– Ну да, полагаю, ты бы предпочел, чтобы все они потихоньку погибли! Как все и каждый в современном мире, кто никогда и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь!

– А что, если местные возмутятся?

– Я дам иностранцам гражданство. Их голоса тогда перевесят голоса местных. Я буду диктатором, пришедшим к власти по праву, волеизъявлением большинства – ну не чудесно ли это? Я установлю постмодернистскую статую Свободы, которая осветит мир ради теснящихся масс. Свою, а не ту лицемерную ханжу, что стоит на Гудзоне. Беженцы – это не вредители, даже если богачи презирают их. Они – лишенные дома человеческие существа, у которых нет места, чтобы сомкнуть ряды. Пусть они сплотятся здесь вокруг меня! К тому времени, когда я отойду от власти – через много лет, когда я буду совсем седым и старым, – они будут творить великие дела на этих северных островках.

* * *

Проститутки прибыли на рыболовецком траулере. С виду они очень походили на обычных проституток из самой быстро растущей в мире экономики проституции России. Они вполне могли сойти за женщин из стран Балтии. Во всяком случае, внешне они были славянки. С борта траулера они спустились потрепанные качкой, но, похоже, преисполненные решимости. Не паникующие, не ошеломленные, не раздавленные ужасом. Просто группа из пятнадцати более или менее молодых женщин в микроюбках и спандексе, которым предстоит тяжкий труд заниматься сексом с незнакомыми людьми.

Старлитц был вовсе не удивлен, увидев, что проституток пасет Хохлов. Хохлова сопровождали два новеньких телохранителя. В силу необходимости число людей, посвященных в тайну местонахождения Рафа, было очень невелико.

– Ненавижу работу сутенера, – простонал Хохлов. На борту траулера он пил. – В такие дни я точно знаю, что стал преступником.

– Раф сказал, эти девушки – рабская рабочая сила из Боснии. Какая тут сенсация?

Хохлов даже вздрогнул от удивления:

– Что ты имеешь в виду? За кого ты меня принимаешь? Это эстонские шлюхи. Я сам привез их из Таллинна.

Старлитц внимательно наблюдал за тем, как телохранители гонят своих подопечных в сторону улюлюкающих скотов в сауне.

– Но, судя по речи, говорят они на сербо-хорватском, ас.

– Ерунда. Это эстонский. Не делай вид, что понимаешь эстонский. Никто не понимает этой финно-угорской тарабарщины.

– Раф уверял меня, что эти женщины боснийки. Сказал, что купил их и собирается при себе оставить. Зачем ему говорить такое?

– Раф над тобой подшутил.

– Что ты имеешь в виду этим «подшутил»? Он говорил, они жертвы гулага насильников! Ничего в этом нет смешного. Просто никак не выставить такое смешным.

Хохлов воззрился на Старлитца в скорбном удивлении:

– Леха, почему ты хочешь, чтобы гулаги были «смешными»? Гулаги – это не смешно. Погромы – это не смешно. Война – это не смешно. Изнасилование – это совсем не смешно. Человеческая жизнь, знаешь ли, очень трудна. Мужчины и женщины действительно страдают в этом мире.

– Это я знаю, приятель.

Хохлов оглядел его с головы до ног, потом медленно покачал головой:

– Нет, Леха, ты этого не знаешь. Ты не можешь этого знать так, как знает это русский.

Старлитц задумался. Это казалось неизбежной и неотвратимой правдой.

– Ты спросил этих девушек, из Боснии ли они?

– С чего мне их об этом спрашивать? Ты знаешь официальное отношение Кремля к конфликту в Югославии. Ельцин говорит, что наши братья, православные славяне, не способны на подобные преступления. А рассказы о насилии в лагерях – паникерская клевета, распространяемая католиками-хорватами и боснийскими мусульманами. Расслабься, Леха. Все женщины, кого я привез, – эстонские профессионалки. Даю тебе слово.

– Раф только что дал мне свое слово, что все обстоит иначе.

Хохлов поглядел ему в глаза:

– Леха, кому ты веришь? Какому-то хиппи-террористу – или бывалому закаленному офицеру КГБ, который на хорошем счету в русской мафии?

Старлитц поглядел на усыпанный цветами аландский луг:

– Ладно, Булат Романович... Я тут было... я действительно подумывал... ну знаешь, может, мне следует что-то предпринять... Ладно, не важно. Теперь к делу. Наша операция с банком разваливается на части.

Хохлов был неподдельно поражен.

– О чем ты говоришь? Ты это не всерьез. Все у нас идет отлично, в Петербурге нас любят.

– Я имею в виду, что старую даму нельзя купить. Она просто вне досягаемости. Сделка провалена, ас. Не знаю, как и когда выдохся драйв, когда мы потеряли темп, но уж поверь, запах гнили я чую. Эту ситуацию не вытянуть, приятель. Думаю, настало время нам с тобой к чертям отсюда убираться.

– Ты не смог провести свою рекламную сделку? Очень жаль, Леха. Но это не важно. Я уверен, мы сможем отыскать другую схему добывания капитала, такую же дешевую и быструю. Всегда остаются «наркотики и оружие».

– Нет, сам расклад тут смердит. Это затея с видео меня на это навела. Булат, я когда-нибудь говорил тебе о том факте, что я лично никогда не появляюсь на видео?

– То есть как, Леха?

– По крайней мере раньше так было. Если б на меня тогда, в восьмидесятые, направили видеокамеру, она бы треснула или раскололась или плата бы сгорела. Меня просто нельзя заснять на видеопленку.

Медленно-медленно Хохлов вынул из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку. Он сделал долгий задумчивый глоток, потом скривился, лицо у него дернулось.

Наконец взгляд его с усталой неторопливостью сосредоточился на Старлитце.

– Прошу прощения. Не мог бы ты это повторить?

– Все дело в видео. Вот почему я и занялся онлайн-бизнесом. Первоначально я был самым что ни на есть обычным агентом, образцовым «никем». Но это видеонаблюдение начало серьезно действовать мне на нервы.

Я не мог даже дойти до забегаловки на углу за пачкой сигарет, чтоб не забили тревогу с полдюжины, черт бы их побрал, камер. Но потом я обнаружил онлайн-анонимность. Онлайн-шифрование. Онлайн-псевдонимы.

Лично мне это действительно было на руку. Теперь у меня появился способ оставаться в подполье, оставаться совершенно никому не известным, даже если за мной наблюдали и отслеживали двадцать четыре часа в сутки. Я нашел способ быть самим собой.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: