Не произнося слов, Корицкий жестом показал капитану на выход. Уже в коридоре они столкнулись с моложавым, подтянутым полковником, которого Корицкий для себя сразу определил словом «щеголь».

По строгим армейским правилам приезжие офицеры во всех случаях, когда они младше по званию, нежели местный командир, представляются ему первыми. Корицкий, чтобы не мозолить в гарнизоне глаза гражданским костюмом, впервые за кои-то годы надел армейскую форму с погонами на чин ниже своего звания. Представляться во всех случаях следовало ему. Но начальник гарнизона опередил.

— Полковник Ягодкин, — назвался он и протянул руку гостю.

— Подполковник Васильев, — представился Корицкий с опозданием и добавил непредусмотренное уставом уточнение: — Алексей Павлович.

Ягодкин улыбнулся. За скромными звездами приезжего и слишком обычной фамилией он угадывал нечто большее и потому предположил, что звезды наверняка не соответствуют истинному положению, которое занимал их гость. Ягодкин знал, по какому ведомству генерального штаба прошла телеграмма о приезде Васильева, и его интерес к. самодеятельным картинам воспринимал всего лишь как поверхностный камуфляж. Полковник Ягодкин в этом плане был ученый. