Сняв солнечные очки, Старлитц отер лоб:

– Ты, случайно, не знаешь, к каким именно педиатрическим заболеваниям у нее особый интерес?

– Никогда не понимала подобного поведения, – сказала Айно. – Правда-правда. Наверное, это какое-то психическое заболевание. Бездетная старая дева в рамках несправедливого социального порядка... Лишенная здорового секса или выхода своим эмоциям... Живущая отшельницей все эти годы среди глупых книг и картин... Ничего удивительного, что она сошла с ума.

– Ладно, возвращаемся, – отозвался Старлитц. – С меня довольно.

Раф и Старлитц брели по лесу, хлопая медлительную и крупную скандинавскую мошку.

– Я думал, у нас уговор, – сказал Раф. Издалека доносился приглушенный хор скотских воплей из сауны. – Я просил тебя не привозить ее сюда.

– Она твой лейтенант, Раф. Ты с ней и разбирайся.

– Мог бы быть потактичнее. Придумать какую-нибудь уловку или обходной маневр.

– Не хотелось быть выброшенным за борт моторки. – Старлитц потер укус на шее. – У меня очень серьезная закавыка в переговорах, приятель. Объект снялся с лагеря, и надолго, а окно у меня очень узкое. Мы ж здесь говорим о японской массовой поп-культуре. Цикл производства-потребления у японцев сверхбыстрый. Потребительская мода у них сходит за четыре недели. В лучшем случае. Никто не говорил, что фруфики смогут долговременно продавать продукт, как это было с покемонами или телепузиками.

– Я понимаю, какие у тебя финансовые сложности с японскими спонсорами. Если б ты был немного терпеливее... Мы можем принять меры. Мы можем произвести перемены. Если придется, Аландская республика национализирует литературную продукцию.

– Слушай, весь смысл операции – подать в суд на тех ребят в Японии, которые уже сейчас ее обирают. Нам нужно на бумаге иметь что-то, что выглядело бы достаточно серьезно, чтобы выдержать исследование и наподдать им под зад в Гаагском суде. Если собираешься заламывать кому-то руки из-за такого туманного вздора, как интеллектуальная собственность, нужно иметь что-то сверхмощное, иначе они не пойдут на попятный.

– Теперь ты меня пугаешь. Тебе надо бы попариться в сауне. Расслабиться. Там видак смотрят.

– Фильмы прямо в этом чертовом пару, Раф?

Раф кивнул:

– Это особые фильмы.

– Ненавижу, черт побери, видеосъемки.

– Это боснийские фильмы.

– Правда?

– Такие достать непросто. Из лагерей.

– Ты крутишь наемникам фильмы со зверствами?

Раф развел руками.

– Добро пожаловать в Европу двадцать первого века! – выкрикнул он пустому берегу. – Новенькие с иголочки европейские режимы апартеида! Где банды военных преступников похищают и систематически насилуют женщин других этнических групп. При свете софитов и при работающих ручных видеокамерах!

– Подобные слухи я слышал, – медленно произнес Старлитц. – Однако в них довольно трудно поверить.

– Пойди в сауну, приятель, и этим фильмам ты поверишь. Просто невероятно, и тем не менее чистая правда. Голая реальность, черт побери. Особой радости они тебе, возможно, не доставят, но эту видеодокументацию стоит посмотреть. Следует свыкнуться с подобными методами для того, чтобы понять современное политическое развитие. Эти фильмы – как сырое мясо.

– Должно быть, подделка, приятель.

Раф покачал головой:

– Европейцы всегда так говорят. Они всегда игнорируют слухи. А о зверствах узнают для себя пять лет спустя после событий. Тогда они ведут себя так, словно крайне шокированы и озабочены случившимся. Эти видеофильмы существуют, друг мой. У меня они есть. И у меня есть даже больше. Я заполучил женщин.

– Шутишь?

– Я купил женщин. Выменял их по бартеру за пару стингеров. Пятнадцать насильно увезенных босниек. Мне привезли их сюда в опечатанных грузовых фурах. Я потратил уйму труда на их перевозку.

– Белое рабство, приятель?

– Плевать мне на цвет кожи. Не я же их поработил. Я – тот, кто спас им жизнь. Полно было других девушек, кто оказался более упрям или, кто знает, может, не такие хорошенькие. Все они теперь – трупы в канаве с пулями в затылке.

Эти женщины все сделают ради выживания. Хорошо бы, у меня их было больше пятнадцати, но я только-только разворачиваюсь. – Раф улыбнулся. – Пятнадцать человеческих душ! Я спас пятнадцать человек! Тебе известно, что это больше, чем я убил своими руками за всю свою жизнь?

– Что ты намерен делать с этими женщинами?

– Прежде всего они будут развлекать мои верные войска. Для того мне и нужны были женщины, что навело меня на мысль привезти босниек. Признаю: труд в секс-индустрии тяжел. Но под моим присмотром их хотя бы после самого акта не пристрелят.

Раф прошел по каменистому берегу к краю курортного причала. Это был неплохой причал и к тому же прекрасно оснащенный. К обитому резиной бортику была пришвартована одинокая стеклопластиковая моторка, но здесь мог бы пришвартоваться и средних размеров крейсер.

– Женщины будут мне благодарны. Вот так, мы признаем, что они существуют! У них не было даже документов, не было имен. И мир полон подобных им людей. После десяти лет гражданской войны в Югославии рабов и рабынь открыто продают в Судан. Курдов травят газами, как вредителей, в Ираке и стреляют без предупреждения в Турции. Сингалезцы убивают тамилов. Нельзя забывать о Восточном Тиморе. По всей планете потихоньку исчезают небольшие группы населения. По всему миру группки людишек прячутся испуганно, не имея ни документов, ни юридического статуса... Поистине безгосударственные люди мира. Мои люди. Но тут, на богатых северных островках, тысячам из них найдется место.

– Это серьезное и новое затруднение в операции, приятель. Ты обговорил это с Петербургом?

– Это новшество не требует обсуждений, – надменно ответил Раф. – Это нравственное решение. Людей не должны убивать на погромах скоты, которые ненавидят их лишь за то, что они отличаются от них. Как революционный идеалист, я отказываюсь мириться с такими зверствами. Угнетенные нуждаются в великом вожде. В провидце. В спасителе. Во мне.

– По твоим словам выходит – культ личности.

Взметнув длинный хайер, Раф горестно покачал головой: