Оставшиеся клетки обрабатывались в неотеломерической системе продолжения жизни. Теломерические окончания хромосом являлись генетическими часами: они истончались, когда человеческая клетка приближалась к пределу Хейфлика, возрасту прекращения репликации. Новый теломерический материал соединялся с хромосомами и отработанным приемом заставлял старые клетки вернуться к началу развития. После этого клетки стремительно размножались в питательном бульоне, и тело восполняло свои утраченные пятнадцать процентов.

Молниеносный рост при помощи гибкой системы трубок и ванны был похож на развитие зародыша в утробе. Ожидалось, что в процессе этого роста обнаружатся какие-то отклонения от нормы, особенно в суставах и мускулатуре. Таковой была ожидаемая плата за плавание в волшебных водах омоложения.

В процессе восстановления имелись свои сложности. Кожа должна была нарасти, непременные бактерии – вновь постепенно введены в тело, а искусственные жидкостные среды – не без боли смениться естественной субстанцией. Еще не было полностью ясно, когда к пациенту вернется сознание и каким станет его рассудок после соматического шока.

– По-моему, вы пытаетесь сказать, что операция пройдет крайне болезненно, – заявила Миа.

Ее советником стал доктор Розенфельд, врач-клиницист с резко очерченным, прекрасно сохранившимся лицом и двумя темными крыльями бровей. Доктор Розенфельд был примерно ее ровесником. Ему стоило немалого труда и душевной муки сообщить Миа, что он связан клятвой Гиппократа, которую дал семьдесят лет назад. По мнению доктора Розенфельда, работу могли выполнить сотни опытных специалистов-техников и несколько прекрасных врачей. Доктор Розенфельд был врачом с традиционными взглядами. Он никогда не позволял пациентам, находившимся под его контролем, подвергаться столь существенным процедурам по преображению своего организма без длительной подготовки и постельного режима.

– Сам термин «боль», – сказал доктор Розенфельд, – это пережиток расхожего понимания функций мозга. Мы должны различать субъективные ощущения боли на высочайшем уровне и основные следствия соматических нервных воздействий. Все эти опыты с NTDCD окажутся исключительно болезненными для активно действующего мозга, но ваш мозг уже не столь активен. Вы слышали о синдроме Корсакова?

– Да, слышала.

– Конечно, в современной практике мы распознаем тридцать одно точное проявление синдрома Корсакова. Во время процедуры вы окажетесь в состоянии амнезии. Это вроде виртуальности, но само пространство в высшей степени целебно. Острые симптомы так называемой боли могут вспыхнуть через бессознательные центры, связанные с работой памяти, но не все пережитое вами будет фиксироваться по нормальным каналам. Мы будем постоянно уменьшать сканирование, и я могу вам гарантировать, что какие бы бессознательные процессы ни произошли в вашем организме, сознание не воспримет их ни во время операции, ни после нее.

– Значит, я почувствую боль и в то же время не буду ее чувствовать?

– Ну вот опять игра слов и смыслов. Чувство – это очень широкое и неточное расхожее определение. Равно как и понятие «я». Возможно, мы скажем, что там появятся чувства, но никакого их источника, никакого «я» уже не будет. – Доктор Розенфельд засмеялся. – Онтология очень увлекательна, не правда ли? Надеюсь, что мы сможем работать благодаря этому обсуждению и не станем ссылаться на Рене Декарта.

– Я читала Рене Декарта.

– Старик явно предугадал значение эпифиза. – Доктор Розенфельд распростер свои руки с длинными ухоженными пальцами. – NTDCD не просто укрепляющая процедура. Это признак того, что человечество вплотную приблизилось к истинному омоложению. Лечение может стать медицинской программой, способной вывести наших пациентов на дорогу бессмертия.

Миа лишь улыбнулась в ответ. Она уже слышала это утверждение и не раз читала нечто подобное. Предприниматели от медицины любили заявлять, что их особый способ продления жизни приведет пациентов к будущему прорыву в медицине.

