— В п-постель? — икнул мистер Уинрой. — Т-ты к-к-кто?

— Вы же отлично меня знаете, сэр!

— К-конечно. Я знаю, а... а... т-ты? Ну с-скажи мне... ты к-кто?

Мистер Кендэлл поджал губы.

— Не возражаете, если мы пройдем ко мне в пекарню, мистер Бигелоу?

— Думаю, мне лучше подняться в свою комнату, — сказал я. — Я...

Джейк подскочил так, словно в него выстрелили.

Он развернулся на звук моего голоса. Он уставился на меня, широко раскрыв глаза, и одна из его длинных, изборожденных венами рук указала в мою сторону:

— Т-ты... кто?

— Это мистер Бигелоу, — сказал мистер Кендэлл. — Ваш новый жилец.

— А?.. А-а! — Он отступил на шаг, не спуская с меня глаз. — Ж-жилец, говоришь? Новый, говоришь... жилец?

— Разумеется, новый жилец, — сухо ответил мистер Кендэлл. — Очень молодой человек, которого вы, кстати сказать, ставите в весьма неловкое положение. А теперь, если...

— А? А-а! — Он продолжал пятиться к двери, слегка пригнувшись к полу. Его глаза неотрывно смотрели на меня сквозь пряди жирных черных волос. — Н-новый жилец. В н-неловкое положение... В неловкое... п-положение? А?

Это звучало как заевшая пластинка под стертой и скрежещущей иглой. Он напоминал мне какое-то дикое и больное животное, которое загнали в угол.

— А?.. А! — Казалось, он уже не мог избавиться от этих слов. Все, что ему оставалось, — это повторять их снова, снова, снова...

— Это отвратительно, сэр! Вы прекрасно знаете, что к вам должен был приехать мистер Бигелоу. Я слышал, как вы говорили об этом с миссис Уинрой.

— А? А-а!.. П-приехать... мистер Бигелоу? Приехать мистер... Б-биге... лоу?

Его спина коснулась двери.

В следующий момент он развернулся, бросился бежать и, споткнувшись, полетел с крыльца на землю. По дороге вниз он успел сделать полный кувырок.

— Боже мой! — Мистер Кендэлл включил лампочку над дверью. — О боже мой! Он, наверно, совсем убился!

Ломая руки, он кинулся на крыльцо. Я медленно вышел за ним. Но мистер Уинрой не был мертв и совсем не нуждался в моей помощи.

— Н-нет! — заорал он. — Н-Н-НЕТ!

Он встал на ноги, неуклюже заковылял к воротам, снова споткнулся и упал, но опять поднялся и, шатаясь, побежал по улице.

Мы смотрели, как он бежит посреди дороги. Размахивая руками, качаясь из стороны в сторону и выписывая ногами немыслимые кренделя. Бежит, потому что ему не оставалось ничего другого, как бежать.

Мне было его жаль. Но он должен был лучше выкрасить свой дом — этого я ему не мог простить. Но все-таки мне было его жаль.

— Прошу вас, не берите в голову, мистер Бигелоу. — Старик коснулся моей руки. — Просто он становится совершенно невменяем, когда много выпьет.

— Ясно, — сказал я. — Я все понял. Мой отец тоже много пил... Может быть, выключим эту лампу?

Я оглянулся через плечо. Из бара напротив вышла кучка парней, они глазели на нас.

Я выключил свет, и мы еще несколько минут постояли на крыльце. Он выразил надежду, что это происшествие не очень встревожило Руфь. Он снова пригласил меня в пекарню, но я отказался.

Он набил табаком свою трубку и нервно закурил.

— Не могу выразить, как я восхищаюсь вашей выдержкой, мистер Бигелоу. Боюсь, что я... Я всегда думал, что и сам являюсь человеком твердым и выдержанным, но...

— Так и есть, — сказал я. — Вы держались отлично. Просто вы не привыкли к пьяным.

— Вы говорите, что ваш отец... э-э... что он...

Странно, что я об этом упомянул. Я хочу сказать — тут не было ничего плохого, но это было так давно, больше тридцати лет назад.

— На самом деле я почти ничего не помню, — сказал я. — Это было году в тридцатом, я тогда был еще ребенком, но моя мать...

Мне всегда приходится врать насчет одной вещи. О моем возрасте.

— Цик-цик! Бедная женщина. Как трудно ей пришлось!

