Вот уже четыре года, как Ума закончила среднюю школу. С тех пор для нее томительно тянется сандхикаль — ожидание замужества. Может быть, придет время — и родители найдут ей мужа. Она станет женой чужого человека и перейдет жить в чужой дом. Но когда это будет и будет ли — Ума не знает.

А пока ей нечем себя занять, и каждое утро перед ней встает вопрос, как убить день. Поднявшись с постели, она долго сидит за туалетным столиком, потом ложится на тахту или праздно расхаживает из угла в угол. Когда и это надоедает, она садится у окна и лениво наблюдает сонную жизнь улицы.

Сегодня утром к ней забежала Ракша. Она сообщила, что подруга Сарала приглашает их к себе на свадьбу. Сбор — к шести часам, поэтому Ракша зайдет за ней в полшестого.

Итак, родители Саралы нашли ей жениха… А ведь еще совсем недавно Ракша под строгим секретом рассказывала Уме, что какой-то молодой человек шлет Сарале длинные письма, посвящает ей пылкие стихи и в знойный полдень часами простаивает у ворот женского колледжа, чтобы увидать хоть издали царицу своих грез… Любовь! Это слово всегда наполняет Уму сладким трепетом. Она никогда не произносит его вслух и лишь изредка позволяет себе украдкой написать на бумаге. Правда, отец постоянно твердит о любви Радхи и Кришны[10], но это совсем не то; его рассказ об этой небесной, божественной любви не затрагивает ни одной струнки в душе Умы. Зато мысль о любви земной — вот хотя бы о страстном увлечении этого юноши ее подружкой Саралой — заставляет ее сердце учащенно биться и наполняет все ее существо сладкой истомой…

— Ума, — раздается над ее ухом ласковый голос матери.

— Да, — вздрогнув, откликается она.

— Сари наденешь или платье?

— А зачем?

— Так ведь тебе же на свадьбу идти.

— Ах да…

— Ну, так как же?

— Мне все равно, приготовь что хочешь.

Что бы она ни надела — сари или платье, — все висит на ней, как на суковатой палке. Самые яркие и дорогие ткани, коснувшись ее тела, словно линяют или выцветают. А вот Ракша — та даже в кхаддаре[11] выглядела бы красавицей…

Ума сидит неподвижно. Предстоящий вечер в веселой компании не сулит ей никакой радости. Она была бы рада, если бы у нее сейчас поднялась температура или хотя бы разболелась голова… Впрочем, Ракша едва ли за ней зайдет. Наверняка уже забыла о своем обещании. Ума подходит к зеркалу и видит унылый длинный нос и злые глаза. А может быть, это дурной сон? Проснешься поутру и все развеется? Какой уж тут сон! От себя самой никуда не убежишь.

Мать приносит и кладет на кресло белое шелковое платье. Ума смотрит на него издали, потом подходит ближе, прикидывает его к себе… Нет, не нравится.

— Чего ж тебе еще? — говорит мать. — Только что сшили, ты еще ни разу его не надевала. Давай-ка примерим.

Платье сшито точно по фигуре. Но тем резче выступают все ее уродства. И шелк как будто чувствует это: он морщится и висит унылыми складками. Говорят, после смерти наступает второе рождение. Вот если бы родиться вторично в облике Ракши…

Мать ставит на стол изящную шкатулку, которую когда-то, в день рождения, подарила Уме ее тетка. Еще девочкой Ума любила открывать шкатулку и любоваться ее содержимым: пудрой, кремом, губной помадой и многими таинственными вещицами… Но она только любовалась всем этим, не решаясь ни до чего дотрагиваться. А теперь вдруг… Ума вопросительно смотрит на мать. Та ободряюще кивает и улыбается.

— Ты же идешь на свадьбу, — говорит она.

— Ну и что же?

— На часок-другой, не больше… А то люди осудят!

— Меня?

— А то кого же? Меня, что ли?

— Но ведь отец…

— Он сегодня поздно придет домой. Вернешься, умоешься с мылом — и все тут.

— Но…

Это «но» никогда не выходит у нее из головы. Что же все-таки делать? Согласиться или сказать, что не хочется? Но ведь ей уже сколько раз хотелось испробовать на себе все эти волшебные средства. Что, если… Ума молчит. Мать выходит в соседнюю комнату.

