23:17

На следующий день об этом писали все газеты. «На приму-балерину напали в гримерке!» — кричали заголовки. «Несоблюдение правил безопасности в Балете Нью-Йорка».

Статьи неизбежно подкреплялись фотографиями пулевых отверстий в стене и тебя, либо в какой-нибудь изысканной танцевальной позе типа пуанте, либо смотрящей прямо в объектив камеры в постановочном рекламном кадре, выглядящем так, словно ты вот-вот вырвешь сердце бедняги фотографа.

Даже в двухмерном измерении фото ты свирепа. Из твоих воспоминаний я знал, что у тебя было одинокое, недолгое детство, в котором почти полностью доминировали балетные тренировки и строгая, безрадостная мать, которая била тебя, когда была недовольна, а иногда и просто ради забавы, и, признаюсь, я был одержим мыслью заставить тебя улыбнуться. Сказать или сделать что-нибудь такое, что смягчило бы твои прекрасные черты и сделало бы их менее сдержанными, менее напряженными.

Большинство из вещей виденных мною касались нас двоих полностью обнаженных в постели. Взгляд женщины никогда не бывает мягче, чем, когда она смотрит на мужчину, который только что заставил ее кончить.

Однако мои мысли были не совсем похотливыми. Я представил, как мы делим теплые круассаны и наслаждаемся великолепием летнего восхода солнца, сидя на вершине одной из стальных горгулий на Крайслер-Билдинг. Я представлял, как пролетаю ночью над Средиземным морем с тобой на спине, как миллионы звезд мерцают в сапфировом небе над нами, а потом приземляюсь в Риме и мы с тобой, держась за руки, исследуем древние руины. Я представлял себе долгие разговоры, долгие прогулки и теплую, интимную тишину, которую могут разделить только двое влюбленных, наслаждающихся обществом друг друга после великолепного соития в любовном порыве.…

Хм. Возможно, я был куда более одинок, чем думал. На самом деле, рискуя показаться тебе безумным влюбленным, скажу, что правда заключалась в том, что я понятия не имел, насколько одинок, пока не нашел тебя.

Наша вторая встреча была менее бурной, но от этого не менее страстной, чем первая. Через несколько дней я заявился к тебе домой — туда, где, как я на тот момент полагал, нам вряд ли помешают, зная, что ты живешь одна, — и ждал, расположившись в удобном мягком кресле в углу твоей кристально белой спальни, пока ты не скинешь оковы сна с первыми лучами рассвета. Ты пошевелилась под атласным покрывалом, села, потянулась. Ты зевнула, и в тот момент, когда увидела меня, твоя челюсть захлопнулась с громким звуком, похожим на щелчок.

Я видел, как воспоминание, которое я стер до этого самого момента, настигло тебя, отчего ты вдруг разозлилась.

— Больше так не делай! — воскликнула ты с похвальной горячностью.

Сидя в кресле, я любовался тем, как восходящее солнце, видимое через окна на восточной стене, добавляло блестящие отблески как у меха норки в твои черные волосы, и гадал, догадываешься ли ты, что шелковая ночная рубашка, в которой ты ложилась спать, слишком уж прозрачна.

Снова эти идеальные груди. Маленькие, крепкие и белые, они дразнили меня гораздо сильнее, чем твое обнаженное горло.

— Не делать чего?

Ты сердито посмотрела на меня.

— Не врывайся больше без приглашения. Не смотри на меня так, будто я твой обед. Не стирай мне память. Выбери сам, все из проделанного тобой довольно обидно!

Ты забыла про «Не пей мою кровь». Я воспринял это как положительный знак.

— Как это ты не боишься проснуться с вампиром в своей спальне? — спросил я с неподдельным удивлением в голосе.

— Я просыпалась с кучей незнакомых мужчин в своей спальне, — последовал быстрый ответ, и мне пришлось сдержать улыбку.

