И вот наконец, обогнув купу деревьев, де Сюрси увидел замок Лальер; в тот же миг у него вырвался возглас удивления. С противоположной стороны поворачивали, въезжая в ворота, с полдюжины дворян в сопровождении верховых слуг. Из-за стен донесся до него шум и гам множества людей. Это означало какое-то важное событие.

Он остановил мула, подождал, пока подъедет свита, и отправил одного из пажей выяснить, что происходит. Нужно же знать, на каком ты свете. Вернувшись после недолгого отсутствия, паж доложил, что это всего лишь встреча местных дворян.

— Гм-гм… — нахмурился де Сюрси, но потом кивнул: — Ну что ж, вперед!

И направил своего мула на короткую подъездную дорогу от тракта к воротам замка.

Маркиза насторожила такая многолюдная встреча. В нынешней напряженной ситуации она выглядела несколько странно. Еще более странной показалась она ему, когда он пробирался по двору между группами гостей, направляясь к парадной двери. На лице его отражалось лишь удовольствие от предвкушения приятной встречи, но глаза все подмечали. От них не ускользнули провожавшие его косые взгляды, перешептывание, холодное молчание. Маркиз мог читать по лицам этих сельских дворян, как по открытой книге. Он был для них врагом, и они держались настороженно, но им явно не хватало умения притворяться.

Добравшись лишь до середины двора, де Воль уже полностью оценил обстановку. Он воспользовался случаем навестить старого друга — и попал в осиное гнездо. Находиться здесь было опасно.

Антуан де Лальер широким шагом вышел вперед, навстречу ему, и маркиз спешился. Да, годы оставили свой след на лице друга, однако в нем появилось кое-что новое: скрытность и смущение, которые не в силах были скрыться за врожденной искренностью.

— Дени, друг мой!

— Антуан! Клянусь честью, будь я проклят!..

Обнявшись, старики расцеловали друг друга в обе щеки, и маркиз почувствовал, как пробилось, словно луч сквозь тучи, тепло старинной привязанности.

Де Лальер хлопнул его по плечу.

— Дружище! Клянусь Богом, ты не слишком изменился! Ну, появилось несколько морщин да волосы поседели. Как и у меня. Я-то думал, что тебя за бородой и не увидишь, но ты, гляжу, держишься старых обычаев. Ну, добро пожаловать снова в мой дом! Добро пожаловать!

Но стоило маркизу выразить деликатное опасение, что его визит, может быть, неудобен для хозяина, поскольку тот очень занят, дружеская открытость исчезла, вместо неё появилась некая демонстративность:

— Никоим образом! Никоим образом! Ты оказываешь нам честь, встреча с тобой — привилегия, которую мы все ценим. Я имею в виду всех нас… — Он пристально поглядел на нескольких соседей поблизости, словно требуя подтверждения своих слов, и те невнятно загудели, словно эхо. — Вот видишь, Дени! Неудобно? Фи, что за вздор!

Тем временем де Сюрси низко поклонился мадам де Лальер и церемонно расцеловался с нею. Ему представили де Норвиля («Искусный интриган», — подумал маркиз, немало знавший о нем и о его поездке в Англию), потом Ги де Лальера, затем остальных. Взглянув мельком на Блеза, стоящего позади, де Сюрси сразу заметил на открытом лице молодого человека тревогу. Обычная бесшабашность исчезла.

— Наша встреча, — старательно подбирая слова, выдавил из себя Антуан де Лальер, прежде чем проводить гостя в дом, — касается… э-э… шайки преступников, которых немало в этих горах. Мы собираемся… э-э… поймать их, если получится…

Его голос звучал громко и отчетливо, словно он намеревался сообщить эту информацию не только де Сюрси, но и другим, или, может быть, напомнить о ней.

— В самом деле? — произнес маркиз небрежно, но его слова были шпилькой для некоторых ушей. — Это меня интересует. На королевской службе мне нередко приходилось иметь дело с преступниками… всяческого рода.

Входя в дом, он буквально почувствовал, как сгустилось у него за спиной молчание.

Если бы Пьера де ла Барра не поразила в самое сердце прелесть мадемуазель Рене, он сумел бы извлечь для себя некую пользу, прислушавшись к болтовне во дворе. Но вместо того, чтобы смешаться с остальными гостями, он искал уединения в саду, по другую сторону здания. Там, прислонясь к стволу яблони, он томился, глядя затуманенным взором вдаль и ощущая некую сладкую муку, которой, правда, и раньше бывал подвержен, но всякий раз она казалась ему новой и более сильной. В такие минуты он преображался: из дерзкого становился кротким и смиренным, из самоуверенного — робким и застенчивым. Любовь не подкрадывалась к нему тайком, постепенно, нет, она налетала бурeй и мгновенно повергала его в экстатический транс.

С Рене, конечно же, не смогла бы сравниться ни одна из девушек, которых он когда-нибудь видел, даже самая красивая! Черт побери, наконец-то он нашел свой идеал! Она напоминала ему весенний цветок. В своих грезах он сравнивал её с резедой, ландышем, незабудкой и фиалкой. Роза в этот перечень не входила, ибо была слишком банальна. Какие у неё прелестные маленькие ножки, кажется, они едва касаются грубой земли, — так, как касается её зефир! А глаза! О небо, что за глаза! Чистейшего орехового цвета? Нет, нет… Похожие на родниковую воду в тени папоротников. И что за восхитительный голосок! Мягкие интонации этого голоса, произносящего: «Да, госпожа матушка», журчали в ушах Пьера, словно ручеек по камешкам. А что сказать о дуге её губ, подобной луку, о нежной полноте щечек…

Cлучайно взглянув в окно, Ги де Лальер подозрительно нахмурился при виде нашего мечтателя. С чего бы этому щенку шататься здесь в одиночестве? Время уже близилось к пяти — часу ужина — а Ги все ещё не решил, как от него отделаться. По знатности ему полагалось бы сидеть за главным столом, ибо, хоть он всего лишь стрелок, происхождение у него не менее благородное, чем у большинства гостей. Однако достаточно того, что придется дурачить старого лиса де Воля, не хватало ещё беспокоиться из-за этого самонадеянного молокососа! Кроме того, за столом и так будет не повернуться.

Де Лальер устроил так, чтобы врачу и секретарю маркиза подали ужин в другой комнате, вместе со всей остальной свитой. Так что их удалось вполне надежно изолировать. А теперь надо найти какой-нибудь благовидный предлог, чтобы убрать из-под ног и де ла Барра — и при том ни в коем случае не обидеть. У обиды зоркий глаз…