После этого случая я видел Пушпу еще несколько раз. И всегда, когда я смотрел на нее, мне почему-то вспоминались те нежно-красные бархатистые цветы, которые в детстве я любил прикалывать к своей курточке.

Раза два-три случилось мне увидеть и отца Пушпы: когда он чистил зубы, заплетал свою гриву или ругал дочь. И всякий раз он напоминал мне размокший от дождя птичий помет, грязными каплями падающий с крыши.

Однажды, возвращаясь с работы, я заметил отца Пушпы у автобусной остановки. Он, по-видимому, кого-то поджидал. Но когда я направился в сторону дома, он двинулся за мной. Я прибавил шагу, но он не отставал. Я пошел медленнее — и он тоже. Я обернулся.

— Куда путь держите, бабу-джи? — обратился ко мне джат. Очевидно, он решил завязать со мной знакомство…

— В Модел-таун[5], — ответил я, стараясь всем своим видом показать, что я важная персона и иду пешком только потому, что нуждаюсь в моционе.

— Модел-таун! И я как раз туда же иду! — подхватил джат, догоняя меня. — Доктора Гурбахша Сингха знаете? Это ведь мой односельчанин. Я всегда у него останавливаюсь… Пойдемте-ка вместе, вдвоем веселее… Мне очень хотелось ему сказать, что я не жду ничего веселого от его компании, но я сдержался и промолчал.

— А вы постоянно здесь живете? — торопился он закрепить знакомство.

— Нет, — коротко ответил я.

— А давно приехали в Джалландхар?

Чтобы исчерпать его расспросы, я решил сразу выложить все, что могло его интересовать:

— Я здесь всего лишь два месяца. Работаю в муниципалитете заместителем делопроизводителя. Жалованье — сто двадцать рупий в месяц. Надеюсь скоро получить прибавку. Семьей еще не обзавелся: пока учился, некогда было, а теперь никак не найду подходящей невесты… А чтобы поддерживать чистоту в квартире, нанял слугу-гархвалийца. Ему под сорок, он вдовец и живет у меня вместе со своей взрослой дочерью.

Внимательно выслушав меня, джат, к моему удивлению, не унялся.

— Но почему же ваш гархвалиец до сих пор не выдал дочку замуж? — спросил он.

— Его дочь уже вдова, — сказал я.

— Ага, вдова… А в другую семью он не собирается ее пристроить? — По тону джата я догадался, что это его чрезвычайно интересует.

Если бы я изучал этнографию, то, без сомнения, расспросил бы моего гархвалийца, но я никогда не имел склонности к этой науке, и судьба его дочери занимала меня меньше всего.

Джат ждал. От нетерпения у него даже усы затопорщились.

— Сейчас он о ней заботится. А как сложится ее судьба в дальнейшем — не берусь сказать, — сдержанно отвечал я, стараясь угадать причину его любопытства.

— И красивая д-девушка? — Он теперь даже заикался.

— Красивая. И характер у нее хороший…

— Неужели! — как-то неестественно удивился джат. — По правде говоря, это ведь самое дорогое в человеке. И трудолюбива?

— Ну, нет, на работу не падка. А вот языком чесать мастерица.

— Вот как? — снова изумился джат. — Впрочем, что ж тут такого: в молодости-то работа на ум нейдет.

Я взглянул на моего собеседника: глаза у него горели, а в уголках губ поблескивала слюна. Чтобы скрыть свое отвращение, я быстро нагнулся и стал смахивать пыль с ботинок.

— На этих немощеных улицах всегда столько пыли, что не различишь цвета собственных башмаков, — сказал я.

Но джат, казалось, не замечал ничего вокруг.

— А нельзя ли мне, бабу-джи, потолковать с вашим гархвалийцем?

— Да на что он вам понадобился?

— Мне, бабу-джи, хозяйка нужна, — глотнув слюну, проговорил джат. — У меня есть земля: четыре акра в соседней деревне, да еще пять — в округе Карнал. Я намбардар[6]. Хозяйка моя умерла, осталась только дочка. Выдам ее замуж — с кем я останусь? А ведь у меня еще корова да две буйволицы. Хозяйка-то и за скотиной присмотрит и лепешки мне испечет. — Он доверчиво взял меня за локоть. — Всю жизнь буду помнить вас, бабу-джи, помогите только хозяйку найти.

Джат говорил, а в его прерывающемся голосе звучало что-то похотливое и противное.

— Но ведь гархвалийцы, насколько мне известно, не отдают своих дочерей замуж за пенджабцев, сардар-джи. Отец отдаст ее только за гархвалийца.

Мой ответ поверг старика в уныние. Концы его усов, которые только что лихо топорщились кверху, вдруг обмякли и опустились.

