12

— Тварь! Паскуда! — бесновался герцог, стоя перед Норой, привязанной к вкопанному посреди лагеря столбу. Только так он осмелился приблизиться к союзнице-фаворитке-любовнице, оказавшейся колдуньей.

Его тусклое сиятельство не знал, что растратившая силу на схватку с мертвяками, Нора не смогла бы заколдовать и муху. Собственно, именно поэтому ее удалось схватить, сопротивления не встречая. В противном случае женщина бы, разумеется, живьем не далась.

— Мразь! — и герцог с размаху ударил связанную Нору по лицу рукой в латной перчатке.

Ощущение было — будто конь лягнул копытом.

— И ты скрывала это… от меня? — в последней фразе Карла Дерзкого слышалась уже не только ярость, но и что-то вроде обиды избалованного ребенка. — Даже от меня?!

— Я же спасла тебя… зверюга ты тупая! — не выкрикнула, а, скорее, выдохнула Нора, шевеля разбитыми губами и шмыгнув носом, из которого сочилась кровь. — Бежала… спешила к тебе!

— Вообще-то это правда… ваше сиятельство, — раздался голос за спиной герцога.

Робкий такой, осторожный, но голос в защиту, если не лично герцогской подстилки (плевать на нее могло быть говорившему!), так хотя бы справедливости как таковой.

— Я сам был там… тоже сражался… и я…

— Заткнись! — рявкнул Карл Дерзкий, оборачиваясь и со злобой оглядывая воинов, столпившихся вокруг него, Норы и столба.

Еще никогда лицо его сиятельства не бывало так похоже на морду взбесившегося хищного зверя. А рот — на клыкастую звериную пасть.

— Кто? — не говорил, а почти рычал герцог, вперив в толпу взгляд сверкающих злобным блеском глаз. — Кто ты… тот, кто посмел перечить мне?! Своему правителю и сюзерену? Присягу забыл… кому на верность присягал? Так он тебе напомнит!

И с этими словами похлопал по эфесу висящего на поясе меча.

Последний довод оказался решающим. Желающих дальше спорить, выгораживая опальную герцогскую фаворитку, среди одербургских воинов не нашлось.

Но Карл Дерзкий не унимался.

— Она ведь могла сама все это подстроить, — были его слова, — нападение мертвяков, я имею в виду. Чтобы втереться ко мне… к нам всем в доверие! Дьявольское отродье… а прежде меня совратила, суккуба проклятая. Задумав погубить и тело, и душу. А если бы мы приняли ее уже как колдунью… когда бы она ничего не скрывала… тогда б души всех нас были обречены на адские муки!

Внезапно Нора рассмеялась. Был тот смех не радостный, не беззаботно-веселый. А какой-то нездоровый и издевательский.

— Чему радуешься, дерьмо демона? — зарычал, оборачиваясь к ней герцог. — Думаешь, я не осмелюсь? Поверь, стерва, если ты меня вынудишь, я и не на это пойду. И плевать на твои проклятья… на месть после смерти.

Когда оказавшуюся колдуньей женщину схватили, беспомощную и сонную, его тусклое сиятельство был готов самолично порубить ее мечом. Но один из командиров (из тех, кто постарше да поопытнее, и уважаем даже правителями) остановил его. Сказав, что если ведьму просто убить, она может перед смертью наслать на убийцу проклятье. А если и не успеет, то ее дух не найдет посмертного покоя. И будет вечно бродить по земле, вредя живым.

А чтобы не случилось этого, и требовалось расправляться с колдунами, как учат святые отцы. С молитвами о спасении души, угодившей в дьявольские сети. Ну и, разумеется, с очищением огнем, освобождавшим душу из узилища грешной плоти.

На то, чтобы принять эти доводы, здравомыслия герцога хватило. Но вот беда: на все воинство одербургское не нашлось ни одного священника, ни даже монаха.

Простодушные по натуре, уроженцы западных гор обычно не чувствовали груза грехов на своей душе. Даже те, кто без кровопролития жить не мог. А потому не были столь озабочены вопросами веры, как их соседи, не зря назвавшие свою дряхлую империю «священной». О Всевышнем подданные Карла Дерзкого если и вспоминали, то лишь когда жареный петух принимался настойчиво клевать в небезызвестное место. Вот как теперь. А до того… достаточно сказать, что во многих поселениях даже церквей не имелось.

В городке, едва не ставшем жертвой нападения одербуржцев, и церковь и священник были. Вот только гонцам от его тусклого сиятельства тамошний святой отец… нет, не отказал напрямую. Но заявил, что освободиться сможет только на следующий день. В городке-то мертвяки тоже до кое-кого за ночь успели добраться. И теперь этих несчастных требовалось отпеть, как полагается, похоронить. Не говоря уж об особом молебне, отгоняющем от погоста Скверну. Ну, чтобы она больше не прорывалась. И покоиться с миром не мешала.

Сколько правды было в этих отговорках, ни сам Карл Дерзкий, ни его гонцы судить не брались. Не исключали даже, что священник просто не горел желанием помогать вторгшимся на его родные земли захватчикам. Однако насильно приводить святого отца герцог заранее и строго запретил. Не тот был случай, чтобы ссориться с единственным духовным лицом на многие мили вокруг.

