— Рэйн? — кричу я громче, чувствуя, как артерия на моей шее пульсирует сильнее с каждой секундой, которая проходит без ответа.

Единственный ответ, который я получаю — это плаксивый голос певца, сообщающий о том, что он не может спать, потому что у людей вместо рук — оружие.

Не в силах больше здесь находиться, протягиваю руку и поворачиваю ручку. Замок с легкостью мне поддается. Я прижимаюсь к стене, скрываясь из вида, и толкаю дверь ногой.

— Я захожу!

Когда в ответ не получаю автоматную очередь, делаю глубокий вдох и шагаю в дом.

Затем сразу же отступаю.

Хватая ртом воздух и прижимаясь спиной к деревянной обшивке дома, я пытаюсь осмыслить увиденное внутри: темная гостиная, жалюзи плотно задернуты, кофейный столик, диван, старый телевизор.

И еще мужчина, который сидит в кресле лицом к двери.

С дробовиком на коленях.

И его мозги, разбрызганные по всей стене позади него.

С каждым вдохом запах становится невыносимее.

Запах смерти. Запах засохшей крови и серого вещества.

Песня начинает играть сначала.

Я достаю из кармана маленький фонарик и, прикрывая нос рукавом, аккуратно захожу в дом. Под моими ногами хрустит битое стекло.

— Рэйн? — снова кричу я, сглатывая подступающую к горлу желчь.

Когда прохожу мимо мистера Уильямса, чтобы проверить кухню, я убеждаю себя не смотреть, но нездоровое гребаное любопытство берет надо мной верх. Направив фонарик в его сторону, я с силой стискиваю зубы, чтобы меня не стошнило. Весь его затылок превратился в кашеобразную массу, смешанную с пуховой набивкой кресла. Полосы на некогда синей стене давно высохли, приобретая цвет ржавчины и указывая на то, где раньше находились крупные куски серого вещества и других тканей, прежде чем они отвалились и засохли на покрытом коркой, окровавленном ковре.

Я не вижу входного отверстия на его раздутом старческом лице, но кровь, заливающая нижнюю губу и седую бороду, говорит о том, что кто-то сунул ему в рот дробовик, прежде чем нажать на курок.

Скорее всего, это он сам.

Цвет крови и вонь, заполняющая гребаное пространство, говорят о том, что это дерьмо произошло не только что. Я бы сказал, что старик сидит здесь уже довольно давно.

Мои внутренности скручиваются, и на этот раз плотно сжатая челюсть не удерживает меня от того, чтобы извергнуть содержимое желудка на ковер, когда последние два с половиной дня проносятся в моей голове в обратном направлении.

Таблетки. Скрытность. Перепады настроения.

То, как она отказалась впустить меня в дом.

То, как она сказала, что он не услышит стука и не увидит ее у дверей.

То, как она той ночью выбежала отсюда, как будто увидела…

Я встаю на колени, и меня снова тошнит.

Боже.

Бл*дь!

Он был здесь все это гребаное время.

Песня начинается сначала.

И теперь она здесь, вместе с ним.

Вытирая рот тыльной стороной ладони, я иду к лестнице, которая расположена у открытой входной двери. Не смотря на то, что мне не хочется запирать этот запах в ловушке, я захлопываю дверь ногой. Последнее, что нам нужно — это дикие собаки, учуявшие труп.

Свет фонарика указывает путь, пока я тащусь вверх по лестнице, прислушиваясь к любым звукам: движению, плачу, чему угодно. Но ничего не слышу. Ничего, кроме этой проклятой песни и звука собственного учащенного пульса, когда, наконец, добираюсь до коридора второго этажа.

Пять дверей.

Три из них закрыты.

Ну, вот и все.

— Рэйн? — кричу я снова, но знаю, что она не ответит. Я стараюсь не думать о причинах, когда освещаю фонариком первую открытую дверь справа.

При виде черной косы у меня перехватывает дыхание, но я с облегчением выдыхаю, когда понимаю, что она лежит на переполненном мусорном ведре. Рядом с раковиной.

Внутри никого нет. Это просто пустая ванная комната.

Когда я распахиваю следующую дверь и не нахожу ничего, кроме полотенец и простыней, меня посещает одна мысль.

Может, это Рэйн убила старого ублюдка? Я видел, как она легко подстрелила двух мудаков в «Хакаби Фудс», как будто ей это ничего не стоило. Она могла убить и его тоже, если бы это была самооборона.

Я хочу в это верить. Хочу думать, что Рэйн вышла победительницей из этой хреновой ситуации. Я хочу обнаружить, как она сидит, раскачиваясь, в каком-нибудь углу, потому что сошла с ума. А не потому, что сломалась.

Когда подхожу к последней двери справа, песня начинается снова.

— Рэйн? — Я легонько стучу, прежде чем повернуть ручку, чтобы не напугать человека, который может оказаться внутри. — Это Уэс. Можно мне войти? — Я приоткрываю дверь и готовлюсь к удару, но единственное, что бьет мне в лицо — это тот же самый трупный запах, что и внизу.

Дерьмо.

Я натягиваю рубашку на нос и, приближаясь к бугру на кровати, молюсь каждому гребаному Богу, которого только могу вспомнить. Пожалуйста, пусть это будет не она. Пожалуйста, пусть это будет не она. Я молю тебя. Знаю, ты чертовски ненавидишь меня, но просто… бл*дь. Пусть это будет не она.

