Широ толкнул меня за себя, заслоняя меня от меча шинигами. Они-чан рычал у моих ног. Он бил когтями по стенкам переноски, и она тряслась и гремела. Ронин прошел в ряд за женщиной, ладонь лежала на мече в ножнах.

— Отойди, — сказала она. — Мне приказано убить девчонку, — ее взгляд ударил меня как меч между ребер. Я чуть не охнула, но не могла вдохнуть. Казалось, легкие лопнули.

— Кто ты? — спросил Горо. — Я знаю многих шинигами Ёми, но я еще не видел твое лицо.

Белая шинигами прищурилась.

— Не важно, кто я.

— Вот уж нет, — сказал Горо. — Я слышал истории о шинигами, которая служит Шутен-доджи как убийца, и она надевает белое, чтобы кровь ее жертв запятнала ее одежду. Говорят, она сохраняет каждое кимоно.

Уголок рта Белой шинигами приподнялся.

— Они говорят, что она украшает дом лучшими узорами с убийств?

— Нет, — Горо ответил на ее ухмылку гримасой. — Но я не сомневаюсь в этом.

— Вы окружены, леди, — Ронин вытащил меч. — Сегодня кимоно запятнает только ваша кровь.

— Да? — сказала Белая шинигами, издав смешок. Она подняла руку, маня мотыльков, покрывших почти все поверхности в вагоне. Они захлопали крыльями и взлетели. — Попробуй напасть на меня, дитя.

Мотыльки окружили ее циклоном, а потом разлетелись быстрым облаком. Звенели клинки. Горо выругался и охнул от боли. Широ пошел по ряду, крича:

— Нет!

Я упала между сидений. Мотыльки пронеслись сверху, а я открыла дверцу Они-чана. Кот вырвался с воем. Справа звуки боя доносились сквозь хлопанье крылышек. Еще крик сотряс вагон, убирая мотыльков, но в этот раз голос принадлежал Белой шинигами. Я встала, белая пыльца усеивала плечи и все остальное в вагоне. Мои союзники были в коконах из белого шелка. Один извивался перед шинигами. Ладони давили на стенку изнутри, и я точно слышала крик Широ:

— Беги, Кира!

«Куда? — спросила я в голове, а Белая шинигами повернулась ко мне. — Тут некуда бежать!».

Я пыталась вспомнить заклинания, которые показывал Широ, но могла думать лишь о катане шинигами в моем животе, или как клинок остановит мое сердце. Страх прогнал все, что я узнала, в темные уголки мозга.

Белая шинигами была теперь с тремя глубокими порезами на щеке. Капли черно-красной крови падали на плечо ее белого кимоно, оставляя розочки.

— Твои мелкие звери доставили больше хлопот, чем ты стоишь, — она прищурилась. Она направила меч на мою грудь. — Теперь замри, если хочешь умереть без боли. Даже моя меткость имеет пределы… как и мое терпение.

Она напряглась для атаки, но не успела броситься, ее глаза расширились. Отражение огромного кота появилось в затемненных окнах поезда.

Даже я вздрогнула, когда Они-чан взревел, звук взорвался в вагоне, словно божество ударило по барабану. Белая шинигами отпрянула на шаг.

Это мне и требовалось.

Я вспомнила движения. Упав на колено, я изобразила символ Рин. Мой страх поднялся в сердце, и пальцы покалывало. Я направила руки вперед. Огонь вырвался из моих ладоней, терзая воздух алыми языками. Жар ударил меня по лицу. Мотыльки горели, и, если бы я не была так потрясена, я бы поразилась тому, как они кружили в воздухе на опаленных крыльях. Огонь поглощал коконы на Широ, Горо и Ронине.

Серый пепел и черный дым задержались после огня.

— Ого, — я перевернула ладонь, потрясаясь тому, что плоть была целой. Ладонь пульсировала жаром, была горячее моего тела, словно кровь стала напалмом. Это было… ого.

Белая шинигами выпрямилась. Дым запачкал ее кимоно.

— Они сказали, что ты умная, — сказала она, поднимая меч. — Но не такая умная…

Широ сжал горло Белой шинигами пальцами с когтями. Рубины крови проступили там, где он надавил.

— Опусти его, — прорычал он. — Или посмотрим, сколько крови я пролью на твое кимоно.

Белая шинигами оскалилась.

— Словно ты можешь меня превзойти, мальчишка.

Она прошипела заклинание и стала облаком мотыльков, и они улетели в разбитое окно.

— Проклятье! — Широ ударил по ближайшему подголовнику когтями. Внутренности вылезли из дыр в ткани. Его грудь вздымалась от ярости.

— Что ж, все живы, — Горо вздохнул, убирая шелк с одежды. Они-чан стал своего обычного размера, прыгнул на спинку одного из сидений. Он стал умываться лапой. — Думаю, пока мы посчитаем это победой.

— А поезд? — спросила я, взяв Они-чана на руки. Он сжался, но его хвосты подрагивали, словно он еще злился. Все было почерневшим, обгоревшим, но мои союзники были лишь немного опалены.

— Спишем ущерб на утечку газа, — сказал Ронин. — Или какой-то еще глупый страх смертных.

Я потрясенно покачала головой.

— В этом поезде нет газа…

— Не важно, — Ронин вернул катану в ножны. — Смертные поверят всему, если я так захочу.

Они-чан зашипел на меня, когда я сунула его в переноску. Он словно говорил: «После всего, что я сделал для тебя?».

