Остановились. Вокруг редкие остроконечные ели с большими, как крылья, растопыренными лапами.

— Ждите тут. Отдыхайте. Я скоро вернусь, но, возможно, и задержусь,— проговорил лейтенант и быстро ушел.

— Куда это он опять? — склонившись ко мне, спросил Семен. Весь день он отмалчивался, исправно нес службу. Особо почтителен и внимателен был со мной.

— Все в порядке. Приведет людей, с которыми обещал свести нас.

— И кто же они?

— Думаю, что партизаны.

— Это точно?

— А ты все еще не веришь?

— Верю. Волнуюсь просто. Я ведь партизан-то знаю только по вашим рассказам.

— Скоро увидишь...— Я говорил, но сам еще не знал, кого приведет лейтенант Луконцев. В том, что приведет добрых людей, нисколько не сомневался. Верил, что это будет самый мой счастливый бивак.

Володя и Севка лежали навзничь и не принимали участия в нашем разговоре. Каждый думал о своем, сокровенном.

Я глубоко вдыхал чистый, лесной воздух. Ночное небо и звезды казались близкими, ласковыми, и дыхание Кати, присевшей рядом со мной, было теплым и чистым.

Не помню точно, сколько пришлось ждать. Горячее и радостное напряжение осталось в памяти на всю жизнь.

Лейтенант появился, когда по пышным елям шарил свет луны, белесый и тихий.

— Ну, пошли,— сказал он шепотом, и снова замелькала впереди его высокая, гибкая фигура. Мы гуськом двинулись за ним. Я, как обычно, замыкал нашу маленькую колонну...

Вдруг кусты кончились и путь нам преградила березка — белая-белая, облитая лунным светом, рядом с нею стояли три человека. У двоих автоматы на груди, у третьего — карабин.

— Кто из вас старший лейтенант? — спросил коренастый, в коротком темном пиджаке, перетянутом широким ремнем с круглыми дисками.

Я выдвинулся вперед. Мне хотелось обнять этих молодых парней, в одинаковых, сдвинутых на лоб кепках. Но я сдержал свой душевный порыв и крепко пожал им руки.

— Это вы полковой разведчик и начальник штаба кавалерийского полка?

— Он самый, Никифоров Илья Иванович,— ответил я, довольный, что не видно в темноте моего заросшего лица, повлажневших глаз.

— Я старший группы, Федор Цыганков. Знакомьтесь, это Виктор Балашов, москвич.

Я подошел к нему и вторично пожал руку.

— Где жили в Москве?

— На Варшавском шоссе...

Так я встретил земляка-партизана.

— А это Володя Алексеев,— продолжал Цыганков.— Из того самого Карабино, что за Днепром. Там фашисты гнездятся, обещают поймать Володьку и повесить за ноги.

— Да ладно тебе...— Алексеев поправил ремень карабина, натянул кепку на самый лоб и отвернулся.

— Ничего, скорее мы их повесим,— молвил Цыганков.— И как они вас не застукали? Уж очень вольно вы там стряпней занимались. Скажите спасибо лейтенанту, что вытащил загодя...

Да, это было наше счастье. Утром следующего дня фашисты открыли по нашему пятачку минометный огонь. А из Карабино чуть ли не полдня били из крупнокалиберных пулеметов разрывными пулями.

— Ну что же, Леха, до встречи! — сказал Цыганков.— Пора.

— Через пару дней я у вас буду,— ответил Луконцев. Я попрощался с ним как с родным, близким мне человеком. Катя обняла и от души расцеловала.

— Значит, скоро увидимся, Леонид,— проговорил Цыганков.— Ну, а мы сейчас двинем к нашей базе. Порядок на марше будет таким: раз с нами раненый командир, пойдем не спеша. Торопиться некуда. По пути зайдем в село Сырокоренье, я там наказал старосте, чтобы он приготовил барашка и бидон молока. К утру будем на месте. Витя и Володя, на двести метров вперед. А вы двое,— Цыганков показал стволом автомата на Семена и Севку,— пойдете позади, на той же дистанции, посматривайте хорошенько по сторонам, назад почаще оглядывайтесь, что заметите, свистнете. Мы четверо — в ядре. Все. Теперь вперед.

Старший группы отдавал приказания легко и свободно, без всякого командного наигрыша. Однако его простецкий, вроде бы и непринужденный тон не давал повода что-то не так исполнить или замешкаться.

Мы шли мерным, спокойным шагом, устраивали нормальные привалы, во время которых Федя Цыганков просил рассказать об осенних и зимних боях на Западном фронте, о моем путешествии от Смоленска до Карыбщины. Слушая, покачивал головой, а когда я рассказал, как меня чуть не проткнули вилами, рассмеялся.

Наконец Цыганков предупредил, что скоро будет деревня. Не дойдя шагов триста до крайнего дома, он свернул с дороги. Приказав нам сесть, сказал:

— Пока Витька за молоком сходит, мы перекурим.

Затяжка табаком сладостна. Лежа на спине, чувствую, как бока ласкает густая мягкая трава, и мне хочется вдруг затянуть песню. Мысленно слышу, как звучит мой голос: «Закувала зозуленька в саду на погосте. Приихалы до дивчины три казака в гости. Один казак коней ведет, другой коней вяже. Третий казак той дивчине добрый вечер каже»...

Я не только слышу слова, но и явственно осязаю мускулистую конскую грудь, вижу, как лоснится горячая, запотевшая шерсть на мягкой коже, ощущаю трепетную дрожь и сам, как в лихорадке, дрожу.

Виктор принес бидон молока, налил полный солдатский котелок и подал мне. Я отпил и пустил котелок по кругу. Катя попросила у меня фляжку, наполнила ее чудесным напитком и, вернув, коснулась ладонью моей небритой щеки...

Когда напились молока и покурили вдоволь, тронулись дальше.

Обойдя деревню, пересекли несколько межей с незасеянными, запущенными полями. Спугнув две стаи куропаток, снова вышли на твердую, хорошо накатанную, белую от лунного света дорогу, взбегающую на сероватый отлогий пригорок. По одну сторону сонно никла узенькая полоска ржаного поля, по другую — топорщил усы начинающий созревать ячмень.

На вершине бугра, справа, на отлете, показалась черноватая крыша какого-то строения. Федя Цыганков неожиданно остановился, легонько свистнул и, растопырив руки, попятился, подавая нам знак отойти и залечь.

Тут же появился Виктор с автоматом в правой руке.

— Ну? — спросил Федя.

— В сарае вроде уздечка звякнула...

— Я тоже слышал, потому и свистнул тебе. Где Володька?

— Залег. Наблюдает.

— Идем проверим.

Свернув с дороги, они скрылись за бугром. Но вернулись быстро. Не дойдя до нашей лежки, остановились, продолжая что-то обсуждать меж собою.