Снова донесся тоскливый собачий вой.

   - Лежать! - раздался далекий голос. - Лежать! Тихо! Хорошая собака! Лежать!

   Потом раздался какой-то звук, и Беннетт подумал, что это опять собака. Но это был голос человека. Это был слабый крик, с интонациями, каких он никогда прежде не слышал, донесшийся откуда-то со стороны конюшен.

   Будучи еще полусонным, он ощутил почти физическую боль. Но нашел в себе силы добежать до конца въезда и выглянуть наружу. Теперь он мог видеть конюшни. На мощеном дворе перед ними он увидел фигуру мужчины, по всей видимости, конюха, одетого в коричневые гетры и вельветовый костюм, державшего под уздцы двух испуганных оседланных лошадей, и старавшегося успокоить их, когда они начинали бить копытами по булыжнику. Голос конюха, голос того же самого человека, который говорил с собакой, перекрыл лошадиное фырканье и причмокивание:

   - Сэр! Сэр! Где вы? Что-то случилось?

   Другой голос что-то слабо отвечал, что-то похожее на: "Я здесь!" Проследив взглядом направление, откуда он раздался, Беннетт припомнил кое-что из описания усадьбы. Он увидел узкую аллею вечнозеленых насаждений, спускающуюся вниз и переходящую в большую рощу круглой формы, вокруг павильона, называвшегося Зеркалом Королевы. Ему показалось, что он узнал голос Джона Бохана. Тогда он побежал.

   Его ботинки уже промокли и все равно промерзли бы, а слой снега был не более полудюйма глубиной. Вниз по склону, к вечнозеленым насаждениям, шла одна-единственная цепочка следов. Она была совершенно свежая, кто-то прошел здесь совсем недавно. Он проследовал вдоль нее, затем тридцать с небольшим футов по аллее, и вышел к роще. Было невозможно четко что-либо разглядеть, за исключением грязно-белого цвета павильона, стоявшего посреди снежной лужайки размером в половину акра. Квадратный парапет, размером приблизительно в шестьдесят футов, с павильоном в центре. Широкая каменная лестница вела к входной двери низкого мраморного дома. Цепочка следов заканчивалась у входной двери. Следов, ведущих в обратном направлении, не было.

   В дверном проеме возникла фигура, возникла так внезапно, что Беннетт застыл как вкопанный; сердце его бешено колотилось, дыхание перехватило. Черное пятно на сером фоне. Человек закрыл рукой глаза и привалился к дверному косяку, словно обиженный ребенок. Беннетт услышал рыдания.

   Он сделал шаг вперед, снег под ногой хрустнул и фигура обернулась.

   - Кто здесь? - раздался голос Джона Бохана, неожиданно высокий. - Кто?..

   Резко выпрямившись, он немного отодвинулся в тень дверного проема. Даже на таком большом расстоянии, в полумраке, Беннетт мог видеть узкие обтягивающие бриджи для верховой езды; однако лицо под низко надвинутой шапочкой казалось размытым и дрожащим. Вопрос и ответное эхо погасли над лужайкой. Беннетт опять услышал далекий собачий вой.

   - Я только что приехал, - сказал он. - Я... Что...

   - Идите сюда, - произнес Бохан.

   Беннетт быстрыми шагами двинулся через лужайку. Он не пошел по следам, которые вели к парапету и затем к лестнице. Он видел шестьдесят футов плоского заснеженного пространства вокруг павильона, и решил, что это газон. Его нога почти коснулась низкого парапета, когда голос Бохана остановил его.

   - Не ступайте туда! - крикнул он, и его голос сорвался. - Не идите там, проклятый дурак! Это тонкий лед. Это озеро. Вам нужно обойти...

   Вернувшись назад, Беннетт изменил направление. Он, тяжело дыша, поднялся по тропинке, и в три шага взбежал по лестнице к двери.

   - Она мертва, - сказал Бохан.

   В наступившей тишине был слышен щебет проснувшихся воробьев; они затеяли склоку и один из них вспорхнул вдоль карниза. Дыхание Бохана окутало его лицо паром в морозном воздухе, губы его едва шевелились. Его неподвижный взгляд застыл на Беннетте, щеки впали.

   - Вы меня слышите? - Его голос сорвался на крик. Он поднял стек и изо всех сил ударил им о дверной косяк. - Я говорю вам, что Марсия мертва! Я только что обнаружил ее. Что с вами? Вы можете сказать хоть что-нибудь? Мертва. Ее голова... ее голова... вся...

   Он взглянул на свои руки, его плечи задрожали.

   - Вы мне не верите? Взгляните сами и убедитесь. Боже мой, самая прекрасная женщина из всех когда-либо живших на земле, и... все? Все?.. Идите и увидите сами. Они убили ее, вот что они сделали. Кто-то ее убил. Она боролась. Она бы... Моя дорогая Марсия. Но все было напрасно. Она не смогла. И у меня ничего не осталось. Мы собирались утром на верховую прогулку, до того как кто-нибудь приедет. Я пришел сюда и...

   Беннетт пытался побороть физическую тошноту.

   - Но, - спросил он, - что она здесь делала? В этом месте, я имею в виду?

   Бохан тупо взглянул на него.