Твое либидо — удивительная вещь, любовь моя. Сильный, непримиримый и всегда находящийся в состоянии готовности, твой половой инстинкт подобен домашнему животному, которого ты любишь выводить на частые, энергичные прогулки. В ближайшие недели я получу замечательное представление относительно тонкой природы твоего либидо, но в тот момент, исходя из твоих воспоминаний я знал лишь, что у тебя было довольно много любовников, но ни одному из них ты никогда не отдавала свое сердце, потому что была слишком занята своими собственными целями и карьерой. Ты любила мужчин и даже уважала некоторых, но видела в них прежде всего игрушки, отдушину для удовлетворения своих физических потребностей, которую, тем не менее, не следует воспринимать слишком серьезно.

Несмотря на мой статус покойника, у нас было так много общего.

— Сейчас день, — резко сказала ты, глядя на меня с чувством, близким к неодобрению.

Моим единственным ответом на это было удивленно приподнять бровь.

— Если ты вампир, то почему не изжарился на солнце?

Услышав это, я откинул голову назад и громко рассмеялся. Это было так чудесно просто смеяться, даже если по окончанию моего внезапного веселья твой взгляд пронзал меня будто кинжалами.

— Это миф, Майко. Мои глаза немного светочувствительны, поэтому я всегда ношу солнцезащитные очки в дневное время, но свет не причинит мне вреда.

Ты на мгновение задумалась, убирая волосы с лица, чтобы получше меня рассмотреть.

— Чеснок? Кол в сердце? Серебряные пули?

С улыбкой я отрицательно покачал головой на все три предположения. Ты казалась разочарованной.

— Ты можешь превратиться в летучую мышь?

Я поморщился.

— С какой стати мне это делать?

Ты отмахнулась от моей гримасы отвращения.

— Так что же еще ты можешь сделать, кроме как исчезнуть и мгновенно исцелиться от выстрелов и стереть чью-то память?

В этот момент я действительно все больше и больше удивлялся твоему столь небрежному принятию всей ситуации. У меня мелькнула мимолетная, неприятная мысль, что, возможно, ты немного… не в себе.

В отличие от болезней плоти, умственные расстройства нельзя определить, отведав вкус крови.

Ты же видела мое беспокойство.

— Я прагматичная женщина, — спокойно объяснила ты, глядя на меня из центра своей кровати, будучи совершенно спокойной. — Я видела твои клыки своими собственными глазами, я видела, как пулевое отверстие в твоей груди закрылось, я видела, как ты исчез. — Впервые ты оторвала от меня взгляд, и твой взгляд скользнул вниз к покрывалу, которое ты начала теребить с рассеянным хмурым видом. — Я отведала твой вкус. И вкус у тебя… другой.

Стараясь не двигаться слишком быстро, я наклонился вперед в кресле и сцепил руки перед собой, расположив руки на бедрах. Очень низким горловым голосом я спросил:

— И как я тебе на вкус?

Ты изогнула губы в кривой усмешке. Твои ресницы затрепетали, и ты некоторое время молча смотрела на меня, прежде чем решила удовлетворить мое эгоистичное желание получить комплимент в свой адрес.

— Лучше.

— Лучше, — повторил я, все еще нуждаясь в деталях, — чем что?

Ты нервно сглатывала. В первый раз ты выглядела встревоженной. Ты прошептала:

— Лучше всего, что я когда-либо пробовал в своей жизни.

Если бы мое сердце все еще билось, оно, без сомнения, вырвалось бы из груди в тот момент. С большим усилием сдерживаясь, я продолжал сидеть на стуле, просто глядя на тебя.

— Аналогично, — сказал я и тут же захотел пнуть себя за то, что оказался таким лишенным воображения ослом. Но тебе, похоже, было все равно, потому что у тебя на уме было что-то другое.

— Ты здесь, чтобы убить меня?

Этот вопрос был задан со всей серьезностью. Я дал тебе серьезный ответ.

— Нет.

Это удивило тебя; я прочел это по твоим глазам, в том, как немного спало давившее на твои плечи напряжение.

— Зачем же ты здесь? Почему преследуешь меня? Что тебе от меня нужно?

Не желая повторять свою ошибку, я тщательно обдумывал свой ответ. Снаружи небо меняло окрас от бледно-лавандового оттенка рассвета к яркому золотисто-розовому сиянию, которое мягко освещало комнату эльфийским светом. День обещал быть прекрасным.

— Я здесь, чтобы любить тебя, Майко. И спасти твою жизнь.