Ги мельком заметил Рене, проходившую через дальний конец коридора, тут же у него возникла идея, и он подозвал сестру к себе. Он был старшим братом, тридцатилетним мужчиной, и его власть над нею почти равнялась родительской.

Он кивнул головой в сторону окна.

— Посмотри-ка вон туда. Видишь этого юного петушка?

— О да, братец мой.

— Мне нужно, чтобы ты оказала мне услугу.

Ги кратко объяснил положение, хотя постарался умолчать о главном: ему не хотелось иметь за столом ещё одного королевского шпиона. Если Рене займется де ла Барром, проблема решится сама собой. Мальчишка будет польщен, и одновременно от него удастся отделаться.

Рене скрыла волнение.

— Но как?..

— По правде говоря, я предоставляю это тебе. Уважаемая мадемуазель, если у вас не хватит смекалки накормить молодого человека и занять его на пару часов, то вы годитесь только в монашки.

— А что мама скажет?..

— Маме я объясню. А теперь поспеши, пока он один. Да нечего тебе прихорашиваться, — добавил он, заметив, что Рене потянулась руками к своему головному убору. — Ты и так красавица.

Она выглядела более чем красавицей в глазах ослепленного Пьера, когда её шаги по садовой дорожке спугнули его грезы, и он увидел, что предмет его мечтаний приближается к нему наяву, предшествуемый собачкой. Это было чудо. Он почти не надеялся увидеть её ещё раз; но лицезреть её сейчас, и притом одну — это уже смахивало на колдовство. Пораженный чарами, он мог только молча взирать на нее.

Рене, со своей стороны, ещё никогда в жизни так не трепетала. Она выросла в деревне и могла по пальцам одной руки пересчитать юношей равного с ней положения, которых встречала, — о знакомстве вообще говорить не приходилось. Даже увидеть кого-то из них было целым приключением. Но познакомиться с юношей, встретиться наедине, без бдительного ока госпожи матушки, да ещё не с кем-то вообще, а именно с ним… это такое головокружительное событие, что она и думать о подобном не осмеливалась.

Перед Блезом она могла гордо вскинуть голову при упоминании о Пьере де ла Барре; но юноша неизменно присутствовал в её мыслях с той самой минуты, когда, перепрыгнув пруд, чуть было не свалился ей на голову. Она находила его очень мужественным и привлекательным. Одет он был превосходно. Ей нравились его кудрявые короткие волосы, вздернутый нос, ямочка на подбородке. Больше всего запомнилась — и пересиливала все прочие впечатления — его уверенность светского человека, придворный тон, от которого она чувствовала себе маленькой невежественной деревенской мышкой.

Сначала ей хотелось броситься наутек, но уж больно чудесный представился случай. Когда она шла по дорожке, у неё дрожали коленки. Сердце билось как-то странно. Она чуть не побежала вприпрыжку, но вовремя сдержалась.

От застенчивости каждый из них неверно оценивал другого. Девушке его пристальный взгляд показался высокомерным; а зачарованный Пьер видел в ней принцессу, а себя ощущал жалким прислужником. Юноша забыл поклониться; она забыла уроки матери или, вернее, мысль о них сбила её с толку.

— Монсеньор, — начала было она, но, спохватившись, поправилась: — Мессир…

— А?.. — выдохнул Пьер.

— Мсье, — снова поправилась она, — меня послали пригласить вас на ужин… Я хочу сказать, если бы вы оказали любезность… — Ей казалось невозможным выразить свои мысли в словах. — Если бы вы снизошли…

— Конечно, мадам, — поспешно ответил Пьер, — я хотел сказать — конечно, мадемуазель…

Она вспыхнула. Да он над нею насмехается!

— Ну, сударь, если вы предпочитаете быть развязным…

— Развязным? — Пьер просто задохнулся. — С вами, мадемуазель?

Рене бросилось в глаза, что он выглядит по-настоящему удрученным, и эта мысль придала ей смелости.

— Я имела в виду, что ужин готов. Но за столом в главном зале, там одни старики… — Для Рене к этой категории относился всякий, кому уже стукнуло двадцать пять. — Не согласитесь ли вы поужинать со мной?

— Черт побери! — У него вспыхнули глаза. Несомненно, это только сон!

— Не соглашусь ли я… — повторил он.

— Да.

— Где?..

— Ой, где угодно. Может быть, вот здесь, — она показала рукой, — в беседке. Я сейчас принесу корзинку.

По его виду она поняла, насколько он потрясен тем, что молодая девушка из хорошей семьи таким вот образом буквально бросается ему на шею.

Ей захотелось плакать. Если он сейчас отпустит какую-нибудь придворную шуточку, она точно расплачется.

— О господи Боже, мадемуазель, — пробормотал он, запинаясь, — это был бы верх блаженства. Я не смел надеяться… Это был бы верх блаженства, мадемуазель.

Наконец-то с глаз Рене спала завеса. По тону голоса можно было безошибочно угадать его состояние. Она вдруг улыбнулась ему:

— Ну, тогда я пошла за корзинкой.

И, пытаясь не спешить, чуть не вскачь пустилась обратно по дорожке, ещё более возбужденная, чем раньше. Только теперь она не так нервничала. Он ужасно симпатичный!

Пока её не было, к Пьеру снова вернулась ясность мысли, во всяком случае в такой мере, что он смог понять собственную неотесанность. Святой Иоанн! Так запинаться и пялиться! И позволить ей самой идти и тащить эту корзину! Что это такое с ним приключилось?

Впрочем, у него хватило соображения, чтобы найти ответ… Но если любовь на минуту сбила с него петушиную спесь, она могла хотя бы напомнить ему о хороших манерах!..

К тому времени, когда Рене вернулась, он уже полностью овладел собой. Он взял из её рук корзинку, погладил Кукареку, что-то заметил насчет удовольствия от еды на свежем воздухе в такой прекрасный вечер и, шагая по облакам, сопроводил её в беседку. Мало-помалу его головокружение прошло; но после этого он замолчал.

Рене, напротив, вдохновленная его восторженным вниманием, никогда ещё не говорила так хорошо. Она нашла, что он совсем не такой, каким казался, и ни чуточки не высокомерен. Она смогла даже поддразнить его:

— Вы и вправду так опасны для девушек, как говорит Блез?

— Ах, мадемуазель, ваш брат любит пошутить… Неужели я выгляжу опасным?

— Нет, — согласилась она, а затем прибавила тоном многоопытной дамы: — Однако, имея дело с мужчинами, никогда ничего нельзя сказать наверняка…