— Зачем же ему это было нужно? — удивилась стоящая рядом Юлия. Её голос понравился Олегу Ивановичу.

Иван не задумываясь, ответил:

— Император боролся с вольнодумством. Да и Пушкин был далеко не ангел. Все пишут, что он был известным гулякой, пикапером.

Он засмеялся своей шутке. Юля тоже заулыбалась, было видно, что разговор её занимает.

— Стопудово, Пушкин перешел дорогу Николаю, — продолжил Иван, — увел из-под носа какую-нибудь тёлку, вот тот и срывал свою злость.

— Хм, не всё так просто, я думаю, — ответил Олег Иванович с иронией поглядывая на студента, — известно, что Николай не испытывал недостатка в женском внимании и вряд ли можно допустить, что он разозлился на поэта из-за ревности. Не забывайте, Иван, что Николай считал себя первым лицом государства, с которым никто не мог соперничать. Это был альфа-самец, как говорят американцы. Возможно, Дантес и получал какие-то указания от Бенкендорфа, но я сомневаюсь, что он был слепой марионеткой в их руках. Его письма — о них мы узнали недавно, — его письма говорят, что это был живой человек. Он любил и надеялся, что тоже любим.

— Если любил, тогда зачем себя вел с женой Пушкина, как отморозок? Он её просто подставлял. Сплошная жесть!

— Вот именно. Его действия удивляют. Они очень похожи на месть отвергнутого любовника — показное, афишированное приставание к Наталье Пушкиной и последующий взрыв внимания к этой паре. Если учесть, что любовные связи и ухаживания в те времена были явлением достаточно распространенным, обычным, вызывающим лишь глухие сплетни и не более, то поступки Дантеса показались всем из ряда вон выходящими.

— Может он не любил Наталью Пушкину? — вмешалась в разговор Юля.

— Может и не любил. Но уж точно он не любил старшую сестру Екатерину, на которой женился. Если хотите знать мое мнение, то я думаю, что у него была другая женщина. Кто? Не знаю.

— Писали об Идалии Полетике, — заметил Иван нерешительно, — только я сомневаюсь...

— Почему? — спросила у него Юлия, а Олег Иванович с интересом стал ждать ответа.

Эти молодые иногда его сильно удивляли. Посмотришь на них со стороны, вроде ничего особенного — в голове интернет, 3D, навороченные дейвайсы и гаджеты, а, поди ж, вон какие вопросы их интересуют!

— Понимаешь, Юлька, у неё в это время был бойфренд Ланской — будущий муж Натальи, с Дантесом её связывала только дружба. Она, конечно, могла замутить роман и спать с двумя сразу, — Иван хмыкнул.

— Всё бы тебе опошлить! — отреагировала Юля и кулачком легко ударила его в плечо.

— Я тоже думаю, что Идалия не была близка с Дантесом, — согласился Олег Иванович.

Он взял портфель и неторопливо вместе с молодыми собеседниками пошел к выходу из аудитории, продолжая интересный для него разговор.

— Если вернуться к фигуре Николая, то могу сказать одно — царь не был подлым человеком. По крайней мере, в документах ни одного свидетельства этому я не нашел.

— Но к Наталье он был неравнодушен, согласитесь! — настойчиво потребовал Иван.

— Да это так, спросить не буду. Наталья определенно ему нравилась. Однако – это не преступление.

У выхода из учебного корпуса они расстались. Иван с Юлей пошли в одну сторону, он в другую. Пройдя несколько метров, Кузнецов полез в карман куртки за проездным билетом и обнаружил, какой-то свернутый листик бумаги. Когда он развернул его, то увидел записанный рукой Юлии сотовый телефон.

После этого они начали встречаться.

Вспомнив этот давний разговор, Олег Иванович, повернулся на бок. Заснуть он всё никак не мог. Вдруг ему привиделся старый кабинет Николая Павловича в Зимнем дворце: длинные столы, установленные параллельно, портрет Петра I на стене, картина парада на Царицыном лугу, шкафы с портфелями бумаг.

Он явно почувствовал запах старого дерева, навощённого пола, и ему ужасно захотелось вернуться в тот мир.

5.

Когда бледный утренний свет залил палату полностью, а за окном во весь голос зашумел проснувшийся город, Толян нехотя открыл глаза. От длящейся долгое время жары он чувствовал себя еще хуже, чем с похмелья: в голове пустота, тело покрыто испариной, потные волосы слиплись, а постельное белье превратилось во влажные тряпки.

Он лежал без пижамной куртки, почти голый, раскинув руки в стороны. Повернув голову в сторону соседа-профессора, Толян хотел поддеть его необидным замечанием, пройтись шуткой-прибауткой по ученым-интеллигентам, но, к своему удивлению, заметил, что постель Кузнецова оказалась пустой.

Первой мыслью автослесаря было то, что сосед встал раньше его и ушел на завтрак. Он с досадой подумал, что этим ученым палец в рот не клади! На первый взгляд тихие, неприспособленные к нормальной жизни чмошники, а чуть упустишь из виду, глядь — они что-то себе урвали, обскакали людей знающих, умелых, таких, как он.