Путь в Киото будет долгим.

Четырнадцать

Вокзал Киото

Киото, Япония

Я сошла с шинкансена в Киото, ощущая волнение. Я столкнулась с демонами, богами смерти и опасностью, какую и не представляла, но это не пугало меня так, как гнев родителей.

— По шкале от одного до десяти, — сказал Широ, спрыгивая на платформу за мной, — как сильно твои родители будут злиться сегодня?

Вряд ли это можно было оценить. Их ярость не будет как фейерверк, она скорее будет как астероид, падающий на Землю, врезающийся и душащий атмосферу пылью. Их гнев задержится надолго после того, как догорят яркие части, как и их стыд. Им точно было неудобно объяснять мое исчезновение властям, учителям, друзьям или остальной семье. Вмешательство Горо дало мне время, но не купило их прощение.

— Мои родители очень традиционны и консервативны, — я опустила переноску Они-чана на землю, пока мы ждали, чтобы вышли Горо и Ронин. — Для них это выглядит так, словно дочь убежала в Токио с парнем.

— Я не парень. Я — страж храма, кицунэ, — фыркнул Широ.

— Они этого не знают, — сказала я.

Ронин сошел с поезда со смешком.

— И ты можешь звать себя кицунэ, брат, хотя не заслужил ни одного хвоста?

— Лучше быть без хвоста, чем мертвым, — парировал Широ, подняв переноску Они-чана с земли.

Горо присоединился к нам на платформе и вздохнул.

— Вы оба дураки, да? Что сделано, то сделано, и спорить нет толку.

Ронин отвернулся от нас.

— Я забронировал номер в рёкане Нишияма. Доставишь туда мои вещи?

Он пропал в толпе на платформе.

— Боги, я порой его ненавижу, — сказал Широ. Они-чан зарычал в переноске. Я не знала, был ли маленький демон согласен с Широ, или он просто был голоден. Я подозревала, что это было последнее. Он всегда был голоден.

Мы вышли из терминала, нервничая. Тысячи разговоров крутились в голове, и все заканчивались моим смущением и унижением. И выражение лица матери не помогало уверенности.

— Они там, — Широ узнал моих родителей. Он помахал и убрал руку. — Твоя мама… кхм, рада тебя видеть.

Мои родители ждали у входа на вокзал, на их спины светило солнце. Губы матери двигались, но пространство между нами поглощало звук. Отец повернул голову и заметил меня. Он был рад еще меньше. Оба были в рабочей одежде — отец в черном костюме, а мама — в сером кимоно с бледно-розовым оби. По наряду мамы было видно, что я помешала важному делу на работе. Помешала им. Может, сегодня проводили поминки дедушки, я многие пропустила.

«Отлично».

Родители отвезли меня домой, где я пережила их допросы, а потом полиции. Я помогла делу: как Ами, я сказала полиции, что дедушка спрятал меня и сестру в погребе храма. Мы ничего не видели, слышали только крики. Как и Ами, я врала.

Но что мне сказать? Что храм моей семьи растерзали демоны, желающие получить последний осколок легендарного меча? Что дедушку убил лейтенант Шутен-доджи? Что я искала богов смерти для спасения храма семьи? Нет. Даже после всего, что я пережила, те ответы звучали ужасно даже для меня.

Полиция ушла, и настроение мамы стало меняться. Обычно она была сдержанной со мной — она обнимала только Ами, говорила тепло только с Ичиго — но она дважды тянулась к моей руке, а потом будто осознавала, что делала, и убирала ее. Не было ничего хуже обещания любви, которое резко убрали. Мама никогда не любила меня так, как других своих детей.

Мы не спорили, пока я не попросила остаться в храме до нового года.

Отец посмотрел на меня без эмоций. Он был темным силуэтом, пока стоял у окон с видом на сад, сцепив ладони за спиной. Мы с мамой сидели на подушках вокруг чабудай — низкого стола для ужина, работы или учебы. Она подвинулась на подушке, морщины на лбу стали глубже. Она посмотрела на отца, а потом сказала:

— Не думаю, что это мудро.

Так она вежливым образом говорила «ни за что».

— Фуджикава всегда должен быть в храме семьи, — сказала я, желая поведать истинные причины просьбы остаться там. Ёкаи напали на меня уже три раза, и если я буду жить дома, моя семья могла пострадать, как бы хорошо чары ни защищали дом. Но я не сказала это, а настояла. — Это традиция.

— Я не уверена, что ты справишься с этим, Кира, — мама подняла голову выше. — Когда ты отправилась в Токио по «делам храма», ты оставила меня объяснять твое исчезновение полиции и школе. Я знаю, что ты хотела погоревать, но бежать к Горо-сану — не ответ.

— Ты смутила свою мать и меня, — сказал отец, глядя на сады. В голосе звучало «снова».

— Простите, — я вежливо поклонилась маме. Стыд давил на меня, и лопатки болели. — Я не хотела вызывать волнение или смущать тебя или отца. Я хотела только поступить, как правильно, и почтить память о дедушке.

— Но ты не была тут для него, — фыркнул отец, качая головой. — Потому я не хотел, чтобы она проводила столько времени с твоим отцом, Мидори. Он набил ее голову фольклором, а не фактами.

— Дедушка учил меня синто, а не фольклору, — я сжала кулаки на коленях. Было сложно сохранять тон ровным, особенно из-за такого отношения отца к храму. Он никогда не поймет, что храм значит для меня, хоть он и семья. Отец не хотел понимать.