К концу рабочего дня Машу Рокотову вызвал главный редактор.

– Маш, съезди в университет за Волгу.

– Валерий Александрович, я только что с выезда. А что там?

– Убийство.

– Проснулись! Не свежая новость-то. Да и не касается она ни журнала, ни моего отдела.

Главный покачал головой.

– Свежая новость, Маша, свежайшая! Только сообщили. Девочку, лаборантку с кафедры убили. Итого – двое. Бери Сережку и поезжай, надо с ректором поговорить и со свидетелями. Ты ж там всех знаешь, лучше тебя все равно никто не сделает.

Маша вздохнула: хитрец, знает, что не пронять ее комплиментами, а все равно льстит.

– Поедешь? – улыбнулся Коробченко.

– Уехала уже!

– Никого не принимает! – отрезала секретарша ректора. – Весь день милиция была. Теперь – все, даже дверь запер.

– Понятно, – сказала Рокотова и вытащила мобильник. – Виктор Николаевич! День добрый. Знаю-знаю. Под дверью вашей сижу. Да, хотелось бы…

В замочной скважине щелкнул ключ. Садовский впустил Рокотову и тут же снова запер дверь.

Секретарша только покачала головой: запах коньяка, выплывший из начальственного кабинета, мгновенно распространился по приемной.

– Будешь? – спросил ректор, взяв со стола пузатую бутылку.

– Давайте, – обреченно кивнула Рокотова.

Садовский достал из стенного шкафа простую стеклянную рюмку и протер ее концом выцветшей портьеры. Налил коньяк до краев.

Маша аккуратно приняла рюмку, чтобы не пролить, слегка поморщилась: коньяк был плохой, с резким медицинским запахом.

– Черт бы побрал все на свете! – выдохнул ректор и одним махом опрокинул в рот рюмку. Рокотова пригубила. Закусывать было нечем. Садовский занюхал рукавом, Маша – ладонью.

– Слыхала, что творится?

– Слышала. И что?

– Как – что!? Все! Конец это…

– Вам-то каким боком?

– Так мой недострой, будь он неладен! Мои сотрудники. В прокуратуру завтра вызывают.

Садовский снова наполнил свою рюмку, Маша свою отодвинула.

– Виктор Николаевич, жмите на то, что вам этот недострой против воли навесили. Средств на охрану бюджет не дает. Пусть бы город забирал и делал, что хотел.

– Какая ты! – возмутился ректор. – Это ж бешеные деньги. Если достроить, сколько можно…

Маша не дослушала.

– Сколько лет, как строительство встало?

– Десять, – буркнул Садовский.

– Сколько?

– Ну, пятнадцать!

– А без консервации год-два – и можно не браться достраивать. Там уж валится все. Счастье, что не убило никого до сих пор.

– Типун тебе на язык! – взвился ректор.

Маша сама поняла, что брякнула глупость, и глотнула противного коньяку. Задохнулась, закашлялась…

– Это все против меня! Меня свалить хотят, – проговорил Садовский, упал в кожаное кресло и закрыл лицо ладонями.

Рокотова пожалела, что зашла, не хватало ей еще пьяной истерики.

– Виктор Николаевич, – осторожно начала она. – Скорее всего, вас это совершено не касается. Наверняка не касается. Это же явно дело рук маньяка. Место глухое, очень, в определенном смысле, подходящее.

– Обе женщины – мои сотрудницы.

– Совпадение! Здесь больше никто не ходит, только сотрудники да студенты. Здание на отшибе, а жителям из поселка ближе на другую остановку ходить.

– Но прокуратура!..

– Чистая формальность. Вашей вины в том, что происходит, нет.

– Происходит? Ты тоже считаешь, что это только начало? Что все еще не закончилось?

– Да нет же! Не считаю! Я уверена, его поймают!

– Скорее всего, это не мальчишка, – задумчиво проговорил Садовский.

– Конечно, нет!

– Еще Галину Петровну он, может быть, и мог бы… Но задушить Корнееву… Это ж сила нужна. И рост…

Маша возмутилась:

– Никого он не мог убить! Я этого мальчика давно знаю. Вот уж верно: не делай людям добра, не получишь зла. Ведь он ребенок тринадцатилетний, а сейчас сидит под замком, под подозрением, и думает, наверное, что лучше бы оставил старушку умирать, прости, Господи.

– Уж теперь с него снимут все подозрения. Если, ты говоришь, его под замком держали, Ирину – он никак не мог.

Садовский налил себе очередную рюмку.

Рокотова поняла, что интервью с ректором у нее не будет, и попрощалась. Надо ехать в детский дом, пусть выпускают Митьку. Под замком его, конечно, не держат, но гулять не пускают, чтобы участковый, грешным делом, не засек.

– Пьет? – спросила секретарша, как только Маша закрыла за собой дверь ректорского кабинета.

Рокотова кивнула и в свою очередь спросила:

– Часто он так?

Секретарша махнула рукой

– Часто. То все с Борисом Борисовичем пил, а теперь вот один стал. Плохой признак.

– У него ведь перевыборы скоро?

– Не то слово! Похоже, новый учебный год с новым ректором начнем!

– А, – протянула Маша. – Теперь понятно, почему он так психует. Какая уж тут подготовка к выборам, сейчас комиссии пойдут, проверки…

– Хоть бы поймали этого убийцу поскорей! На работу-то ходить страшно, хоть увольняйся.

Через полчаса Маша Рокотова была уже в детском доме.

– Выпускайте Митьку! – сказала она Ларисе Чумиковой. – В университете второе убийство, там же, на стройке.

– Слава Богу, – сплеснула руками Лариса и тут же пришла в ужас. – Что ж я говорю-то! Ох ты! Кого убили?

– Девушку-лаборантку.

– Маш, это я из-за Митьки, я ж не хотела… – все оправдывалась воспитательница.

– Ладно тебе, поняла я все. Я к директрисе пойду. Пусть с милицией свяжется, они ведь сами не вспомнят.

Но милиция вспомнила. Рокотова как раз сидела в кабинете Елены Анатольевны, когда явился участковый.

– Гуцуев вчера вечером где был? – спросил милиционер, едва поздоровавшись с женщинами.

– Как – где? – удивилась Елена Анатольевна. – В изоляторе сидел. Как вы велели, под замком.

– Свидетели есть?

– Конечно, есть. А в чем дело-то?

Маша догадалась, в чем дело.

– Не убивал он Корнееву, не надейтесь, – съязвила она. – Время на ерунду не тратьте, убийцу ловите.

– На какую ерунду? – не понял участковый.

– Вы надеетесь на мальчишку два убийства повесить? Так что ли? Мы-то думали, что вы извиняться пришли.

– За что извиняться?