Сегодня утром Бало послала Зиндан, свою сестренку, к старой подружке попросить кизяка на растопку. Хижина их стоит на отшибе, и до деревни надо добираться узенькой тропкой, петляющей между бесчисленными полосками крестьянских наделов. Обычно, пока сестра ходила за кизяком, Бало успевала намолоть на ручной мельнице несколько серов[34] зерна. Но на этот раз Зиндан вернулась раньше обычного. Она вбежала в комнату запыхавшаяся, волосы ее растрепались, в лице ни кровинки, как у человека, которого бьет лихорадка.

— Что с тобой? — воскликнула Бало. — На тебе лица нет! А кизяк где же?

Зиндан молча опустилась на чарпаи рядом с сестрой. Она хотела что-то сказать, но губы ее дрожали и, уронив голову сестре на колени, она расплакалась.

— Да говори же, что случилось! Или кто обидел тебя? — Бало обняла вздрагивающие плечи девочки, а другою рукой стала гладить ее по голове.

— Не посылай меня больше за кизяком! — судорожно всхлипывая, пролепетала Зиндан. — Теперь я… никогда не выйду из дому! Этот старый Джанги… — и голос девочки прервался.

— Что он тебе сделал?.. Да говори же!

— Он… он сказал: «Зайди ко мне, Зиндан… выпей шербету!.. Нынче ты такая красивая… ну прямо как Сохни[35]».

— Да ведь ты ему, бесстыднику, во внучки годишься!..

— А я… я ответила: «Мне, дядя, не хочется пить…»

— Ну, а он?

— А он стал меня упрашивать: «Если, говорит, ты хоть раз отведаешь моего шербета, то уже ничего другого не захочешь». Тут он как схватит меня за руку да как потянет за собой…

Бало взялась рукой за сердце.

— О всевышний!.. Ну, а дальше-то, дальше!

— Я закричала… И кизляк рассыпала… Тогда он выпустил мою руку, и я побежала… Сама не помню, как до дому добралась!

Бало облегченно вздохнула и прижала ее головку к своему плечу.

— А больше он ничего не говорил?

— Когда я кинулась от него, он засмеялся и крикнул: «Кизяк-то подбери! Я же пошутил! Иди сюда, глупенькая!..» Но я даже не оглянулась.

— И хорошо сделала. Вернется Сучча Синх — он ему, подлому, покажет! Будет знать, как приставать на дороге к честным девушкам… А кто-нибудь видел, как он тебя тянул?

— Нет, никто не видел. А когда — я бежала, встретился только дядюшка Радху. Он сидел под манговым деревом на меже и курил хукку. «Откуда, говорит, ты мчишься, как запаленная?» — «У сестры, говорю, живот разболелся… Я к лекарю бегала». А он мне: «Иди сюда, посиди немножко со мной, дочка». — «Некогда», — говорю. А сама скорей домой!

— Ну и хорошо сделала. Джанги — негодяй, каких мало. Ему что? Он ничего не боится! А девушке — бесчестье, как начнут трепать по деревне ее доброе имя…

И, конечно, пока Бало сходила за кизяком, да разожгла печку, да напекла лепешек — время ушло. Было уже около трех, когда она вышла из дому.

— Ты скоро вернешься, сестра? — печально спросила Зиндан. — Мне боязно оставаться одной.

— А чего тебе бояться? — улыбнулась Бало, желая приободрить сестренку. — Кто посмеет сюда войти? Да Сучча Синх душу вытрясет из такого!.. А ты на всякий случай запрись. Если постучат — сразу не открывай, спроси — кто. А если уж, не дай бог, явится этот разбойник, скажи, что я за Сучча Синхом пошла… Да ты не бойся! Сюда прийти он не осмелится! Это я только так говорю, на всякий случай.

Ей кое-как удалось успокоить Зиндан, но у самой на душе было тревожно. И сейчас она нетерпеливо посматривала на дорогу. Поскорей бы отдать мужу узелок да возвратиться домой, где сидит взаперти ее сестренка.

Солнце еще припекало, но тень от навеса становилась длиннее. Собака нищего лениво потянулась и, подойдя к грязной лужице, принялась лакать.

— Двухчасовой автобус давно прошел? — спросила Бало у нищего, глаза которого по-прежнему неотрывно следили за ее узелком.

