Глава 2

— Ты сказал, что расскажешь мне про Тириона, — бесстрастно заметила Линаралла.

— Да, сказал, — ответил я, потягиваясь. Я уже слишком долго сидел за столом. — Но чтобы понять его, тебе нужно сначала услышать про Даниэла.

— Почему? — спросила Линаралла. Мои собственные дети согласно кивнули.

Я встал, и размял плечи:

— Давайте перейдём в другую комнату, и устроимся поудобнее. Этот рассказ займёт много времени.

— Просто скажи нам, зачем ты рассказываешь про этого «Даниэла», Отец, — сказала моя дочь Мойра.

— Не будь такой нетерпеливой, — сказал я ей, опускаясь в своё любимое кресло-качалку рядом с камином в нашей уютной комнате. — Если я перескочу сразу к Тириону и всем великим событиям его времени, то все они будут казаться бессмысленными. Вы посчитаете, что он был просто мясником.

— А на самом деле важно, что мы о нём подумаем? — удивился Мэттью. — Он уже больше двух тысяч лет как деревом стал. Мы просто хотим знать, почему.

— Для меня — важно, — ответил я. — К тому же, я на самом деле сам не всё это понимаю. Я никогда не пересматривал всё, что с ним случилось, поэтому я просто перепрыгиваю туда, где начинаются воспоминания, и позволяю им вести меня.

— Почему эти воспоминания начинаются на ком-то другом? — настойчиво спросил мой сын.

— Это скоро станет ясно, — сказал я ему. — Теперь, вернёмся к тому, на чём мы остановились. А вообще, можно немного пропустить события вперёд. Отцом Даниэла был человек по имени Алан Тэнник, и они с его женой, Хэ́лэн, были весьма расстроены, когда увидели, в каком состоянии был их сын, вернувшись в тот день домой. Алан пошёл в город, и поговорил с отцами всех трёх парней. Каждый из них пообещал поговорить со своим сыном, но ничего на самом деле не сделал. Алан знал, что этим он ничего больше и не добьётся, поэтому потратил часть своего времени, уча Даниэла драться получше. Его сын был ещё маленьким в свои тринадцать, и вообще-то был ниже Катрин Сэйер, но он рос, а Алан Тэнник был крупным мужчиной. Он имел все основания полагать, что его сын будет обладать крупным телосложением, когда полностью вырастет. Поэтому он повесил на стропилах в их сарае тяжёлый мешок старого зерна, и начал учить своего сына, как надо крепче бить. В течение последующего года Даниэл прибавил в росте, наконец став выше Катрин. Он стал крепчать, как обычно и бывает с молодыми людьми, и стал ещё более осознавать в себе другие перемены. Конкретнее — касательно его мнения насчёт женщин, в особенности — Катрин…

Руки Даниэла плавно бегали по струнам его цистры, извлекая простую мелодию, пока он глядел, как пасутся овцы. Он научился играть у своей матери, но она не доверяла ему выносить ценный инструмент из дома, пока ему не исполнилось четырнадцать.

Тот был составлен примерно как мандолина, но с десятью струнами и более плоским корпусом. Даниэл брал его с собой лишь в те дни, когда была хорошая погода, поскольку инструмент был слишком дорогим, чтобы рисковать попаданием его под дождь. Каждый раз, когда погода грозила ухудшиться, он относил цистру обратно в дом.

Однако в погожие дни он любил играть. Когда он проводил весь день на холме, в одиночестве и почти без какой-либо работы большую часть времени, цистра была его развлечением и его другом. Мать научила его лишь нескольким песням, поэтому он сам придумывал новые, выщипывая их из пустого воздуха и своего воображения, по одной ноте за раз, пока у него не получалась своя собственная мелодия. Овцы, похоже, ценили его усилия — по крайней мере, они не разбредались слишком далеко, когда он играл.

Вообще, в эти дни Блю выпадало ещё меньше работы. Овцы научились определять место, где находился Даниэл, по звуку его музыки, и когда у него был с собой инструмент, они всегда возвращались к нему, сберегая как мальчику, так и псу много времени, которое иначе тратилось бы на поиски.

Сегодня был особенно хороший день. Стояло раннее лето, и погода была тёплой. В небе не было ни облачка, и яркие солнечные лучи уверяли его в том, что дождя не будет. Даниэл играл лёгкую мелодию без названия, которую сочинил в течение многих бесконечных летних дней. У него не было под неё слов, но когда он играл её, то думал о солнце, освещавшем тёмно-оранжевый цвет волос Катрин.

У него уже несколько недель не было возможности увидеться с ней, но он всегда с нетерпением ожидал их редкие встречи. Время от времени мать посылала его в дом Сэйеров, чтобы отнести шерсть или, иногда, овощи в подарок. Жившие в долине фермеры были сплочённым сообществом, и хотя их часто разделяли целые мили, они делились друг с другом своими излишками.

Родители Даниэла особо тщательно посылали дополнительные вещи Брэнде Сэйер, поскольку у неё больше не было мужа. Вдова поддерживала себя и дочку кардованием шерсти и сучением её в пряжу. При таком количестве овцепасов в долине это был ценный навык. Большую часть настрига они продавали каждый год, но некоторые местные жители, вроде Брэнды, покупали небольшие партии, и превращали их в пряжу и шерсть, зарабатывая на жизнь.