Я беспомощно смотрю, как свет от фонарика скользит по краю кровати с балдахином и по поверхности лоскутного покрывала в цветочек, которое натянуто на лицо человека, точнее, где оно было раньше — судя по размеру и расположению темно-бордового пятна на ткани. Я не решаюсь стянуть его вниз. Мне это и не нужно. Светло-русые волосы, веером рассыпанные по рваной подушке, которая усыпана перьями и пропитана густой, как смола, кровью, говорят все, что мне нужно знать.

Миссис Уильямс уже не спасти.

Надеюсь, что еще не слишком поздно спасти ее дочь.

Мои ноги приходят в движение, кишки скручиваются, а руки сжимают фонарик, как спасательный круг.

И это не потому, что мне страшно.

Теперь я точно знаю, где ее искать.

В конце коридора музыка звучит громче, поэтому последняя комната слева должна быть той самой. Я шагаю по покрытому ковром полу и поворачиваю ручку. Я не стучу, не выжидаю и не распахиваю дверь с безопасного расстояния. Все мои инстинкты выживания вылетают в гребаную трубу, когда я прорываюсь через последнее препятствие, стоящее между мной и моей девочкой.

Первое, что я ощущаю — это запах. Он не трупный и металлический, как в остальном доме. Он такой же ароматный и сладкий, как недавно приготовленные ванильные булочки. Я закрываю за собой дверь и делаю глубокий вдох, как утопающий пловец, вынырнувший на поверхность воды. Знакомый запах наполняет мои легкие и поднимает настроение. Оглядывая комнату, я повсюду нахожу его источник. Зажженные свечи освещают каждый уголок маленькой комнаты Рэйн. Я выключаю фонарик и убираю его обратно в карман, осматриваясь в уютном пространстве. Кое-где на полу лежат тетради и одежда. Вдоль левой стены расположены книжные шкафы с беспорядочно расставленными книгами и безделушками. Кровать и письменный стол занимают большую часть правой части комнаты. И там, на этой кровати, спит моя собственная Спящая красавица.

Она лежит на животе поверх покрывала, представляя собой воплощение совершенства в этом гребаном доме ужасов.

Я пересекаю комнату в два шага. Первое, что делаю — это хватаю с прикроватной тумбочки светящийся телефон Рэйн и нажимаю на паузу. Кладу его обратно и облегченно выдыхаю, когда эта гребаная песня прекращается, и вокруг нас воцаряется тишина.

Рэйн лежит лицом к стене, поэтому я сажусь на край кровати и провожу рукой по ее блестящим черным волосам. Они кажутся такими гладкими под моей ладонью. Гладкими и реальными. Ничто не имеет значения за пределами этих четырех стен. Хаос, опасность, разлагающаяся смерть. Ничего этого не существует. Есть только я, мой спящий ангел и безмолвное чувство покоя.

— Рэйн, — шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в висок.

Но когда мои губы касаются ее кожи, моя иллюзия счастья рушится.

Она холодная. Слишком холодная.

— Рэйн! — Я легонько трясу ее за плечо и наблюдаю за тем, как ее безвольное тело безжизненно двигается.

— Твою мать! Рэйн!

Я вскакиваю на ноги и переворачиваю ее к себе лицом.

И это то же самое, что снова заглянуть в глаза Лили.

Фиолетовые губы.

Фиолетовые веки.

Пепельная кожа.

Я опоздал.

Я чертовски опоздал.

— Просыпайся, Рэйн! Ну же, детка! Очнись!

Мои глаза и руки обшаривают каждый дюйм ее тела в поисках пулевого ранения, перерезанного запястья, хоть чего-то, что могло бы объяснить, почему она, черт возьми, не просыпается. Но я ничего не замечаю. Никакой крови. Никаких порезов. И только разорвав ее фланелевую рубашку, я нахожу ответ.

Или, точнее, не нахожу.

Драгоценный пузырек гидрокодона исчез.

— Черт возьми, Рэйн! — мой голос срывается, произнося ее имя, как приливная волна, сталкивающаяся с волнорезом. Затем я прижимаю пальцы к яремной вене, пытаясь нащупать пульс, который, знаю, что не почувствую.

— Черт возьми, — шепчу я, притягивая ее безжизненное тело в свои объятия.

Я кладу ее руки себе на плечи и сильнее прижимаю к груди.

— Мне очень жаль, — слова звучат как беззвучные рыдания.

Я крепче сжимаю ее тело и зарываюсь лицом в ее шею. Ее пальцы едва касаются ковра, когда я раскачиваю ее взад и вперед. Раньше ей это нравилось. Это ее успокаивало.

— Мне так чертовски жаль.

Я обнимаю ее за ребра, прижимаясь к ней так же, как прижимал к груди ту проклятую подушку.

«Тебя любят», — гласила она.

Я откашливаюсь горьким печальным смехом, чувствуя вкус собственных слез на ее холодной, липкой коже.

Меня любили. И вот тому чертово доказательство.

Рэйн пережила убийство-самоубийство своих родителей, потерю друзей и бойфренда, распад целого гребаного города, но именно мое пренебрежение окончательно сломило ее.

Совсем как Лили.

Впервые в жизни я думаю о самоубийстве. Я мог бы просто лечь рядом с Рэйн, обнять ее и, используя дробовик мистера Уильямса, добавить еще один труп в этот гребаный дом смерти.

Но я не могу, и это мое чертово проклятие. Я — выживальщик.

И когда я на своей щеке ощущаю слабый и мимолетный пульс Рэйн, то знаю, что все это время я был прав насчет нее.