Мама поджала губы и посмотрела на пол. Напряжение усилилось между нами, и я почти могла задеть его в воздухе, как струну сямисена. Мама была жрицей в храме Фуджикава. Дедушка заставил моего отца взять ее фамилию, когда они поженились. Мама была единственным ребенком, и дедушка настоял, чтобы храм остался в семье Фуджикава. Из его историй я знала, что мама покинула храм после моего рождения. Никто не сказал, почему. Никто не хотел обсуждать события, которые превратили меня в проклятого ребенка, изгоя в своем доме.

Я ощущала себя уютно только в храме Фуджикава. Я собиралась вернуться туда и остаться там.

Я встала из-за стола, отошла и опустилась на колени в позе сэйза. Я опустила ладони на пол, сделала треугольник из больших и указательных пальцев и поклонилась. Обычай требовал выдерживать поклон два моргания, а потом изящно выпрямиться.

Я выпрямила спину и поймала взгляд матери.

— Мама, позволь мне почитать прошлое семьи, сохраняя наш храм для будущего.

В этот раз мама не смотрела на отца, она делала выбор. Я подозревала, что она знала, что я врала насчет атаки на храм, поездки в Токио, Горо и прочего, в ее темных глазах был блеск сожаления. Я жила с ней шестнадцать лет, но мама осталась для меня загадкой.

Прошли секунды. Мама склонила голову, кивая.

— Хорошо. Можешь остаться в храме до конца года, если будешь и дальше хорошо учиться и не позорить нас с твоим отцом. Слушайся Горо и уважай его, как меня. Ясно?

— Да, мама, — я снова поклонилась, мои волосы съехали, скрывая улыбку.

— Хорошо, — она поднялась.

Мои родители покинули комнату без слов.

Я прибыла в храм Фуджикава только к вечеру.

Тории внизу лестницы храма покосились, и их поддерживали столбики. Тени собрались у ступеней. Я дрожала, стало холоднее. Деревья у лестницы были вечнозелеными, но я видела вершины кленов храма, их голые ветки тянулись пальцами к небу.

Часть меня не хотела подниматься по этим ступеням. Я не была готова увидеть все разрушение. Столько воспоминаний было в том месте: яркие фестивали, когда люди из города прибывали посмотреть мой танец; спокойные собрания любования луной и закаты с дедушкой; нежные улыбки других мико; тихие вечера подметания брусчатки и нежный смех детей, кормящих кои в прудах с родителями.

Я не могла позволить одному кошмару испортить всю жизнь хороших воспоминаний. Но сегодня я уже устала до глубины души. Меня почти весь день ругали, а потом игнорировали родители. Я не винила их за злость на меня — я опозорила их и напугала, сбежав, — но хотела бы, чтобы мы хоть минуту провели вместе и почтили дедушку у семейного камидана. Дедушка заслужил от нас хотя бы это.

Я отцепила кусок полицейской ленты с кустов у ворот. Они-чан с рычанием выпрыгнул, пугая меня. Он попытался поймать ленту когтями. Я поманила ею, смеясь, когда он заерзал задними лапами и прыгнул. Он забрал ленту.

— Как ты можешь ходить по землям храма, маленький демон? — спросила я. Он склонил голову, и я вспомнила, что земли уже не были священными. С моим планом храм не будет таким до последнего дня декабря, и особая церемония охараэ очистит это место.

Конечно, если мы проживем так долго.

С лентой во рту Они-чан прыгнул на ступени храма, поднялся и замер, оглянулся, словно спрашивая: «Ты идешь?».

Я слабо улыбнулась и стала подниматься. Колесики чемодана гремели об выступы. Они-чан шагал впереди меня, потряхивая хвостами.

Стало видно храм, и я расстроилась. Серебристая паутина еще покрывала половину зданий, и казалось, что боги набросили на главный зал саван. Веранды были в листьях, приливших к паутине. Зеленая жижа покрывала пруд, толстый слой листьев лежал на брусчатке. Тени собрались во дворах, и я не знала, что могло смотреть на меня в сгущающейся тьме.

Я ожидала разрушение, готовилась к этому, но ничто не готовило меня к ранам, оставленным врагами в моем доме.

Я была удивлена, что здания были обрамлены ровными стальными лесами. Большая урна стояла в одном из дворов, полная сломанных костей храма. Кто-то начал ремонт, и, судя по виду, они уже несколько дней этим занимались. Может, О-бэй Катаяма собиралась сдержать обещания и загладить вину.

«Не важно, что она делает, — подумала я. — Она не сможет вернуть дедушку».

— Ау? — крикнула я, чтобы позвать кицунэ и разбить давящую тишину. Ничто не двигалось. — Широ? Горо? Тут кто-то есть?

Ответа не было.

Я опустила чемодан. Ветер шелестел деревьями, пустые ветки скрипели. Я повернулась к лестнице, вспомнила ту ночь. Дети пели «Кагомэ, Кагомэ» вдали. Боль уколола мою ладонь, я перевернула ее, и места, где лиса-шикигами пронзила мою кожу, стали кровоточить. Я отпрянула на шаг. Лед сдавил мое сердце.

Черная бабочка опустилась на мою протянутую руку, легкая, как перышко. Она пила кровь из моего пореза.

«Закат, — поняла я, подняв голову. — Закат третьего дня».

Тьма собралась на ступенях храма, убирая жар из воздуха. Бабочка слетела с моей ладони, устремилась над лестницей, а тени стали двумя столбиками и балкой, чем-то напоминая тории. Я видела за вратами ступени храма Фуджикава, ведущие в такую густую тьму, что мне было не по себе.

