что-то бросить, а также потому, что втайне он хотел ему поверить:

— В чём смысл, Мэтт? Воины, рыцари, защитники, как бы ты их ни называл — они больше не нужны! У Рыцарей Камня больше нет уз земли. У Ордена Шипа тоже. Знаешь, почему? Потому что они отжили своё! Хорошие парни победили, всё кончилось. Мы все живём долго и счастливо.

Тёмных богов не стало, сияющие боги развеяны, Королева защищает нас из столицы, и у неё есть волшебники, чтобы исполнять её волю. Больше не будет войн, а если и будут, то твой отец их раздавит. Больше не нужны люди, носящие на себе сталь. — Речь Грэма была точно той же, какую он в различных формах неоднократно слышал от своей матери. Тогда он терпеть не мог её слышать, но сейчас использовал её в свою защиту.

— Я так не думаю, — сказал Мэттью. — Я слышал слишком много рассказов, и уверен, что и ты их слышал — как тот случай, когда за моими родителям послали убийц, пока они ходили с визитом к прежнему королю. Если бы не твой папа, мои родители были бы сейчас мертвы, и это только один из череды случаев. И то были не боги или волшебники — просто обычные люди. Никто не идеален, никто не бывает в абсолютной безопасности — поэтому есть рыцари, поэтому есть солдаты! И ты, ты можешь быть величайшим из рыцарей!

— Чёрт, да просто заткнись!

— Нет, — сказал Мэттью. — Не заткнусь. Мне плевать, насколько глупым это звучит, но это — правда. Тебе хотелось бы стать волшебником, разве нет? Я слышал твои ремарки — не думай, что я их не заметил. Но знаешь что? Иногда я жалею, что не могу быть тобой!

Это заставило Грэма внезапно остановиться:

— Чего?

— Я сказал, «иногда я жалею, что не могу быть тобой», — повторил Мэттью.

— Значит, ты — действительно идиот.

— Ты просто не можешь видеть себя так, как видят остальные. Я, Коналл, мальчишки в замке, чёрт, даже взрослые — все это видят! Единственное, чем ты не являешься, так это волшебником.

Грэм уставился на своего друга пустым взглядом.

— Ты — идеальный сын идеального рыцаря, а твоя мать — самая преуспевающая дворянка во всём королевстве. Ты танцуешь лучше всех в замке, у тебя безукоризненный почерк, идеальная стрельба из лука, верховая езда… я могу долго продолжать. Ты лучший во всём, что делаешь, и люди это знают. Они это видят. Даже когда ты ходишь, твоё равновесие настолько хорошее, что мне кажется, будто я хожу, ковыляя.

— Я даже близко не могу переиграть тебя в шахматы, — заметил Грэм.

— Будто кому-то есть до этого какое-то дело, — сказал Мэттью. — Смотри. — Протянув руку, он взял с верстака киянку, и без предупреждения метнул её своему другу в лицо.

Грэм поймал её на лету:

— И что это было?

Мэттью одарил его кривой улыбкой:

— Если бы ты сделал то же самое со мной, у меня остался бы жуткий синяк.

— Ты всегда поддерживаешь вокруг себя щиты.

— Смысл в том, что я бы киянку не поймал, и даже если учесть мою собственную неуклюжесть, большинство других людей тоже не поймали бы. Но я знал, что ты — поймаешь, — отозвался молодой волшебник.

— Нет ничего магического в ловле молотка.

— Однажды кто-нибудь наверняка метнёт в меня что-то гораздо хуже, или не в меня, а в того, кто мне дорог — и я надеюсь, что ты будешь рядом, и поймаешь это. — Закончив, Мэттью покраснел от смущения.

Грэм не ответил. Он сам пытался справиться со своим смущением. Первым его порывом было обратить всё в шутку, или подшутить над чувствами друга, но что-то его остановило. Через некоторое время он ответил:

— Ладно. Что мне нужно делать?

— Сперва мы тебя протестируем, чтобы посмотреть, являешься ли ты стоиком. Если нет, то я могу попытаться показать тебе, каково это — использовать эйсар, — ответил Мэттью, прежде чем добавить: — Протяни руку.

Грэм вытянул руку, и Мэттью взял её своей собственной.

— Я попытаюсь направить в тебя часть моего эйсара, — объяснил он. — Если ты стоик, то ничего не почувствуешь, но если нет, то начнёшь ощущать своего рода тепло, почти как жар. Скажешь, если это случится.