Губную помаду она еще в прошлом году с замиранием сердца вертела в руках, но открыть ее так и не решилась. Ну, так как же?.. Пожалуй, она легонечко проведет по губам. Не понравится — сотрет полотенцем… Ее решимость растет с каждым новым мазком. Губы становятся густо-красными. Неожиданно за дверью раздается шорох. Ума закрывает рот полотенцем и выглядывает в прихожую. Нет, это ей почудилось. Она снова садится за туалетный столик и кончиком полотенца осторожно растирает помаду на губах. Краска становится бледнее, но не исчезает. Да и чего в самом деле бояться? Вода и полотенце всегда под рукой. Минута — и от помады не останется никаких следов!

Но тут слышатся торопливые шаги на крыльце… Уму охватывает такой страх, что она даже не может пошевелиться. Сердце так и прыгает в груди…

Дверь распахивается, на пороге — Ракша. Ума облегченно вздыхает.

— Ну, ты готова, волшебница?

— Разве уже пора? — лепечет Ума с видом застигнутого врасплох преступника.

Не смеется ли Ракша над ней? Назвала волшебницей. Словно иголкой уколола!

— Минут десять у нас еще есть, — говорит Ракша.

— А я сидела тут… вспоминала школьные годы…

Она говорит это, а сама глаз не может оторвать от стройной фигурки Ракши, затянутой в небесного цвета сари, от ее бриллиантовых подвесок и золотых браслетов.

— Ума! — зовет мать.

На столе у матери — раскрытый футляр, и на его бархатном дне тускло поблескивает массивное золотое ожерелье. Оно было куплено еще в то время, когда мать была невестой. Теперь оно должно послужить дочери. Ума надевает ожерелье и вдруг чувствует, что она как-то сразу похорошела. Но едва успевает она взглянуть в зеркало, как слышит нетерпеливый голос Ракши:

— Нам пора!

Ума спешит к подруге.

— Ночью в храме будет молебствие! — кричит ей вдогонку мать. — Пораньше возвращайся, чтобы не опоздать к началу!

Она сбегает по ступенькам. Ракша ждет у подъезда. Перешагнув порог, Ума чувствует себя так, будто переступила запретную черту и оставила позади все, что связывало ее с родным домом. Ума идет в новый, неведомый мир!.. Она ничего не слышит, кроме стука собственного сердца.

Этот сверкающий огнями особняк ничем не похож на скучный родительский дом. В воздухе разлит аромат цветов и духов. По просторным залам расхаживают гости. Тут и там слышатся звонкие голоса и взрывы смеха. И только Ума остается в стороне от этого праздничного оживления. Она одна, совсем одна, притулилась на краешке софы в углу зала.

Ракшу, как только они вошли в дом, сразу окружили знакомые. И теперь она непринужденно переходит от одной группы к другой, награждает всех милостивыми улыбками, как знатная госпожа. Ума и любуется своей подругой и мучительно завидует ей, а когда на миг глаза их встречаются, улыбается ей через силу.

Но вот Ракша вспомнила и о ней:

— Будьте знакомы. Это Ума-рани. Совсем еще наивное дитя!

Такая рекомендация не нравится Уме, но она все-таки улыбается. А Ракша представляет ей своих подруг:

— Это Канта. Учится в колледже, увлекается фотографией. В любительском спектакле играет роль жены… Это Канчан. Чудесно поет и пишет рассказы. Состоит членом Дома искусств, посещает класс танца. А это Манорма, или попросту Мано. Секретарь местного бадмингтон-клуба. Ни один игрок не может ее превзойти…

Все эти девушки красивы и все моложе Умы — они только что окончили колледж. Их связывают общие интересы, развлечения, знакомства. На Уму никто уже не смотрит. Чувствуя себя чужой и лишней, она стоит молча, устремив взгляд на подол своего белого платья. А подружки весело щебечут.

— Видали вы мужа Лалиты? — говорит Ракша, показывая фотографию молодого человека.

Все окружают ее. Фотография переходит из рук в руки.

— Счастливый номер вытянула! — восклицает Канта.

— Почему номер? — простодушно удивляется Канчан.

— Да потому, что брак у нас — та же лотерея. Отец с матерью порешили, ну а девушка, конечно, согласна — ей уже давно не терпится выскочить замуж. А своего мужа она впервые увидит только в день свадьбы, когда он снимет с ее лица покрывало. И сразу — руки лодочкой и бух ему в ноги: «Джай, пати-дэв!»[12].