Смущало только, что текст был написан старой орфографией. Образец почерка профессора у него имелся — в истории болезни лежало несколько записок, исполненных рукой Кузнецова.

Тут в голову главврача пришла странная мысль. Для полноты картины ему захотелось достать какой-нибудь настоящий рескрипт императора Николая I, написанный тем собственноручно, и тоже представить на экспертизу.

Чего он хотел этим добиться? Никитин, пожалуй, не знал и сам. Просто, любовь к экспериментам. Нельзя же было всерьез считать, что почерк в записке Кузнецова и почерк царя совпадут. Они бы совпали, если бы профессор украл этот документ из архива, но записка, найденная у него под подушкой, явно написана на современной бумаге.

Главврач снова развернул её и осмотрел обрывок. Во-первых, текст был написан шариковой ручкой, о которой во времена Пушкина еще и не слыхивали. А во-вторых, клочок бумаги был явно оторван от полей газеты. Похоже на «Комсомольскую правду».

По месту отрыва он заметил частично сохранившиеся буквы «Комсо…». Нет, сомнений быть не могло, записка написана не в стародавние времена, а сейчас.

Вернувшись к себе в кабинет, Никитин набрал номер криминалиста.

— Александр Петрович, добрый день, это Никитин Василий Павлович, — представился он, — у меня к вам большая просьба. Можете провести почерковедческую экспертизу? Я предоставлю вам образцы. Отлично!

Они договорились о времени встречи, и теперь ему предстояло получить образец почерка императора Николая. Это была простая задачка. Старинные тексты находились или в музеях, или в архивах — оставалось всего лишь договориться и получить нужное. Василий Павлович, конечно, отдавал себе отчет, что подлинный документ ему никто не даст, придётся снять ксерокопию. Хотя криминалисты обычно не проводят свои экспертизы по ксерокопиям, но ничего, он упросит.

Однако пройдя несколько архивов и библиотек, Никитин нигде не смог получить искомое. Простая задачка превращалась в неразрешимую. Он уже отчаялся и приготовился сдаться, пока в одном месте ему не посоветовали обратиться во Всероссийский музей Пушкина. Что ж, пришлось поехать в Петербург, на Мойку.

Именно там, на одном из стендов, Василий Павлович увидел большой лист, к которому приложил руку Николай Павлович.

— Это подлинный лист, подписанный непосредственно императором? — спросил он смотрительницу музея, сидевшую у стены.

— Что вы, — ответила та с удивлением, — это ксерокопия. Она выглядит похоже, потому что сделана на бумаге того времени. Бумага настоящая.

— А как мне сделать ксерокопию с этого листа? Это можно?

— Я не знаю, обратитесь в кассу на входе.

Оказалось, что сделать ксерокопию нужного листа несложно — надо всего лишь заплатить.

Вскоре Никитин предоставил криминалисту образцы имеющихся у него документов.

— Василий Павлович, вам, когда надо? — спросил тот главврача.

— Понимаете, этот больной сбежал из больницы и нам желательно поскорее собрать все возможные сведения о нем. Поэтому, чем скорее, тем лучше!

— Хорошо, я попрошу коллег помочь, чтобы ускориться. Возможно, сделаем завтра. Для вас вне очереди.

— Отлично! Буду должен.

Занимаясь организацией экспертизы, Никитин задним умом думал, что Олег Иванович найдется. Может, уже нашелся.

Однако, ни сегодня, ни на другой день, тот не появился. Его не было нигде: ни дома, ни в больнице, ни в университете. Жена не особенно расстроилась его исчезновению.

— Ищите у любовницы, — сказала она злым голосом, — ему есть куда идти, кобелина проклятый!

Когда позвонили Юлии, та даже растерялась.

— Как сбежал? Я же только недавно у него была. Он не собирался никуда бежать, он должен был выйти из больницы и переехать ко мне. Мы так договорились!

Она не предполагала, куда мог пойти Олег Иванович. Похоже, что этого никто не знал.

Университетская общественность, коллеги профессора по работе были удивлены. Они не удивлялись, узнав, что у Олега Ивановича появилась молодая любовница. Они не удивлялись, когда профессор время от времени уходил в запой и однажды в полубессознательном состоянии проиграл крупную сумму денег на автоматах в игорном клубе. Такие поступки вписывались в общие правила поведения. Кто время от времени не сходил с ума и не куролесил?

Но бросить все, исчезнуть? Зачем? Для чего? Непонятно!

Главврачу вдруг припомнилось, с каким убеждением профессор говорил, что всё равно уйдет из больницы. Несмотря ни на что!

«Но, он же не гипнотизер, — подумал Никитин, — он не мог загипнотизировать персонал, как Мессинг, чтобы выйти из тюрьмы. Телепортацией профессор тоже не занимался. Да и есть ли она, телепортация? Тогда где же он?»