– Это перевернет все современные представления об общественных связях и отношениях, – сказал доктор Розенфельд. – Только приглядитесь к явлениям и тенденциям. Совершенно очевидно, что процесс продления жизни будет усовершенствоваться. Рано или поздно мы сумеем покорить эту вершину. Увеличение продолжительности жизни будет достигаться постепенно, год за годом. И когда-нибудь пациенты действительно станут бессмертны.

– Некоторые пациенты, – заметила Миа. – Быть может.

– Я не говорю, что мы уже добились этого или что мы сможем это увидеть. По-видимому, нам предстоят трудные десятилетия дальнейших исследований. Но с помощью NTDCD некоторые наши пациенты, возможно, доживут до этого дня.

– Я не жду от вас подобных обещаний, доктор. Во всяком случае, я поверю в бессмертие, когда увижу крыс и собак, ставших бессмертными.

– Мы уже достигли таких результатов с насекомыми, живущими во фруктах, и с червями, – сообщил доктор Розенфельд.

– Я не насекомое, живущее во фруктах, – возразила Миа.

– Тут вы правы. Без сомнения, – согласился доктор Розенфельд. – И я вас понимаю. Но вы особенная женщина в привилегированном положении. До вас всего сорок человек решились на такую операцию. Более того, никто из них не прошел через те клинические процедуры, которым я намерен вас подвергнуть. Этот метод лечения существует лишь два года. Послеоперационный опыт пациентов очень мал. И это обстоятельство касается и вас, и меня.

Миа кивнула головой.

– Когда вы выйдете из лечебной ванны, то на собственном опыте осознаете, что у вас полностью изменился обмен веществ. А когда оправитесь, то уже не будете той женщиной, которая сейчас сидит передо мной. Вы обнаружите, что даже не являетесь хозяйкой собственного тела. У вас изменятся нервные реакции и мускульная координация. Не полностью, конечно, но в значительной мере.

Доктор Розенфельд открыл ноутбук:

– Вам девяносто четыре года. Ваши документы свидетельствуют, что вы потеряли около двенадцати процентов нейронной и глиальной ткани, бывших у вас, ну, скажем, в двадцать лет. Это совершенно нормально и естественно. Но NTDCD очень далеко от всего нормального и естественного. Вы собираетесь вернуть себе эти глиальные ткани, – уточняю, не изначальные ткани, а новую инфильтрацию свежей мозговой ткани, в сущности не имеющую отпечатков. И мозговая ткань – это совсем не то, что вы можете передвинуть или удалить, поменять местами или вытащить. Она становится неотъемлемой частью вашего организма. Она – оболочка вашей новой личности.

– Это опасно?

– Давайте просто скажем, что вам потребуется провести много анализов и выслушать много советов в восстановительный период.

– Это худшее, на что я могу рассчитывать?

– Очень хорошо... Как вам известно, вначале нас подстерегало два роковых исхода. Катастрофический нервный срыв, угасание функций нервной деятельности – и в итоге эвтаназия. Обычная установленная процедура. Трагическая, конечно, но обычная. Вы могли умереть от этой операции. Такое случалось.

– А еще?

– А еще – полный распад личности. То, что в прошлом было принято называть шизоидным поведением. Ряд предэпилептических симптомов. Теперь мы хорошо понимаем эти психические процессы на уровне клеток. И хотя вам грозят чисто физические последствия: общий упадок сил, инсульты, инфаркты, разложение амилоида, – мы просто не позволяем нашим пациентам доходить до грани слабоумия. Мы способны вмешаться и помогаем избежать тяжелых нервных заболеваний со всеми признаками неадекватности.

Доктор Розенфельд наклонился в кресле:

– Есть и другие, более тонкие осложнения: утрата самоидентичности, апатия, послеоперационный синдром, кое-какие намеки на биполярное расстройство. Плюс доброе старое человеческое упрямство и нетерпение. Человеческое сознание – это наивысшая и самая сложная функция обмена веществ в природе. Мы можем заронить в душу человека любую медицинскую идею, а медицинское вмешательство необратимо. Мы просто не умеем возвращать людям их прежнюю сущность. Это всего лишь инъекции. В конце концов пациенты сами должны заниматься своими духовными поисками.