— Эх, нет мне удачи, — тяжело вздохнул он. — Говорили, в лагерях для беженцев можно подыскать хозяйку, и я почти полтора года искал — да все без толку. Доктор Гурбахш за четыре сотни взялся уговорить одну горянку, так нет — увидала мою бороду и испугалась!

— Но ведь вам же нужен человек, чтобы смотрел за домом и хозяйством! Не проще ли нанять работника? — съязвил я.

— Ну, где же работнику за всем уследить, бабу-джи! Хозяйство-то немалое! Корова, две буйволицы. Тут и хозяйке едва впору справиться! А к тому же ведь я не так уж стар… Сами понимаете…

— Ага, так вам хочется, чтобы хозяйка и за скотиной ходила и вас услаждала!

— А зачем ей за скотиной ходить? Пускай хоть целый день дома сидит. Коров-то подоить я и сам сумею.

Женщинами торгуют со времен Адама. Вот и в наш двадцатый век этот старик мечтал купить себе молодую рабыню, которая делила бы с ним ложе!

— В вашем возрасте, сардар-джи, — назидательным тоном произнес я, желая его испытать, — за вас, может пойти только какая-нибудь несчастная вдова…

Мои слова произвели самое неожиданное впечатление. Усы джата вдруг снова лихо взметнулись вверх. Шагнув ко мне, он цепко ухватил меня за локоть и горячо зашептал:

— Так у вас, значит, есть такая на примете?

— Никого у меня нет, сардар-джи! Я просто сказал вам то, что считал нужным сказать.

— Нет, нет, бабу-джи! Вы, конечно, подумали о какой-то женщине! — В голосе его звучала мольба. — Мой тюрбан — в пыли у ваших ног, помогите мне! Четыре сотни ваши, скажите только, где я могу ее увидать!

Косматые брови джата полезли на самый лоб, обвислые щеки задрожали, а ввалившиеся глаза масляно заблестели. Нижняя губа плотоядно отвисла, обнажив красные десны и остатки черных зубов. По грязно-седой бороде поползла капля тягучей слюны. И эта старая развалина искала себе женщину, которая отдала бы ему свою молодость, свое цветущее тело только потому, что у него есть земля, корова, буйволицы и в кармане больше денег, чем сил в его дряхлом, изношенном теле!

— Что же вы замолчали, бабу-джи? — сердито спросил джат.

— Никого я не знаю, сардар-джи… — через силу выдавил я.

Мы уже шли по нашей улице. Когда подходили к соседскому домику, я невольно повернул голову: на веранде стояла Пушпа и радостно улыбалась отцу. И снова мне вспомнился ярко-красный бархатистый цветок, раскрывший навстречу солнцу свои лепестки.

— Завтра уезжаю в деревню, — вдруг произнес джат, словно говорил сам с собой. — Чего зря время терять? Поищу у себя в деревне, а нет, так получу в обмен.

— То есть как это в обмен? — удивился я.

— Деревенский обычай, бабу-джи. Если женихи — одногодки, они могут обменяться дочерьми: я отдаю ему в жены свою дочь, он мне — свою.

Я снова взглянул в сторону веранды: Пушпа, по-прежнему улыбаясь, терпеливо ждала своего отца, — ведь брань отца для дочери во сто раз дороже ласки отчима… И даже не подозревала о том, какую страшную судьбу он ей готовит.

_____

Ума живет в большом и светлом доме. Родители души в ней не чают. Готовят для нее вкусные кушанья, шьют ей дорогие наряды. И все же девушка чувствует себя глубоко несчастной. Ума знает, что она непривлекательна. Даже больше — она безобразна. У нее длинный нос, обвисшие щеки, острый, выдающийся вперед подбородок и узкие, раскосые глаза. И с этим уже ничего нельзя поделать! Случайно увидев в зеркале свое отражение, она сердито отворачивается.

Каждое утро вдвоем с матерью они читают «Гиту»[7], а вечером слушают старого пандита, который, шамкая беззубым ртом, тянет нараспев слова древнего гимна. Под его монотонное гуденье мать клюет носом и трет глаза, а Ума вертит в пальцах цветок или зеленую веточку, и мысли ее витают где-то далеко-далеко. Дважды в день семья собирается у домашнего алтаря и отец приносит в дар божеству, стоящему в нише, цветы и тонкие яства. Окончив чтение молитв, отец заводит благочестивую беседу о вишнуитах[8], а заодно сообщает жене самые будничные новости. И Уму всегда удивляет его способность говорить в одно и то же время о всемогущем и всеведущем Вишну и о биржевом курсе, о величии духа женщин, совершавших когда-то сати[9], и о счетах на горох и муку. От всего этого у нее такое ощущение, будто кто-то высыпал ей за воротник горсть мякины…