Оставалось ждать. Ну и еще пытаться выместить злобу на связанной ведьме. Стараясь, чтобы при этом она осталась в живых.

— Что смешного ты видишь? Мразь! — вопрошал герцог, глядя на смеющуюся с каждым мгновением все громче Нору.

— Тебе не нужен… священник из городка, — прошептала женщина, когда Карл Дерзкий помимо воли приблизился к ней на пару шагов. — Ты ж сам… так вещаешь. «Адские муки», «погубленная душа». Как с амвона, ни дать ни взять. Да что там… даже в нашей деревне, помнится, святой отец не проповедовал с такой яростью. Так что тебе не на троне сидеть надо, а…

Новый удар оборвал смех Норы и заставил голову ее дернуться. Колдунье даже показалось, что еще немного — и голову просто оторвет от шеи.

«Волосок», — вспомнила она с грустью. Волосок с тела его тусклого сиятельства. Он же ее единственная возможность хотя бы поквитаться с герцогом, оказавшимся таким неблагодарным ублюдком.

Увы, волосок этот, спрятанный в шкатулке, оставался в ее шатре. То есть, в свете нынешнего положения Норы — бесконечно далеко. И в голову не пришло прихватить его с собой на битву с мертвяками. Ни к чему. Не говоря о том, что шкатулку все равно бы отобрали, когда вязали разоблаченную ведьму.

А теперь и подавно. С тем же успехом он мог находиться по другую сторону южных хребтов. Или даже на луне.

Однако Нора не была бы собой, вообще бы не дожила до нынешних лет, если бы не хваталась за малейшую возможность спастись. Или хоть чего-нибудь добиться в жизни.

— А вашему сиятельству известно, — начала она еле слышно и с какой-то злорадной вкрадчивостью, — что ходячие трупы не только в бою опасны. Не только могут сожрать или растерзать. Еще они болезни разносят. Много разных опасных болезней. Даже смертельных. Не знаю, скольких ваших воинов мертвяки убили… но ранили, я уверена, еще больше. Теперь они все заражены. А я могла бы приготовить зелье…

— Искушаешь, — со злостью молвил герцог, — мало тебе уже одного меня совратить. По-крупному играешь… все войско искусить и отравить задумала… зельями своими.

Затем, немного помолчав, добавил, словно окончательный приговор вынося:

— Только зря надеешься, стерва. Я больше на это не клюну. Как и никто другой. Потому что завтра с утра… мы спасемся. А ты будешь сожжена.

И как бы подчеркивая, что приговор действительно окончательный, что дальнейшая судьба бывшей фаворитки и союзницы не имеет для него значения, зашагал прочь от Норы и столба.

Разошлись вскоре и зеваки-воины. Да, поход откладывался, но и на привале у каждого имелись свои дела.

После обеда из ближайшего леса вышел и направился к лагерю человек в зеленоватом плаще с капюшоном. Немолодой, морщинистый, но еще крепкий. По виду его можно было принять за военачальника средней руки или ветерана городской стражи.

Никто не звал и не ждал этого человека, но прошел он беспрепятственно. Единственный часовой, встретившийся у него на пути, по загадочному совпадению оказался из новобранцев. Той толпы бывших крестьян, что решила исход недавней битвы.

Хотя было ли это совпадением — тот еще вопрос.

Другие воины тоже, если и заметили незваного гостя, то не придали значения его присутствию. Мало ли кто это мог быть… из тех, кому, в общем-то, не воспрещалось здесь находиться. Доброволец, решивший вступить в ряды победоносной герцогской рати — в пользу этого предположения говорили суровое лицо и военная выправка чужака. Кто-то из жителей городка-соседа, набивающегося чуть ли не в союзники. Посланник от местного владетеля. Торговец, наконец.

Что до самого человека в зеленоватом плаще, то он ничего не продавал. И воевать на стороне Одербурга не горел желанием тоже. По крайней мере, под командой Карла Дерзкого и его прихлебателей. Войну он и его подобные вели свою, вели почти каждый день. И на собственных условиях.

К одербуржцам он, впрочем, пришел с миром. Но послал его отнюдь не здешний барон, от страха в замок забившийся.

Встречных воинов этот визитер еще приветствовал коротко: «Здравствуй, Оскар!», «Добрый день, Гуго!» или «Рад приветствовать, Пауль». Не всех, разумеется. Только тех, кого знал по именам. Но и этого хватало, чтобы прочие обитатели лагеря признали его за своего. Или хотя бы не относились как к подозрительному чужаку.

Еще человек в зеленоватом плаще не плутал среди шатров, как мог бы тот же чужак подозрительный и опасный. Шагал уверенно, выбирая кратчайший путь. Словно по улице родного города шествовал. Что тоже добавляло ему доверия в глазах обитателей лагеря. Ведь раз так уверенно шагает человек — значит место это ему знакомо. А если знакомо, то он бывал уже здесь и не раз. Ну а коли бывал да остался в живых, значит, ему дозволено здесь находиться. Дозволено самим герцогом.

Понимая это, будучи способны на хотя бы такое немудрящее заключение, воины Одербурга не чинили визитеру препятствий. Не то, думали, задержишь его — сам его сиятельство не обрадуется. А сиятельство и без того был не в духе. Из-за истории с Норой-то.