— Не знаю, сестрица, — жалобно прогнусавил нищий. — Тут ведь автобусы всякие ходят. Кто их разберет…

За всю свою жизнь Бало ни разу не была в городе. Она представляла его себе как сказочное царство: Широкие улицы, дворцы, базары с бесчисленными лавками, полными всяких диковин… Хоть бы одним глазком взглянуть! Но жить там, видно, не всякому по карману, если Сучча Синх тратит в городе только на себя три четверти своего заработка… Правда, однажды ее старая подружка Дэви, часто бывавшая в городе, шепнула ей, что в Накодаре Сучча Синх завел себе любовницу. Эх, посмотреть бы на эту девку, чтобы хоть знать, из-за кого женатые люди теряют голову и забывают о своей семье!.. Как-то раз Бало робко попросила мужа свезти ее в город, но он сразу оборвал ее:

— Что, крылышки отрастают у пташки? Дома сидеть надоело? Но я-то еще не потерял стыд, чтобы таскаться с бабой по базарам. А если уж так загорелось — ищи себе другого мужа!

С тех пор она больше не заводила речи об этом. Каков бы ни был Сучча Синх, он — ее муж и владыка. Правда, у него неспокойный характер и ей не раз случалось испытать на своей спине тяжесть его кулака, зато каждый месяц он отдает ей целых двадцать рупий из своего заработка. И чтобы там про него ни болтали, она была и остается его законной женой! Он, может, и грубоват, но сердце-то у него доброе. Вот хотя бы прошлый месяц: подарил Зиндан стеклянные браслеты, а ей — полтора ярда малинового плюша…

На горизонте в облачке пыли появилась машина. Еще издали Бало увидела, что это не тот автобус, на котором ездит ее муж. И все же она ждала с какой-то смутной надеждой. Перед навесом автобус притормозил. С машины сошел крестьянин с большой корзиной лука. Дверь с шумом захлопнулась, и автобус понесся дальше, Оставив багаж посреди дороги, крестьянин подошел к навесу и, без церемоний растолкав дремавшего человека, попросил пить. Не касаясь губами краев, он вылил себе в рот две полные лоты воды, крякнул, отер усы и направился к своей корзине.

— Скажи, почтенный, — окликнула его Бало, — когда снова будет автобус из Накодара?

— Автобусы оттуда идут каждый час, — отвечал он. — А далеко тебе ехать?

— Да я-то сама никуда не еду, почтенный. У меня муж работает шофером. Его зовут Сучча Синх, а я обед ему принесла.

— Сучча Синх? Неужели?! — удивился крестьянин, и по его лицу расплылась широкая улыбка.

— Ты знаешь его?

— Да кто же в Накодаре не знает Сучча Синха!

Улыбка и смешливый тон крестьянина не понравились Бало. Ей всегда становилось не по себе, когда кто-нибудь неодобрительно отзывался о ее муже или с таинственным видом сообщал о нем то, что давным-давно было ей известно. И какое дело людям до чужой жизни? Чего суют нос, куда их не просят? Ведь Сучча Синх не вор, он зарабатывает свои деньги честным трудом, а значит, может распоряжаться ими, как ему угодно!

— Автобус Сучча Синха прибудет, наверно, следующим рейсом, — подумав, сказал крестьянин. — Но, видать, бессердечный он человек, если заставляет тебя ждать на таком пекле…

— Шел бы ты, почтенный, своей дорогой! — нахмурилась Бало. — Никто меня не заставляет, сама опоздала принести ему обед, и он теперь, бедняга, сидит за рулем голодный!

— Сучча Синх — и вдруг голодный! — снова осклабился крестьянин. — Да как же это может быть!

С этими словами он водрузил корзину себе на голову и зашагал по едва приметной тропке, терявшейся в полях, а Бало вздохнула и вновь устремила взгляд в серую, безжизненную даль. Она не помнила, долго ли ей пришлось простоять у дороги, но когда на горизонте появилось, наконец, облачко пыли, она почувствовала, что едва держится на ногах. Бало оправила узелок и пожалела в душе, что поторопилась уйти из дому. Ведь у нее было вполне достаточно времени, чтобы приготовить карах-прашад — любимое кушанье мужа… Ну ничего, завтра вторник и к тому же Гурпараб[36] — муж придет домой, и она приготовит его любимое блюдо.

Волоча за собой пышный хвост пыли, автобус приближался к остановке. Бало увидел за ветровым стеклом лицо мужа и сразу поняла, что он зол не на шутку: его черные густые брови совсем сошлись на переносице. С тревожно забившимся сердцем она подняла руку со своим белым узелком. Но автобус прокатил мимо и затормозил, уже миновав навес. С машины сошли два пассажира. Кондуктор, спрыгнувший раньше их, взобрался на крышу автобуса и, откинув брезент, подал одному из пассажиров старенький велосипед. Бало подбежала к кабине водителя.