- Ты одолжишь мне лопату или нет?

- Одолжить, вот как? Придется платить, дружище.

- Хорошо, - вздохнул Шпилгит. - Сколько?

- Э, лопату я одолжил у Халлига - свиновода, она мне стоила один грош, так что с тебя два гроша, или какая мне выгода от такой щедрости?

- Щедрость - это когда ты ничего не навариваешь!

- Это деловой подход, мастер сборщик.

- Если ты заставишь платить за лопату, я обложу твою прибыль.

- И сколько возьмешь?

- Один грош.

- Тогда я ни с чем.

Шпилгит пожал плечами. - Ну кто же поверит, что одалживание лопат может быть прибыльным делом.

- Халлиг верит.

- Слушай, треклятая лопата стоит у тебя за дверью. Я мог бы просто взять и вернуть, ты даже не заметил бы.

Могильщик кивнул. - Факт.

- Я хотел сделать честь по чести, как подобает соседу.

- Ну ты и дурак.

- Сам вижу, - рявкнул Шпилгит.

- Так что, мастер сборщик налогов?

- Я забираю твою лопату в зачет налога.

Могильщик пожал плечами: - Давай, это проблема Халлига. Но когда захочешь кого похоронить, меня не зови. Я безработный.

- Я одолжу тебе лопату из склада.

- Верно, и еще потребуешь благодарности. Удивляться ли, что налоговиков все ненавидят?

Шпилгит увидел, что могильщик снова пьет, и покинул хижину, забрав лопату. Заметил рядом еще одну, забрал и ее.

Алый скорчился в сырой пещере, единственными соседями ему были кости. Прямо внизу, за каменным откосом, пенилось море, качались деревья, сорвавшиеся с корнями с ближайшего утеса. Каждый громовой удар волны делал убежище Алого все ненадежнее; вода так и норовила хлестнуть через край.

Но даже сквозь шум рассыпанные вокруг кости, казалось, шепчут ему что-то суровыми голосками. Он ежился и дрожал от ярости, почти различая слова. Тихие речитативы заполнили череп. Он сверкнул глазами на кости и даже в полумраке различил черепа. Черепа котоящеров. Они стучали, шевелясь - шепот становился все более горячим.

Алый ощутил касание силы, старой силы, и душа забилась, как будто когти сжали горло.

- Перере... перетекай!

- Перетекай! Перетекай, дурак!

Кот завыл, дрожа от ужаса; кости подползли и вся куча вдруг замерцала.

Магия заставила закипеть, зашипеть капли росы на стенах. Камни выпадали из трещин. Среди окруживших Алого паров кости начали влезать ему в тело. Ужасная боль -и торжество.

- Я Хурл! Ведьма Хурл!

Она встала на ноги, невозможно слабая, и оглядела голое тело. Плотная кожа обтягивает кости, сухожилия как веревки. Мало плоти, мало живой ткани, чтобы стать целой, такой, какой она была когда-то. Но и этого ДОСТАТОЧНО.

Хурл закашлялась. - Разум вернулся! Мой прекрасный, совершенный разум! И... и... я помню всё! - Тут же она поникла. - Я помню всё.

Ей нужна была пища. Свежее мясо, горячее, кровавое мясо. Ей нужно было напитаться, причем немедленно.

Чувствуя слабость, она вышла из пещеры, сторонясь кипящего моря. Почти стемнело, и буря казалась синяком на божьем лбу. Трупы валялись среди скал. Затем она увидела, как один поднял руку. Кашляя, Хурл захромала к беспомощной жертве.

Но, склонившись, поняла, что смотрит на мертвеца. А тот улыбнулся. - Всегда был плохим матросом, - сказал он. - Крошка велел: бери руль. Я пытался предупредить, но Певуны никого не слышат. Мне конец. Поможешь?

- Ты мертвый! - плюнула она.

- Знаю, и в то все дело. Верно? Проклятый наш удел. Наверное, прежде я был жив, но никому не дано вернуться. Никому. Если поможешь вылезти из трещины, я пойду домой. Он где-то за океаном, но я наверняка найду. Рано или поздно.

- Но мне нужна теплая плоть! Горячая кровь!

- Как и нам всем, дорогая.

Она затрясла головой. - Ну, и ты сойдешь. Не боги весть что, но хоть что-то.

- У нас общая философия, сладкая моя. Ну, насчет помощи... ох, что ты творишь? Ешь мое бедро? Не очень-то прилично для такой старушки. Впрочем, если ты объешь много, я смогу вылезти из трещины. Уже кое-что. Когда умрешь, стоит оставаться оптимистом. Я так понял. На ноге мало что осталось? Вот, смотри, обгрызи и вторую. Уверяю, там мясо посвежее. Погода сегодня ужасная, а?

Крошка Певун повернулся оглядеть выживших родичей. Все столпились на берегу, ледяная вода кипела у лодыжек - шторм усиливался. - Теперь всё просто, - сказал он. Убиваем всех.

Единственная его сестра, Щепоть, фыркнула. - Твой план, Крошка?

- У меня всегда такой план.

- Именно. Смотри, куда он нас привел.

Хмурый Комар встрял: - Привел нас на берег, Щепоть.

- Верно говорит Комар, - зарычал Крошка, - план привел нас сюда, поэтому план хороший, как всегда, ведь мы всегда оказываемся не где-нибудь, а там, где я планировал, а планировал я оказаться хоть где-нибудь - и если думаешь, я буду терпеть от тебя дурные припадки и злословие, Щепоть... ну, этого в плане нет. - Он отвернулся к прочим. - Оружие наголо, братья. Время убивать, и в конце мы убьем заклинателей, что украли наши сокровища.