Прошло несколько секунд, и Грэм почувствовал нагрев у себя в руке, когда сквозь его плечо в центр его сущности полилось нечто подобное жидкой теплоте. Удивлённый, он сказал:

— Чувствую!

— Хорошо, — сказал Мэттью. — Не отпускай. Я посмотрю, смогу ли я оценить твои испускание и ёмкость.

— Почему это хорошо? — спросил Грэм. — Разве это не значит, что у меня нет иммунитета к магии, как у моего отца?

— Он не имел иммунитет к магии, — поправил Мэттью. — Он был лично неизменяемым в некоторых отношениях, но большинство физических приложений эйсара всё же влияли на него как обычно. — Выражение на лице Грэма сказало ему, что его объяснение было впустую. — В общем — нет, для моих целей это хорошо. Это значит, что некоторые более крутые штуки, которые я хочу сделать с мечом твоего отца, будут возможны.

— Например?

— Дай мне сосредоточиться. Скажешь, если руку начнёт жечь, или если почувствуешь, будто вот-вот взорвёшься.

— Что?!

— Доверься мне.

— Ладно, — сказал Грэм. Он ждал, пока теплота продолжила расти, и начал чувствовать покалывание во всём теле. Через пару минут его рука начала выдавать ощущения того, будто она горела: — Начинает болеть.

— Только рука, или всё тело? — спросил Мэттью.

— Только рука, — ответил Грэм. После этого боль в руке стихла, но покалывание в теле продолжало расти. В конце концов он начал чувствовать, будто всё его тело вибрировало от энергии. Он чувствовал себя сильным и быстрым, гораздо больше, чем обычно.

— Ты всё ещё в порядке? — осведомился его друг.

— Ага, но я чувствую себя очень хорошо, будто могу пробежать сотню миль, и не устать, — сказал Грэм.

Прошла четверть часа, и ощущение продолжало нарастать.

— Ты всё ещё в порядке? — сказал Мэттью с взволнованным выражением лица.

— Чувствую себя чудесно! — пророкотал Грэм. — Не останавливайся!

Мэттью не останавливался ещё десять минут, прежде чем отпустить руку своего друга:

— Хватит.

— Зачем ты остановился?

— Слишком опасно. Какой бы ни была твоя ёмкость, она, очевидно, очень высока, либо ты не можешь правильно судить о том, насколько близко к своему пределу ты подобрался, — ответил Мэттью.

Грэм засмеялся:

— Я не чувствую опасность. Не думаю, что за всю жизнь когда-нибудь чувствовал себя настолько хорошо. — Его голос звучал громче обычного для его ушей, но настроение его было слишком хорошим, чтобы волноваться об этом.

Мэттью выглядел встревоженным:

— Это определённо необычно. Твоё испускание очень низкое, что нормально для большинства не-магов, но ёмкость у тебя очень большая, как у волшебника.

— Я даже не уверен, что означают эти два термина, которые ты всё время используешь, — признал Грэм. — Это хорошо или плохо?

Мэттью пожал плечами:

— Не уверен. Чёрт, мы даже не знаем, что такое «нормально». Никто никогда не изучал ёмкость в обычных людях — возможно, это не особо необычно, хотя я почему-то в этом сомневаюсь.

— Но что это значит? — с нажимом спросил Грэм.

— Ну, можешь думать об этом как о бутылке вина, — сказал Мэттью, используя ту же аналогию, которую его отец приводил годы тому назад. — Вино в бутылке — это эйсар, магия, энергия, которую мы все используем. Горлышко бутылки — твоё испускание, оно определяет, насколько быстро вино может выливаться из бутылки и вливаться в неё. Твоя ёмкость — это то, насколько велик объём бутылки, сколько в неё вмещается вина.

Твоё испускание было очень низким, вероятно типичным для обычного человека, но ёмкость твоя была очень высока — слишком высока, чтобы её было безопасно проверять таким методом. Я остановился, потому что начал уставать, и начал волноваться, что мы можем зайти слишком далеко, — объяснил Мэттью.

— А что случится, если ты зайдёшь слишком далеко?

Мэттью снова пожал плечами:

— Без понятия. Ты можешь загореться, или взорваться, или потерять рассудок. Вероятно, это будет похоже на то, что происходит, когда ломается одна из железных бомб моего папы.