- Нет, мой пинкертон, не я. В том-то вся и штука, что не я их свела. Их свел случай, его величество Случай, который всегда, как известно, помогает сильным. Да и случай тривиальный - я перевела сына из литинститута по причине его фантастической бездарности к творчеству и устроила его на филфак МГУ. Потом его за развратное поведение поперли оттуда, но друзья-то у него остались. И эти блядуны пригласили его на какой-то там вечер. И там-то он и познакомился с очаровательной студенточкой журфака Риточкой Нарышкиной. А вот почему этот неспособный до того ни к какому чувству человек вдруг влюбился в ничем особенно не примечательную, хоть и хорошенькую девчонку, это ведает один только дьявол, их свело что-то потустороннее, я сама этому до сих пор поражаюсь. Когда он представил её, лицо её показалось чем-то знакомым, но я и уточнять не стала, кто она такая, мало ли телок к нему ходило... А когда он мне сказал, к т о она, и сообщил, что собирается на ней жениться, я просто поначалу дар речи потеряла. А потом решила поддержать славного жениха и поиграть в эту игру таких жен доселе ни у кого не было, только моему сыну выпала такая честь, быть женатым на собственной сестре. Это же такой подарок судьбы...

- А вам-то самой, что, хотелось иметь ребенка от Нарышкина? - спросил Игорь. - Ведь, когда вы забеременели от него, логичнее было бы... избавиться...

- Логичней, молодой человек, вам было бы не совать свой нос туда, как говаривали у нас в Пружанске, собака не сует свой ... А я уж сама разберусь в своих интимных делах. Вы бы поглядели на него, на Валентина, это же красавец-супермен, английский лорд... Белокурый, подтянутый, с подстриженными усами... А какой талантище, оценили, слава Богу, хоть теперь... А то.. писали, печатали всякую белиберду... - С этими словами она схватила со стола лежащий там пухлый том стихов "Юность грядущего дня" с дарственной надписью, размашисто написанной на смазливой чернобровой физиономии автора и с недюжинной силой запустила им в сторону, при этом чуть не попав в голову сына Степана. - Так вот... хотела, именно хотела, чтобы ребенок, зачатый от него, сохранился. Чтобы не был похож на моего золотушного Вовку, умершего от недогляда... Врать не стану, когда он умер, я вздохнула с облегчением, не любила я сына... А тут верила - рожу красавца-богатыря. Но... без любви не может быть хороших детей. Вот..., указала она пухлым пальцем на свое произведение, - тому наглядный пример. Отец - красавец, мать тоже была не из последних, а сам... смазливенький, да и только. И моральный урод, впридачу. Плюс на плюс получился минус.

- Значит, вы мстили Нарышкину? - уточнил Дьяконов. - За то, что он отверг вашу любовь?

- Пусть так, - махнула рукой Бермудская. - Дурак он был, этот Нарышкин, хоть и талант. Мы бы с ним горы своротили, мы бы прогремели на весь мир, я была бы его менеджером, продюсером, толкачом. Его талант, мои связи и пробивные способности. Нас бы с ним так не кинули... Мы бы давно жили на Западе и жили бы в виллах, а катались на "Роллс-Ройсах". А как бы я его любила, нежила, лелеяла... Ничего-то он не понял...

- Но он был женат, он любил другую женщину, она ждала от него ребенка, - сжав кулаки и приподнявшись на кресле, сказала Рита. Лицо её багрово покраснело, сердце стучало, словно маятник.

- Ну и что? Подумаешь..., - отмахнулась от неё Бермудская, каким-то мутным взором окинув бывшую невестку. - Велика потеря... Так и остался ваш со Степкой папаша сельским учителем, а потом и вовсе пропал... Плохо мне что-то, опять ты, Степка, перебачил с порошочками. Налей-ка мне коньяка, только больше не подсыпай ничего. Пока..., - многозначительно поглядела она на сына.

- Так что, - насторожилась Рита. - Значит, то, что говорят о пожаре, правда? Это ваших рук дело? Ваша месть?