Мужчина в конической шляпе вышел из тории. Тени слетали с его одежды как пыль. Черные бабочки — сотни — летали как стаи ворон, делая небо черным.

«Он тут», — я прижала ладони к груди, боясь, что сердце пробьёт ребра, и поспешила вниз по лестнице.

Шимада отклонил шляпу. Я поклонилась ему. Когда я выпрямилась, я удивилась, что с ним вышла еще одна фигура. Девушке на вид было не больше восемнадцати лет. Она была в черном доспехе самурая с серебряными шипами. Ее волосы были короткими и заплетенными у кожи головы. Косы изгибались, обводили ее уши, и в мочках ее ушей были черные серьги. Броня оставляла руки открытыми, и я видела, как татуировки бабочек били крыльями под ее кожей. Некоторые крылья поднимались над ее телом, оставляя призрачные следы. Татуировки были табу, но я видела не человека с ними.

На моем пороге был не один шинигами, а два.

— Шимада-сама, — я снова поклонилась. — Приветствую в храме Фуджикава.

Смех жемчугом посыпался на ступени, прогоняя достоинство, с которым я встречала гостей.

— Шимада? — спросила девушка, фыркнув. — Так ты попросил их звать тебя?

— Прошу, прости Роджи, Фуджикава-сан, — сказал мне Шимада, закрывая теневые тории взмахом руки. — У нее не было манер при жизни, их не появилось и в смерти.

— Тихо, — Роджи стукнула Шимаду по плечу. — Я знаю, что ты скучал по мне.

— Возможно, — ответил Шимада, опустив ладонь на меч.

— Так это девчонка? — Роджи повернула голову ко мне. Она почесала под ухом, взглянула на Шимаду. — Еще Фуджикава с проблемами с демоном. Вот так сюрприз.

— Я подумал, что ты больше всех… посочувствуешь ее проблеме, Роджи, — сказал Шимада с тенью улыбки. — Так что сочувствуй.

— Сочувствие — не моя сильная черта, — Роджи стала подниматься ко мне. — А убийства? Редкие в этом мире и следующем лучше меня в этом.

Аура смерти исходила от нее, такая сладкая и густая, что я почти ощущала запах, будто благовония. Что-то в ее взгляде вызвало волну страха во мне. Она поднялась на вершину лестницы, проникла в мое личное пространство. Я отпрянула, забыла о чемодане и врезалась в него. Я упала на землю, боль пронзила ладони — снова оцарапанные — и камень впился в мою левую лодыжку. Я повернулась, волосы скрыли покрасневшие щеки.

Роджи присела передо мной, опустила запястья на колени.

— Я не хотела тебя напугать, бака, — улыбнулась она и протянула руку. Я посмотрела на ее ладонь, ее кожа была бледной, почти как бумага. Я опустила ладонь на ее руку, удивилась холоду ее прикосновения. Как из камня.

Она помогла мне встать. Шимада присоединился к нам на вершине лестницы.

— Этой девушке ты хочешь дать Кусанаги? — Роджи кивнула в мою сторону.

Шимада кивнул.

— Нас он окутает огнем. Кицунэ сражаются только магией и когтями. Остается жрица.

— Я? — я чуть не подавилась. — Но я н-не знаю, как биться мечом!

— Не переживай, дитя, — Роджи улыбнулась и сжала мое плечо. Она встряхнула меня, хотя я нахмурилась от обращения «дитя». — Тут я помогу.

Пятнадцать

Храм Фуджикава

Киото, Япония

Следующим утром меня разбудила Роджи.

Грубо.

— Вставай! — сказала она, распахивая комнату гостевой комнаты. — Нет времени на сон!

Я села, посмотрела на часы у кровати.

— Роджи-сан, пять утра… — я зевнула, не продолжив.

— И? — она уперла руки в бока и постучала босой ногой по полу. Она была в белом топе и свободных черных штанах. Было видно ее живот, покрытый татуировкой множества веток вишневого дерева. Чернильные бабочки летали по ее бледной коже. Хоть татуировки были произведением искусства, было сложно назвать их красивыми. Каждая бабочка была забранной жизнью.

— Шутен-доджи не придет сегодня, — я вытащила ноги из-под Они-чана. Кот заворчал, зевнул и спрыгнул с кровати. — Чего ты хочешь?

— Тренироваться, — она щелкнула пальцами. — Если хочешь сразиться с лордом демонов через три недели, нельзя, чтобы ты спотыкалась об свои ноги.

— Но у нас нет осколков Кусанаги, — возразила я.

— Осколки — проблема Шимады, — Роджи прошла по комнате и убрала с меня одеяло. — Ты — моя. Идем, нужно многое сделать, пока ты не занялась школьным мусором смертных.

Я ощутила раздражение в груди. Я допоздна готовилась к урокам — полиция вернула мои ученики, и почти все учителя прислали пропущенные задания. Мне нужно было исправиться до следующего понедельника, оставалось четыре дня. Задание казалось таким же невозможным, как научиться владеть мечом до кровавой луны.

— Ладно, — я со стоном свесила ноги с кровати. Пальцы ног коснулись холодных половиц. — Давай я хотя бы оденусь?

Роджи не двигалась, руки были скрещены на груди.

— Ты будешь смотреть, как я переодеваюсь? — спросила я, гнев загорался в груди.

Она приподняла бровь с улыбкой.