— Он был углекопом, — сказал я. — Работал недалеко от городка Мак-Алестер, штат Оклахома. Профсоюзы тогда ничего не значили, и вы, конечно, помните, что в эти годы была депрессия. Работу можно было найти только на незаконных шахтах, где не было никакого контроля. Копали на свой страх и риск...

Я замолчал, вспоминая, как это было. Вспомнил его сгорбленную спину и блеск в безумных от страха глазах. Вспомнил кашель по ночам, рыдания и вскрики.

— Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, — сказал я. — Если мы проливали немного еды, или рвали одежду, или еще что-нибудь в этом роде, он избивал нас до полусмерти... То есть избивал меня, я хотел сказать. Я был единственным ребенком.

— Да? Но я не понимаю почему.

— Очень просто, — усмехнулся я. — По крайней мере, для него это было просто. Ему казалось, что мы хотим сгноить его в шахте. Чтобы он не мог оттуда выбраться. Мы нарочно быстро все изнашиваем и портим, чтобы он вынужден был оставаться под землей... пока его там не похоронят.

Мистер Кендэлл снова поцокал языком.

— Ужасно! Несчастный парень. Если бы вы могли ему помочь...

— Мы не могли ему помочь, — ответил я. — Но для него это не имело большого значения. Он должен был работать на шахтах, а если человек должен что-то делать, он это делает. Но легче от этого не становится. Наоборот, только хуже. Вы уже не смелый, не благородный, не бескорыстный и, вообще, совсем не тот, каким считали или хотели считать себя раньше. Вы просто крыса, которую загнали в угол. И ведете себя соответственно.

— Хм... Вы на редкость вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Значит, ваш отец умер от пьянства?

— Нет, — сказал я. — Он умер в шахте. Его завалило таким количеством породы, что труп потом откапывали целую неделю.

Мистер Кендэлл, посокрушавшись и поцокав еще некоторое время, все-таки отправился в свою пекарню, а я вернулся в дом. Не спеша пройдя через столовую, я заглянул на кухню.

Она склонилась над раковиной, повязав фартук, и отмывала целую гору посуды. Очевидно, миссис Уинрой накопила ее, пока девушки не было в доме, в придачу к другой грязной работе.

Я повесил на стул пиджак и закатал рукава. Взяв большую ложку, я начал скрести ею сковородку. Все остатки пищи я сгреб в одну сковороду и пошел с ней к задней двери.

Она не взглянула на меня, когда я вошел на кухню, и не смотрела на меня теперь. Но она заговорила. Торопливо и сбивчиво, как ребенок, который рассказывает стихотворение и старается поскорей его отбарабанить.

— Мусорный бак возле крыльца...

— Как, неужели у них нет цыплят? — спросил я. — Им надо завести цыплят и прикармливать их отходами.

— Да, — сказала она.

— Глупо просто так выбрасывать еду. В мире столько голодающих.

— Я... я думаю, вы правы. — Она говорила так, словно ей не хватало дыхания.

Это было все, что она могла из себя выдавить. Ее лицо пылало, как горящий дом, а голова так низко склонилась над раковиной, что я испугался, удержится ли девушка на ногах. Я вынес мусор на улицу и аккуратно стряхнул его в бак.

Я знал, что она чувствует. Мне это было знакомо — ощущение человека, на которого все смотрят свысока, которого ругают и поносят все, кому не лень, словно он только для этого и родился. К таким вещам невозможно привыкнуть, просто со временем перестаешь ждать чего-нибудь другого.

Когда я вернулся на кухню, она была еще в шоке от мысли, что между нами состоялся разговор. Она была в шоке, но ей это нравилось. Она сказала, что я не должен помогать ей мыть посуду, и тут же показала мне на полотенце. Она посоветовала мне надеть передник и сама повязала его мне своими дрожащими и неуклюжими пальцами.

Мы стояли и мыли посуду, и наши руки время от времени соприкасались. Когда это случилось в первый раз, она отдернула руку так, словно обожглась об печку. Но потом она уже больше не пугалась. И когда я скользнул локтем по ее груди, мне показалось, что она на него слегка нажала.

Изучая ее краем глаза, я убедился, что был прав насчет ее левой руки. Пальцы действительно были искривлены. Она не могла ими пользоваться как следует и пыталась от меня это скрыть. Несмотря на это — и даже на ее ногу, что бы там с ней ни было, — фигурка у нее была что надо.