Чем ближе подходили они к крайним домам поселка, тем все больше охватывали Сизова волнение и тревога. Редкие прохожие с интересом посматривали на экзотического вида троицу, но всеобщего внимания, чего больше всего опасался Сизов, не было. Что из того, что черны и оборванны: люди из тайги пришли. Если сами пришли, значит, все в порядке, бывает хуже.

Татьяна, вдова Саши Ивакина, жила на окраине в двухквартирном домике, четвертом от коновязи - шершавого, изгрызенного лошадьми бревна, лежавшего на низких стойках посередине улицы. К этой коновязи когда-то они, возвращаясь из экспедиций, привязывали лошадей и шли к нему, к Саше, пить чай, отмываться и отогреваться. Каждый раз Сизов отнекивался, и каждый раз Саша настаивал, уводил его к себе домой. Жалел одинокого и бездомного.

- Вы погодите тут, - сказал Сизов своим спутникам, подойдя к коновязи, - я все разузнаю, а потом решим, что и как.

Он машинально тронул шелушившееся занозами бревно и отдернул руку, словно прикоснулся к горячему. Мимолетное касание всколыхнуло боль воспоминаний. Он попытался представить, как встретит его Татьяна, но ничего не представлялось: то ли воображения не хватало, то ли мысль сама уходила от слишком тревожных картин. Если бы мог что-то сделать для нее, для маленького Саши Ивакина, он давно бы уж сделал...

Медленно, или ему только казалось, что медленно, прошел Сизов мимо первого за коновязью дома, мимо второго. Возле третьего остановился и отдышался, словно шел с грузом в гору. Из окошка испуганно таращились на него мальчик и девочка. Боясь, что они позовут к окну кого-то из взрослых, Сизов быстро прошел к следующему крыльцу, вытер ноги о кирпичи, положенные у порога, поднялся по чисто вымытым ступеням, взялся за скобку и... замер: на полочке у стены поблескивал небольшой кусочек касситерита. Сизов взял его, повертел перед глазами. Показалось, что камень точно такой же, какие были там, у озера.

Со смятением в душе Сизов открыл дверь, вошел в небольшие сенцы, увидел хозяйственный ящик, ведра с водой, накрытые фанерками, рукомойник. Все было знакомо, будто он только вчера заходил сюда.

Вдруг ему почудилось, что за ним подсматривают. Нервно оглянулся, увидел глаза, высвеченные пробившимся в оконце косым лучом солнца. Озноб прошел по спине - так эти глаза были неожиданны в сумраке сеней. Не вдруг понял, что это фотография и что изображен на ней Саша Ивакин, непривычно печальный. Сизов вспомнил, как Татьяна фотографировала их перед выходом в тот роковой маршрут. Присмотревшись, он увидел на стене и другие фотографии, увидел и себя, согнувшегося под тяжестью мешка, улыбающегося, и подивился, что Татьяна не выбросила эти портреты.

Со страхом и тревогой постучал. Войлок на двери погасил звук. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутом халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнала и снова скрылась, зашептала кому-то:

- Вставай, там кто-то пришел!

Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла погибшего мужа! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались.

В глубине дома кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по чисто вымытому полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало такое, сколько раз, особенно там, в заключении, снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.

- Валентин? - спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: - Таня! Так это же Валентин!

Сизов обессиленно сел на табурет, стоявший у порога.

- Как это? - бормотал он. - Как же?..

- Чего у дверей? Проходи в дом.

- Саша?

- Саша, Саша! Да проходи в комнату.

Они обнялись, помяли друг друга, помолчали, борясь со слезой.

- Как ты?.. Рассказывай, - опомнился Ивакин.

- Это ты рассказывай.

- Хотя нет, сначала мыться. Как раз баню истопили.

- Но я ведь...

- Знаю, знаю...

Только тут до Сизова как следует дошло: точно - Саша Ивакин, живой и здоровый. Это его правило: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, - помыться и переодеться.

- Я не один, - выговорил наконец. - Меня ждут. Трое нас...

- Тоже из тайги? Тогда всем в баню. Танюша! - крикнул Ивакин жене. Подбери что-нибудь из моего белья.

- Ты как?.. Ты же... - Сизов не договорил, не зная, как спросить о самом главном.

Поднял глаза и будто впервые увидел друга. Тот словно бы вырос. А может, просто похудел и потому вытянулся? Те же бездонно темные глаза в глубоких глазницах, тот же мягкий взгляд. Чисто выбритое лицо, каких Сизов столько дней не видел. И на этом чистом лице - багровый шрам, перекинувшийся со лба на скулу.

- Потом, все потом. Тащи свою команду в баню. Ты знаешь, где она.

Небольшая рубленая банька уже остыла, но она всем троим показалась как раз подходяще жаркой. Воды подогретой было меньше полкотла. Но ее хватило на всех: тайга научила довольствоваться малым.

Через час они сидели за столом, на котором было вяленое и жареное мясо, картошка, исходящая паром, и картошка на сковороде с яичницей, соленья всякие - дары тайги и, конечно, то, без чего не обходится ни одно застолье, не мутное самодельное, а чистое, как слеза, в фирменных бутылках.

- Рассказывай, - сразу потребовал Сизов, через стол пристально разглядывая Ивакина, того самого и вроде бы другого.

- Ты ешь. Еще наговоримся.

- Как я могу есть? Ты же... - Он опять не нашелся как это назвать и замолчал.

- Все обошлось, и ладно.

- Я же тогда... сам...

- Нет, это я сам. Оступился на краю обрыва и упал.

- Нет, это я тебя толкнул...

- Я уже и сам падал. Это хорошо помню.

Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.

- Как же так? Я ведь слышал, как ты упал в воду. Долго плавал там, искал тебя...

- Это, должно быть, камень упал. А я застрял на кустах, что посередине, на скале растут. Помнишь зеленую полосу? Кусты упругие, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра. - Ивакин потрогал шрам на лице. - Вот память... Сколько пролежал без сознания - не знаю. Очнулся, а тебя нет.