Затем Толян посмотрел на часы. По времени оставалось еще двадцать минут до завтрака. Выходило, что профессор не мог уйти в столовую. Если не в столовую, то куда? Не могли же его забрать санитары — он бы услышал. Тут-то Толян вспомнил просьбу главврача проследить за соседом, чтобы тот не убежал. Но профессора в палате не было, а он, Толик всё проспал.

Неожиданно резво он вскочил и подбежал к мусорному ведру. Накануне, уже поздно ночью, Кузнецов что-то рвал. Да, дно мусорника было усеяно мелкими бумажками, клочками, но собрать их воедино было невозможно — профессор постарался.

Беспомощно оглянувшись вокруг, Толян вдруг заметил на стуле, стоявшем возле кровати профессора, аккуратно сложенную одежду: салатного цвета брюки лежали на стуле, а куртка висела на спинке. На тумбочке остался пакет с фруктами, принесенный вчера девушкой, посещавшей заболевшего преподавателя. Кузнецов уверял, что они не любовники. Но Толян ему не поверил — он же не лох какой-нибудь.

«Наверное, она помогла ему свалить!» — подумал в легкой панике Толян. Вопрос с его досрочным освобождением из больнички накрывался медным тазиком.

Он побежал к двери, с силой забарабанил. Вскоре в палате собрались все, кто отвечал за состояние пациентов. Прибежали мощные санитары, прибежал дежурный врач. Появился и встревоженный Никитин.

— Обыщите здесь всё! — приказал Василий Павлович, — он не мог никуда уйти, у нас ещё никто не убегал.

— Первая ласточка! — усмехнулся Толян, улегшись на кровать. Он посчитал, что теперь ему ничего не светит и, потому, не стоит стараться.

— Я вас вообще не спрашиваю! — прикрикнул Василий Павлович, — вы завалили такое простое дело! Знал бы, лучше нанял охрану.

— Я не подписывался не спать всю ночь, — буркнул Толян, — надо было еще одного сюда добавить, чтобы мы с ним на пару приглядывали.

— Сам знаю! — недовольно бросил Никитин.

Он, конечно, был виноват — недооценил Кузнецова. Вот тебе и профессор! Прыткий, как заяц. Однако его одежда была здесь, значит не всё потеряно — голым он далеко не уйдет.

— Надо позвонить в милицию, предупредить, — приказал он дежурному врачу, даме среднего возраста в белом халате и с ярким маникюром. — Думаю, голышом они его быстро найдут. Нелли Андреевна, вы только представьте, как забавно будет видеть фигуру бегущего по улице голого профессора!

Никитин улыбнулся. Он умел оценивать любую драматичную ситуацию с юмором, без ненужных криков и ругани, без паники, за что его ценили и уважали коллеги по работе.

— Впрочем, — продолжил он, — Кузнецов, скорее всего, уже дома, там его и найдут. Особого повода для беспокойства, вероятно, нет. Докладывать о ЧП не будем, я прав, Нелли?

— Конечно, Василий Павлович, — в ответ кивнула дежурный врач, — пойду, позвоню.

Она отправилась звонить в милицию, но поскольку была дамой честолюбивой, стремящейся сделать карьеру, попутно решила дозвониться и в Департамент здравоохранения Москвы. Там тоже должны знать, что произошло.

Собравшийся было уходить, Никитин повернулся к дверям палаты, но тут Толик, издал какой-то звук, похожий на возглас удивления. Главврач обернулся.

Автослесарь поднялся с кровати и потянулся к подушке, лежащей на соседской койке, в изголовье. Ему показалось, что из-под неё выглядывает что-то белое, самым маленьким краешком. Толик поднял подушку и обнаружил небольшой клочок бумаги, свернутый пополам. Он развернул его. Первое, что бросилось в глаза, слова, написанные размашистым, твердым почерком.

— Дай сюда! — потребовал подошедший Никитин.

Толик отдал бумагу. Что на ней было написано, он не понял. Начертание букв повторяло старый алфавит, который употреблялся еще до советской реформы в царской России — с ятями, с точками над «и», другими атрибутами той орфографии.

Взглянув на текст, Никитин поначалу тоже ничего не понял. Затем он подумал, что это какое-то обязательство или поучение современника Николая первого, видимо почерпнутое Олегом Ивановичем из старой книги или документа изучаемой им эпохи. Вероятно, профессору понравился стиль, вот он и запомнил эти слова.

— Любопытно, любопытно! — пробормотал Василий Павлович, — откуда наш профессор это выдрал?

— Я ему ничего не давал, — испугался Толик, — у нас и книжек-то здесь нет.

«Записку можно использовать в диссертации, — подумал Никитин, — как пример материального проявления маниакального бреда. Надо только провести экспертизу, разобраться: его почерк или нет. Вдруг Кузнецов нашел её где-нибудь, а потом пронёс сюда незамеченной. Или записку отдал кто-то из посетителей. В научном документе все ссылки должны быть достоверны, я не могу фантазировать!»

Рассуждая так, он вспомнил, что в милиции у него есть знакомый криминалист. С милицией у него всегда были хорошие отношения, поскольку он часто привлекался в качестве эксперта, проводил психиатрические экспертизы. Ему захотелось провести почерковедческую экспертизу, чтобы убедительно доказать принадлежность написанного Олегу Ивановичу.