Что за чудный у неё голос! Его пронзила мысль, что если она забудет обращение «мсье»и скажет просто «Пьер», то у него остановится сердце.

— Разве вы не голодны? — спросила она.

Беседка, где стоял стол и скамьи, была любимым местом семейных трапез в летнее время. Рене выложила на стол содержимое корзинки: половину мясного пирога, каплуна — ещё горячего, прямо с вертела, два больших плоских ломтя хлеба, служивших вместо тарелок, две салфетки, два ножа и несколько груш на десерт.

— Пришлось схватить наскоро, что под руку попалось, — продолжала она. — В кухне просто дым коромыслом, а повариха, тетушка Алиса, такая несговорчивая… Я понимаю, что все это не очень красиво выглядит.

— Это чудесно.

— Тогда прошу вас, мсье, откушать.

Этот призыв расшевелил его, он отрезал два куска пирога и, прежде чем взять себе, на кончиках пальцев перенес один на её хлебную тарелку. Она залюбовалась его ловкостью: ни крошки начинки не упало на стол.

Но затем, уже взявшись за нож, она вдруг выронила его и подняла глаза на Пьера.

— Ах, мсье, что же это? Мы забыли молитву!

— Клянусь Богом, и правда!

И оба встали лицом друг к другу, склонив головы.

Последовала пауза. Пьер лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить благодарственную молитву, которую слышал тысячу раз. Наконец она откуда-то выплыла:

«Пищу сию, которая перед нами, в доброте и святости своей благослови, ты, что питаешь весь мир. Аминь».17

Они перекрестились и сели. Пирог был великолепным. Она налила вина в кубок и прикоснулась к нему губами, прежде чем подать кубок ему:

— Ваше здоровье, мсье!

Он ответил как положено:

— С удовольствием принимаю из ваших рук, мадемуазель. — И постарался прикоснуться губами к тому же месту.

Ей нравилось, что он время от времени бросал кусочек Кукареку, который весьма одобрительно отнесся к этому чужому человеку и в конце концов запрыгнул к нему на скамейку.

Через некоторое время скованность прошла, хотя восхищение Пьера все возрастало. Он ухитрялся уплетать за обе щеки и одновременно внимать самому живому, самому очаровательному голосу, какой когда-либо слышал, — и самому интересному рассказу.

А Рене говорила об очень значительных вещах: о призраках, часто посещающих Лальер — в такие моменты шерсть на загривке у собак встает дыбом, — о повелителях волков, которые могут вести через лес волчью стаю, словно свору домашних собак («Господин мой батюшка видел это собственными глазами!»), о Добрых Дамах, феях, которые появляются почти везде, но их королева, Ла Файоль, держит свой двор неподалеку, у Пруда Добрых Дам — лесного озера, о мрачных развалинах «Монашьего двора» — заброшенного монастыря, где собираются колдуны.

Для Рене мир духов был не менее реален, чем большая дорога из Ла-Палиса. Ее приглушенный голос и таинственный взгляд делали этот мир реальным и для Пьера, который, впрочем, никогда не сомневался в его существовании. Только зубоскалы да еретики подвергают сомнению такие вещи. Он серьезно кивал или покачивал головой и крестился, по временам вставляя какую-нибудь мистическую историю. Духи все больше сближали их.

Однако даже эта тема не могла полностью завладеть его мыслями. Он думал лишь о том, что попал в рай, но, увы, ненадолго. Закатное солнце, лучи которого проникали сквозь листья винограда, оплетавшего беседку, спускалось все ниже. Скоро настанут сумерки, и тогда медленно растает во тьме сад с его зеленью и плодовыми деревьями, а с ним и этот час. А завтра он снова будет в пути.

Солнце садилось. Окна верхнего этажа вспыхнули огнем. Конические башни резче проступили на фоне неба. Низко летали ласточки. Он слышал позвякивание колокольчиков на шеях коров, возвращающихся с пастбища.

И наконец случилось то, чего он боялся. Рене замолчала и беспокойно глянула в сторону дома.

— Ну вот… Я думаю, там будут тревожиться…

— Нет, ещё нет, — умолял он. — Ужин в большом зале продлится несколько часов. Держу пари, они там ещё и с мясом не управились. Потом подадут десерт, начнутся разговоры… А до темноты ещё далеко.

Она покачала головой.

— Я уверена, мама скоро меня позовет…

Но он уже набрался смелости.

— Так зачем же оставаться здесь? Такой прекрасный вечер. Мы могли бы прогуляться…

Эта идея была такой удачной, что она сразу же согласилась. Живая пятнадцатилетняя девчонка ничего не могла поделать с собой — она согласилась. Да пусть её потом даже высекут за это — разве можно не использовать до конца свой единственный счастливый случай? Она тоже старалась сохранить навсегда эти драгоценные минуты. И где-то в её мыслях покачивалась подкова на розовой ленточке…

— Да! Мы пойдем к Пруду Добрых Дам. Здесь совсем недалеко через лес. Я покажу вам место, где танцуют феи.

Они оставили на столе остатки ужина и, держась так, чтобы беседка все время оставалась между ними и домом, выскользнули через неогороженный конец сада; Кукареку несся впереди. Короткая тропинка через поля привела их к лесу.

Между стройными, как колонны, стволами буков ещё было достаточно светло, ветви сходились над головой, словно арки собора, и лишь местами эту иллюзию нарушала темная крона сосны. Подлеска не было — крестьянки использовали его для хозяйственных нужд.

Пьер и Рене медленно шли бок о бок по мягкой тропинке. Он подавал ей руку как бы для того, чтобы помочь преодолеть рытвины и ухабы, и от её прикосновения все его тело трепетало.

Но в эти минуты он и не помышлял о плотской любви. Пьеру в его теперешнем настроении сама мысль о ней показалась бы кощунством. Нет, у него был достаточный опыт общения с женщинами, он вырос при веселом беспутном дворе, а сейчас служил кадетом в роте удальцов, для которых целомудрие отнюдь не представлялось добродетелью; у него бывали приключения, обычные для молодого человека его сословия. Но именно из-за них Рене казалась ему совершенно не такой, как все. Она не была ни накрашенной фрейлиной, ни молодой женой старика-горожанина, ни девчонкой из трактира. В его глазах она являлась воплощением невинности и грации, существом, которое нуждается в поклонении и защите. Он влюблялся, как принято это называть, не меньше десятка раз прежде, но сейчас знал, что такого с ним никогда раньше не случалось.