   - О, нет, - сказал он, наконец, словно с трудом осознав постоянно ускользающий смысл. - Вы не в курсе, не правда ли? Вас ведь там не было. Нет. Она настаивала на том, чтобы переночевать здесь: все то время, пока была с нами. Вполне в ее духе. Да, конечно, в этом она вся. Но почему ей захотелось остаться здесь? Я бы ни за что не позволил ей этого. Но я не смог помешать ей...

   - Сэр! - донесся до них низкий хриплый голос с другой стороны лужайки. Они увидели конюха, вытягивавшего шею и махавшего руками. - Сэр! Что-то случилось? Это не вы кричали, сэр? Я видел, как вы вошли, а потом...

   - Идите к себе, - сказал Бохан. - Идите к себе, говорю вам! - Он зарычал, видя, что конюх колеблется. - Вы мне не нужны. Мне сейчас никто не нужен.

   Он медленно опустился на верхнюю ступеньку и опустил голову на руки.

   Беннетт прошел мимо него. Он не льстил себе, зная, что ему страшно войти туда, чувствовал внутри себя пустоту и колебался, но это должно было быть сделано. Он проклинал себя за то, что его правая рука дрожала; и то, что он схватил ее запястье другой рукой, выглядело по-идиотски.

   - Есть ли внутри, - спросил он, - какое-либо освещение?

   - Освещение? - эхом откликнулся Бохан после паузы. - Внутри? Да. Да, конечно. Электричество. Забавно. Я забыл включить свет; совершенно вылетело из головы. Забавно. Я...

   Звук его голоса заставил Беннетта спешно войти внутрь павильона.

   Насколько он мог судить, оказавшись в почти полной темноте, он находился в маленькой прихожей; пахло старым деревом и тронутым плесенью шелком; но чувствовался и более современный аромат. И сразу же перед его мысленным взором предстало лицо Марсии Тейт. Конечно же, он не верил в то, что она мертва. Теплая, полная жизни рука, которой вы касались, губы, которые вы (только один раз) целовали, и те проклятия, которыми вы осыпали ее за то, что она делает из вас дурака - эти вещи никак нельзя соотнести с восковой куклой, лежащей в гробу, как нельзя представить себе живописный пейзаж в виде прямых линий чертежа. Невозможно. Она была здесь, повсюду, даже несмотря на ее отсутствие; и это ощущение было очень сильным. А потом он ощутил все нарастающее чувство опустошенности. Наскоро, ощупью, в стене слева он обнаружил открытую дверь. Войдя, он принялся искать выключатель, нашел, и, секунду поколебавшись, повернул...

   Ничего. Когда зажегся свет, ничего не случилось.

   Он был в музее, или гостиной - настоящей гостиной - времен Стюартов. Ничего не изменилось, за исключением того, что атлас сейчас имел потертый вид, цвета поблекли и казались безжизненными. Здесь было три высоких арочных окна с квадратными стеклами. Здесь был резной камин почерневшего камня, пол был выложен в шахматном порядке квадратами черного и белого мрамора. Бронзовые канделябры на стенах, и горящие в них лампочки, имитирующие неровный свет свечи. Иллюзия была настолько полной, что Беннетт на мгновение усомнился в собственных ощущениях и был вынужден взглянуть на стену в поисках выключателя, и был бы не удивлен, если бы его там не оказалось. А еще имелся некий смутный намек, в опрокинутом дубовом кресле ручной работы с филигранной резьбой, в небольшой кучке пепла в погасшем камине. В задней части комнаты виднелась высокая дверь. Когда он открыл ее и шагнул в темноту, то некоторое время стоял, не решаясь щелкнуть выключателем.

   Здесь имелось только два канделябра, и в комнате царил полумрак. Он смутно разглядел высокие прикроватные столбы с красными занавесями, отражение тусклого света в многочисленных зеркалах маленькой квадратной комнаты, а затем он увидел ее.

   Не желая верить, он сделал шаг и склонился над ней, чтобы удостовериться. Это была правда. Она была мертва. Она была мертва уже много часов, тело было холодно как камень: это повергло его в шок.

   Попятившись на середину комнаты, он постарался взять себя в руки и хоть немного успокоиться. Он все еще не верил в происшедшее. Она лежала, согнувшись, на полу между камином и изножием кровати. В стене, к которой примыкала кровать, напротив камина, было большое квадратное окно, и серый свет, проникавший через стекла, падал на ее тело и лицо. Лицо ее выглядело естественно, несмотря на рану на лбу и полуоткрытые глаза. Он видел запекшуюся кровь, видел длинные спутанные волосы, разметавшиеся по ковру; но выражение ее лица не свидетельствовало о последнем страдании, на нем отражались испуг и презрение, и какое-то осознание внутренней силы, что делало его почти гротескным. И еще одна, как показалось Беннетту, самая ужасная деталь. Она была одета в белое: белое кружевное неглиже, сейчас смятое и обнажившее ее правое плечо.

   Убийство. Чем-то пробита голова, чем? Стараясь сохранять спокойствие, Беннетт постарался внимательно все осмотреть, не упуская ни малейшей детали. Под вытяжкой каменного камина лежала небольшая кучка пепла, с какой-то жутковатой аккуратностью, точно такая же, как в соседней комнате. В него почти упирался один конец тяжелой кочерги, взятой из лежавшего на полу набора каминных принадлежностей. Кочерга? Может быть.