- Моих, все моих рук дело. И отец твой, и мать твоя, все я, я, я!!! вскочила с места Бермудская и хрипло захохотала. - Потому что со мной так не надо! Со мной не надо шутить! Я этого не люблю! Шутить дозволено только мне! И пренебрегать мной тоже небезопасно. Со мной полезнее дружить, вот Витенька Удищев дружил со мной и не пожалел об этом. Он лично, своими руками отравил твою мать после того, как Валентин позвонил мне и наговорил гадостей про только что умершего Егора Степановича. Не хрена было ему звонить мне, не буди лихо, покуда тихо, воистину так. А потом не хрена было ему в своих рассказиках писать про меня и Егора Степановича. Был бы жив, и дожил бы до всемирной славы! И тогда, глядишь, и судьба бы не свела вас, сестричка и братик, женушка и муженек... Так что, со мной шутить опасно, улыбнулась прокуренными зубами Бермудская и обвела мутным взором присутствующих.

- Грозите? - уточнил Дьяконов.

- Ага, грожу, Игорь Николаевич, точно так. Но я в отличие от других свои угрозы привожу в исполнение. Обычно-то я не грожу, это только вам, из личной, так сказать, симпатии. Угроза - проявление слабости, надо просто делать и все, без всяких слов. А тут ещё порошочек действует, как же он развязывает язык, кошмар какой-то... Удружил, сыночек, да и спасибо тебе. Надо же выговориться перед смертью...

- Умирать собрались? - спросил Игорь.

- Конечно, - равнодушно ответила Бермудская. - Я же сказала вам, что вас ни капельки не боюсь, а вот нищеты боюсь, безвестности, убожества. Какая все это гадость... Я, правда, это только в ранней молодости испытала в родном Пружанске. Только тогда мне было шестнадцать лет, вся жизнь была впереди... А теперь все позади, и лучше не жить вообще, чем жить в нищете... Эх вы, жопы... Знали бы вы, с какими людьми я спала! Никто не узнает, все с собой унесу в могилу... С каким кайфом я жила, не то, что эта безликая толпа, стоящая в очереди то за хлебом, то на избирательном участке за бюллетенем, чтобы проголосовать за одного мерзавца вместо другого. "Помогут, прибавят, дадут..." Твари ползучие... Никто не поможет, никто не прибавит, никто не даст! Убьют, отнимут, растопчут - это точно... Каждый сам берет, только сам... - Она вытащила из пачки сигарету, смачно затянулась, потом плеснула себе ещё коньяка, залпом выпила, опять затянулась...

Все четверо словно завороженные наблюдали за Бермудской, как за каким-то страшным пресмыкающимся, не в силах оторвать от неё взглядов, не в силах произнести хоть слово...

- Человечество - мразь, - продолжала свои излияния Бермудская. Сколько оваций, премий я получила за свои стихи. А ведь все знали, что это говно, разве что, кроме самых тупорылых, для которых любая рифма священнодействие. А как все умели делать вид, что не знают, кто такой Егор Степанович... Такие люди вот здесь сиживали, на этих самых креслах... Народные, заслуженные, академики, генералы, поэты, лауреаты... Совесть нации... А рядом с ними палач, обычный палач, он ребра ломал людям в застенках, глаза выбивал. Он чистки проводил по всей России. Сколько он человеческих судеб порушил, счета нет... А они все хавали, мол, да, честный человек, чуть ли не жертва сталинизма... Вождь-то хотел перед смертью всех своих псов... Как Ягоду и Ежова... туда... А вместо них новых набрать, у нас быдла всякого пруд пруди... Вот и Егорке повезло, что был такой приказ. На нем и ехал двадцать два года, как на салазках с ледяной горки. А все слушали эти байки, уши развесив. Один особо одаренный режиссер в период борьбы с культом даже фильм снял, где прообразом Балясников. Честный такой, молодой генерал, который борется с монстрами типа Лаврентия Павловича. Какая хуйня... Даже я покраснела на просмотре в Доме кино, такая стыдобища... Так вот... А вы..., - с горечью махнула она рукой.

- Ну и к чему же вы пришли, Ольга Александровна? - спросил Игорь. Ведь вся ваша жизнь - комок грязи. И остались вы у разбитого корыта. Ни близких людей, ни памяти у потомков, одна бравада, да и то жалкая... Ложились в постель каждую ночь с кровавым палачом, брезговали им, но занимались любовью, писали ваши вирши, не получая никакого удовлетворения? Лично мне вас просто жалко...

- Пожалей себя! - вдруг вскочила с места Бермудская и снова хрипло расхохоталась. - Не вышло ничего, и ладно, такова судьба! А ведь если бы не эти жалкие людишки, - она указала на Степана и Федора, - все могло бы быть совершенно иначе. А теперь мне не на что рассчитывать, не хочу суетиться, сдавать, продавать, выкручиваться, клянчить... Опротивело! Все опротивело!