Подошел инспектор, что-то покрутил, потом пригласил в кабинет. "Выбирайте, Лариса, билетик". Взяла первый попавшийся, села за стол - он рядом. В билете три вопроса и на каждый три возможных ответа. Какой правильный, сообразить не могу - все плывет перед глазами. Мелькнула даже мысль: все, капут, можно уходить и пробовать по новой. Инспектор говорит: "Я вижу, вы очень волнуетесь, расслабьтесь". Начинает медленно объяснять, я отвечаю что-то невпопад. "А если хорошо подумать?.." - "Ну, это".- "А если еще подумать?" А что думать, остается последний вариант. Его и называю. Инспектор доволен: "Все правильно! Молодец!" Так мы прошли и остальные вопросы.

После экзаменов объявили результаты. "Лариса Мондрус, вы сдали... А вам, товарищ Шварц, придется прийти еще раз через две недели".

Эгил мне тут же признался:

- Да, я был о себе высокого мнения. И учил все добросовестно. Сдавать пошел анонимно, в толпе, а Ларису отделили. Пока я нажимал кнопки с ответами, Лариса пококетничала с какими-то офицерами, и ей сразу выдали документ. Вот что значит пошел не в ту дверь. Поторопился - и провалился. С тех пор у меня к ней как к водителю большой респект.

Следующую свою машину, "Жигули", они приобрели через два года и опять же благодаря Лёне Гарину. Одна из его пассий работала в автомагазине. По просьбе Лени она провела гениальную по простоте операцию: в картотеке переставила заявочную карточку Мондрус в начало очереди, иначе бы этой машины им не видать как своих ушей. Серийно "Жигули" еще не выпускались, а гигантская очередь уже образовалась. Первые машины пошли с завода в апреле 1970 года, так сказать, штучные экземпляры, а конвейер заработал лишь в сентябре. Мондрус таким образом стала обладательницей одного из первых образцов "Жигулей". А свой "Запорожец" они продали старому другу Гарри Гриневичу.

- Эгил, а как складывались твои отношения с Гариным? полюбопытствовал я.- Ведь он же приставал к Ларисе?

- Думаю, все это больше походило на игру. Во всяком случае, страха, как в истории с Бочевером, я не испытывал. Леня относился ко мне хорошо. Иногда дружески так спрашивал: "Маэстро, что же вы не придете к нам в Союз композиторов, в эстрадную секцию?" Сам-то он не являлся членом Союза, поскольку не имел композиторского образования, но постоянно околачивался там. Вся эта джазовая молодежь - Л. Гарин, В. Терлецкий и другие - обладала определенным дарованием, хотя имели как максимум среднюю музыкальную школу или что-то высшее незаконченное. А в Союзе композиторов действовала давно сложившаяся система: закончил консерваторию - приходи с дипломной работой, и тебя "автоматом" принимают в полноправные члены.

Я получил второй диплом, по классу композиции, у Яниса Иванова весной 1968 года. И потому сравнительно легко вписался в музыкальную жизнь столицы. У моих друзей имелось только дарование, а у меня еще и солидное образование - в те годы это было важно. Музыканты охотно сотрудничали со мной, потому что видели во мне сильного профессионала.

Что касается Лени, то он проработал у нас примерно полтора года. Финал, помнится, был таким. Мы выступали в Ленинграде, и вдруг звонит Аедоницкий и просит срочно приехать в Москву (он тогда помогал нам выбивать кооперативную квартиру). Я срываюсь с гастролей, приезжаю, подписываю какие-то бумаги и через день возвращаюсь в Ленинград. Перед концертом ко мне подходят Боря Рукенглуз и Ван Зо Ли, наши музыканты, и такие из себя довольные. Сообщают: "Твой дружок Леня получил полный отвод у Ларисы". Прямо не скрывают торжества, что их кумир потерпел фиаско. Я понимал, они сами были по уши влюблены в Мондрус, но меня совсем не радовало, что за моей спиной все время что-то происходит. Выяснилось, что, когда я уехал, Гарин предпринял последнюю попытку соблазнить Ларису, уговорить ее расстаться со мной. Получив решительный отпор, он заявил музыкантам: "Все, все! Долго я мучился, теперь закругляюсь и ухожу от вас".