С чувством растерянности и даже невесть откуда взявшейся неуверенности в себе, Никитин иногда заходил в палату, где лежал прежде Кузнецов, садился на стул и смотрел на его кровать. Толян, бродивший, от нечего делать по комнате, как-то не выдержал и посочувствовал:

— Да не убивайтесь вы так, найдется этот придурок! Бежать ему некуда.

— А я и не убиваюсь! — ответил главврач. Он, на самом деле, не убивался, а удивлялся поступку Олега Ивановича.

Через день ему позвонил криминалист, который сообщил:

— В общем, так, Василий Павлович, записка и текст на ксерокопии, похоже написаны одной рукой.

— Чьей?

— Выходит, императора Николая.

— А записки из истории болезни?

— Эти исполнены другим человеком. Для сравнения нам нужны еще тексты, написанные вашим больным. Вы говорили, что он профессор — возьмите у него на кафедре.

— Спасибо, спасибо! — Никитин замолчал в раздумье, затем осведомился, — а в отношении почерка царя, что вы можете сказать?

— Хотите знать, мог ли он сбежать в своё время от жены? — рассмеялся криминалист, — здесь я ничем не могу помочь, я же не графолог. Впрочем, у нас один человек увлекался этим. Сейчас позову его к телефону.

— Я посмотрел текст, — известил незнакомый голос, — что могу сказать? Почерк его четкий, жесткий, говорит о человеке, обладающем большой силой воли, упрямом и хладнокровном. Этот человек может быть скрытым и сдержанным. По крайней мере, таким его бы охарактеризовал любой психографолог.

— Спасибо за информацию! — Никитин положил трубку.

Характеристика графолога не совсем совпадала с характером Олега Ивановича, тем характером, который стал известен врачу с момента поступления профессора в палату. Олег Иванович мог быть упрям, скрытен, но заподозрить в нем человека с большой силой воли, жестокого — было трудно.

Каким же образом, Кузнецов так точно скопировал почерк императора, с сохранением орфографии, нажима ручки, наклона букв? Обычному человеку такое не под силу. Или под силу, но при проведении долгой кропотливой тренировки.

«Он мог видеть текст, написанный царём, во время своей работы в архивах — решил Никитин, — сфотографировал его или отксерил, принес на работу и там тренировался. Однако должны остаться следы таких тренировок, но никто исписанных им листков не нашёл».

Удушливая жара все никак не спадала. Пропитанный гарью смог, стоял на улицах Москвы плотным туманом и никуда не уходил. Казалось, он заполнял собой все пространство столицы, делая улицы призрачными, дома зыбкими и застилая небо, непроницаемой белесой пеленой. Дым спустился вниз, в метро, повиснув легкой пеленой на перронах. Многомиллионный город задыхался в жаре, не в силах никак себя спасти, предложить что-то облегчающее своим жителям, за исключением марлевых повязок на лица. Каждый день градусник показывал температуру за тридцать.

Уехав на один день в Питер, за ксерокопией царского рескрипта, Никитин немного передохнул — глотнул свежего Балтийского ветра. Он, как и Олег Иванович, тоже прогулялся по Английской набережной, прошел на Исаакиевскую площадь, обозрел памятник Николаю Первому.

В отличие от Кузнецова, нахмуренный истукан на коне не вызвал у Никитина никаких ассоциаций и особых эмоций. Памятник, как памятник. Главврач был равнодушен к произведениям архитекторов и ваятелей. Но после получения экспертизы у него возникло странное желание вновь отправиться в северную столицу и вновь предстать перед недвижным императором, посмотреть на его внушительную скульптуру. Ведь чем-то бронзовый Николай зацепил профессора истории, чем-то дал толчок болезни.

«Если бы я это понял, то написал бы целую главу в диссертации, или, по крайней мере, главку. Всегда интересно, что явилось спусковым крючком, запустившим процесс болезни, так сказать, запалом, взорвавшим мозг больного».

Он еще раз посмотрел на лежащий перед ним на столе клочок «Комсомольской правды» и ксерокопию рескрипта. Да, почерк, несомненно, совпадал.

«Где же ты теперь, Олег Иванович? Где прячешься? Всё равно, ведь найдем!»

Часть 3. Искупление

Похоронная процессия подходила к кладбищу.

Николай Павлович, император Всероссийский, шел впереди и, погруженный целиком в себя, продолжал вспоминать тёплое лето в Царском селе.

Ах, как бы ему хотелось вернуться туда: слушать тихий плеск воды в Большом пруду, плавать на лодке вдоль маленьких островов, погружаться взглядом в глаза любимой им женщины, купаться в лучах любви! Чтобы сердцу стало тепло! Милые воспоминания!

Но время безвозвратно, его не остановишь. Как писал Державин: «А если что и остается, чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы».

— Да, милые воспоминания! — произнес он вслух по-французски. Но окружающие его не услышали.

Милые? На самом деле, нет, далеко не милые — воспоминания, ранящие сердце!

Николай Павлович шел за повозкой. Жёлтый гроб с телом солдата, слегка потряхивало на ухабах, колеса вращались со скрипом. Император шагал, продолжая предаваться размышлениям о прожитой жизни.