Вспышка тёмно-рыжего пламени предупредила Даниэла, что он был уже не один, однако он скрыл своё удивление, и продолжил играть. Кэйт приближалась к нему, осторожно взбираясь вверх по покатому склону, шагая под ритм его музыки.

У неё ушло несколько минут, чтобы до него дойти, но Даниэл не перестал играть, когда она подошла, а продолжил, и лишь его улыбка выдавала тот факт, что он был в курсе её присутствия. Она постояла перед ним с минуту, дожидаясь, когда он приостановится, но когда это не помогло, она поставила корзину на землю, и начала плясать джигу.

Её движения были грациозными, но уходила минута за минутой, а он всё продолжал не обращать внимания на её присутствие, и её движения стали более преувеличенными. В ответ он начал постепенно увеличивать темп, пока её танец не стал рваным и непредсказуемым.

Блю с любопытством наблюдал, не будучи уверенным в том, что делали эти двуногие, но заразился их энтузиазмом. Он начал кружить вокруг них, виляя хвостом и коротко полаивая.

В конце концов Кэйт споткнулась, Даниэл остановился, и они оба засмеялись.

— Что ты делаешь здесь, наверху, Кат[1]? — спросил он её, используя одно из старых прозвищ, которые он дал ей, когда они были детьми.

— Тебя повидать пришла, — ответила она, будто это было самым разумным ответом в мире.

Даниэлу понравилось, как это прозвучало, хотя он всё ещё не понимал её мотивов.

— Что в корзине?

— Сыр, хлеб, маринованные яйца, и горшок чистейшей речной воды, — ответила она, оканчивая своё заявление драматичным жестом.

— Тебе не обязательно было приносить мне еду, — сказал он ей, сбитый с толку. — Мама собрала мне обед, — указал он на маленький свёрток, вместе с которым он этим утром вышел из дому.

— А я приносила тебе еду вчера? — спросила она, одаривая его такой улыбкой, какой улыбаются особенно несообразительному ребёнку.

— Ну, нет…

— А позавчера? — продолжила она.

Он покачал головой. Это был первый раз, когда она вообще навестила его, пока он приглядывал за стадом.

— Тогда я сомневаюсь, что твоя мать предусмотрительно собрала тебе достаточно еды для нас двоих, — заключила она.

Даниэл внимательно изучил её, но она оставалась для него совершенной загадкой.

— Ты хочешь поесть здесь, со мной? — наконец сказал он. — У тебя разве нет работы? Твоя мама скоро начнёт выискивать тебя.

— Мама сегодня отправилась в город, и я уже закончила всё, что нужно было сделать. К тому же, в нашем возрасте иногда есть более важные вещи, о которых надо позаботиться…

Это казалось ему бессмыслицей. Если были какие-то задачи поважнее, чем те, которыми он уже занимался, то отец бы ему рассказал о них. Поэтому их и называли «рутиной» — потому что их необходимо было выполнять. Он озвучил этот вопрос с обычным для себя красноречием:

— Важные вещи?

— Вчера к нам зашёл Сэт, поздороваться, — проинформировала она его, будто бы меняя тему.

Сэт был его единственным другом, помимо неё. Они с ним были знакомы почти так же долго, как и с Кэйт, поскольку его ферма была лишь в нескольких милях от их собственных. Он почувствовал странный укол ревности, когда она сказала ему, что тот заходил её навестить. К Даниэлу он не зашёл, а ведь у них не было возможности поговорить уже более полугода.

— О, неужели? — сказал он, подавляя лёгкую обиду, созданную её объявлением. — У него были какие-нибудь новости?

Она посмотрела на него расширенными глазами, изучая выражение его лица, пока он отвечал. Чуть погодя она таинственно вздохнула, а затем посмотрела на свою корзину:

— Ты голоден?

Вообще-то так и было, но он обычно ждал чуть более позднего времени дня, прежде чем поесть. В противном случае его аппетит был склонен возвращаться прежде, чем он доберётся обратно домой. Что-то сказало ему, что отвечать следует попроще:

— Конечно.

— Ты красивую песню играл, но я не думаю, что слышала её прежде, — заметила она, когда они прожевали первые порции хлеба с сыром. — Тебя ей мать научила?

— Я её просто выдумал, — честно ответил он ей. — Скучно стало всё время играть одни и те же песни.

— Ты действительно много играешь, — согласилась она. — Иногда я тебя слышу, когда я в саду. Не каждый день, но почти каждый.

— Здесь больше в общем-то нечем заняться, если только не случается какой-то беды, — сказал Даниэл.

— Мне действительно нравится, как ты играешь, — призналась она. — Иногда я притворяюсь, будто ты играешь для меня, передавая мне тайное послание, скрытое в мелодии.

Её слова отозвались в нём волной тепла, и он знал, что наверняка краснеет. Он упёрся взглядом в землю, позволяя волосам скрыть своё лицо, пока сам щипал длинный стебелёк травы. Даниэл часто гадал, слышно ли они его музыку из дома Сэйеров, и слова Кэйт были близки к истине.

— М-может, я и передавал, — признался он, внезапно потеряв уверенность в себе.