Он ушел, забрав свой виброфон и сказав мне на прощание: "Хочу заняться композиторской деятельностью". Расстались мы друзьями. Леня переживал недолго. В "Москонцерте" объявилась новая певичка, Жанна Горощеня,- смазливая такая, с хорошими ножками, и он переключился на нее, навязавшись в аккомпаниаторы. В кулуарах "Москонцерта" поползли слухи, что Горощеня - девочка без комплексов, ночь с одним, ночь с другим. Лариса даже предупреждала Гарина, когда мы встречались на "графике": "Леня, будь осторожен, не получишь ли ты большое разочарование, о ней такое говорят..." Но кто слушает чьи-то советы? Мы же взрослые люди, сами кумекаем. Уже после нашего отъезда из Союза у них родился ребенок. Потом она все же бросила Леню, сошлась с каким-то мафиози. Гарин очень тяжело переживал разрыв.

Насколько мне известно, Горощеня выступала на конкурсе "Сочи-78" и даже получила там третье место. Произошла якобы такая история. К Гарину, который уже стал членом СК и заседал в жюри конкурса, пришли какие-то люди и вежливо предупредили: "Если ты не дашь Горощене первого места, станешь покойником". Гарин заартачился, думал - ребята шутки шуткуют. А вышло так, что его вскоре убили. Его родители, цирковые артисты, так и не нашли виновных. Загадочная смерть... Потом и Горощеня умерла, говорили, от рака.

Леня - единственный, кто не побоялся переписываться с нами. Какими-то путями он узнал наш адрес в эмиграции, который поначалу часто менялся, сообщал новости, присылал свои песни. Однажды написал, что тоже хочет уехать. В Италии, в Остии, на Лидо, нам передали бутылку шампанского из Союза с запиской от Гарина: "Нашел бутылку 1973 года (год нашего отъезда). Выпьете за мое здоровье - вам все равно, а мне приятно будет". Это было за несколько месяцев до его загадочной гибели".

Укрепляя собственное благосостояние, супруги все больше лелеяли мысль об отдельной квартире. Комната на Ольховской из предмета маленькой гордости превратилась в каждодневный укор их тщеславию. Шварц еще не вступил в Союз композиторов, но уже очень рассчитывал на помощь композитора Аедоницкого, чьи песни ("Для тех, кто ждет", "Осень на пляже", "Ты погоди") Лариса Мондрус успешно пропагандировала. Павел Кузьмич занимал ответственный пост в жилкомиссии СК и вовремя подсказал Шварцу, что на Преображенке начинается строительство кооперативного дома Союза композиторов. Эгилу следовало немедленно обратиться к начальнику хозотдела СК, проживавшему, кстати, в том же доме на проспекте Мира, что и Аедоницкий. Тревогу вызывала одна проблема: Мондрус и Шварцу полагалась лишь двухкомнатная квартира. В будущем же доме оставались только трехкомнатные, остальные были распределены. А на дополнительную площадь они как бездетная семья претендовать не могли.

В результате недолгих размышлений созрела небольшая авантюра. О ребенке им уже думать не приходилось, поджимало время. У своей знакомой, врача-гинеколога, Мондрус выпросила справку, что она беременна. На основании этой "липы" их, по ходатайству Аедоницкого, включили в список на трехкомнатную квартиру. К несчастью, строительство, как это у нас было в порядке вещей, изрядно затянулось.

Прошло полгода. Не подозревая о коварстве случая, Мондрус и Шварц собрались как-то в гости к Аедоницкому. Подходят к его дому, а навстречу им попадается тот самый начальник "хозо", которому отдавали документы. Глянул он на стройненькую Ларису Мондрус и сразу все понял:

- А вы, ребята, оказывается, надуваете меня. Это мягко говоря. Вам, кажется, рожать пора, а вы... Нехорошо.

Возражений не последовало. Была лишь немая сцена, почти по Гоголю. Мондрус, разумеется, выдающаяся артистка и очень нуждается в дополнительной площади, но закон есть закон - не помогло даже ходатайство Аедоницкого. Теперь уже отказ пришел из районного жилуправления. Квартира на Преображенке накрылась.

Но супруги не унывали. Неудачи, допущенные по собственной вине, вызывают, как правило, дополнительную активность. Известно, что в эпоху застоя особую строчку в культмассовых планах занимали "шефские концерты". Это когда по торжественным дням и по случаю так называемых "профессиональных праздников" артистам приходилось выступать за бесплатно. Социалистический альтруизм, конечно, но здесь имелись и свои плюсы. Например, благодаря шефскому концерту Мондрус в Елисеевском магазине Эгил по запискам директора Соколова (позже расстрелянного) нередко хаживал в подсобку, где отоваривался балычком, вырезкой, икоркой, сухой колбаской и прочими деликатесами - все свежайшее, без очереди и без наценок.