- Они не крали наших сокровищ, - сказал Хиляк. - Это городская стража и предательница- капитан.

Крошка скривился. - Но она мертва и с этим ничего не сделаешь, а значит, мы все еще охотимся ради справедливости, ради возмездия. Те колдуны не дали себя убить, а это воспрещено. Мы такого не терпим.

Малыш засмеялся: - Сатер угодила меж дхенраби и его женой! Вот смешно было!

Щепоть проскрипела: - Только тебе смешно, Малыш, ты ж на голову больной.

- Еще смешнее! Ха, ха!

- Тише все, - велел Крошка. - Вытаскивайте проклятое оружие, пора поработать. Ломтик, Узелок, Гиль, вы убиваете мужика в лачуге. Но пусть снимет меховую шапку, я ее хочу. Остальные со мной в деревню. Теплый ужин, если найдется, немного пива - и потом убиваем всех. Потом в крепость, там тоже всех валим.

- От твоей гениальности я лишаюсь языка, - сказала Щепоть.

- Хорошо бы так. - Крошка ткнул пальцем в сторону братьев, что вдвоем тащили огромный меч. - Блоха, Мелочь, что вы творите, Худа ради?

- Это же триручный меч, Крошка.

Крошка подошел к Блохе и вдарил кулаком в висок. - Так держите в три руки! Вот, бери еще топор с пятью лезвиями. Все в путь, ночь будет кровавая.

Они ушли с пляжа по единственной тропе. Ломтик, Узелок и Гиль остались сзади.

Вуффайн Гэгс оперся о посох, стоя рядом с хижиной и следя за десятерыми незнакомцами. Все они громадного роста, оружие наголо, и шагают со зловещим видом. Наверное, в роду были предки-Тартеналы, всего несколько поколений назад. Зрелище заставило его ностальгически вздохнуть. Единственная женщина меж ними казалась сложенной более пропорционально - будто слеплена из сплошных глиняных шагов и отлично знает, как ими жонглировать при ходьбе.

Идущий во главе поднял голову и послал Вуффайну зубастую улыбку (хотя глаза не улыбались), попросту пройдя мимо. Как и остальные, кроме последних трех - те встали и приготовили оружие.

Вуффайн вздохнул. - Вот оно как, да?

Стоявший посредине пожал плечами. - Крошка сказал, убиваем всех.

- Вы снова вгоняете меня в ностальгию.

Мужчина оскалился и взглянул на того, что был справа. - Слыхал, Ломтик? Старый чистильщик вспомнил лучшие дни.

- На лучшие дни перед смертью взгляни, - отозвался Ломтик.

Вуффайн повернул голову и понял, что остальных уже не видно на тропе. - Знаете, - сказал он братьям, - вам лучше пойти дальше, доложить братцу, будто сделали что велено. И на этом закончим знакомство.

- Мы не врем Крошке, - заявил Ломтик.

Третий мужлан наморщил лоб. - Неправда, Ломтик. Помнишь овсянку?

Ломтик вздохнул. - Уж ты не забываешь, верно, Узелок?

- Была твоя очередь! - завопил Узелок.

- Слушайте, - вмешался первый брат, - мы зря тратим время, холодно, так что давайте сделаем что нужно, обчистим хижину и пойдем.

- Не забудь шапку, Гиль, - сказал Ломтик. - Крошка хочет шапку.

Вуффайн кивнул: - Отличная шапка, верно? Увы, она моя, я ее не продаю и не отдаю.

- И ладно. - Гиль ухмылялся все шире. - Так и так отберем.

- Заставляете драться за шапку? - сказал Вуффайн, поднимая посох и берясь обеими руками за серебряный конец.

Трое братьев засмеялись.

Но смех увял, когда палка замерцала и превратилась в широкий меч. Кромки клинка загорелись пламенем.

Через довольно короткое время Вуффайн стоял посреди дымящихся обрубков человечьей плоти, струйки дыма поднимались, словно от свечек. Он ждал, пока не почернеют, исчезая с клинка, последние брызги. Через миг оружие замерцало - и вновь перед ним был простой посох. Взглянув на останки братьев, чистильщик вздохнул: - Нехорошо, когда на меня накатывает ностальгия.

Поправив меховую шапку, он ушел внутрь хижины, уселся в капитанское кресло и вытянул ноги. Огляделся, словно впервые озирая свои богатства. Акульи челюсти вдоль кривых стен, клочья пыльных волос торчат меж досок, фонари и бронзовые крепления, фляжки, скорняжные ножи и оселки, гарпуны и связки веревок, позвонки дхенраби и жабры жорлигов, груды тряпья и хорошей одежды, амфоры с вином, маслом или краской, на полках глиняные кувшины, полные золотых зубов... шесть масок сегуле...

Вуффайн крякнул. И все равно, снова решил он, это получше холодного, полного сквозняков храма и компании бормочущих жрецов, лучше шлепанья босых ног в разгар ночи, когда сон их нарушен давлением нездешних сил. Да, лучше полных пыли и теней альковов, лучше запаха старого воска и бесполезных приношений, в которых пауки успели запутать свои сети и сдохнуть от голода, шелухой падая на пол и скрежеща напоследок зубами.

И все же там, где-то в храме, была вера, густая словно творожный крем. Любой бог разжирел бы. Ну, он еще успеет. Коридоры отзывались эхом бесполезных упований и бестолковых амбиций, горьких злодеяний и мелких измен. Вера была подобна молоту, разрушающему доски под ногами толпы, секире палача, срезающей головы неверующих, факелу, кинутому в середину шевелящейся груды людских тел. Вуффайн фыркнул. Да, любого бога затошнило бы от такой участи, не сомневайтесь.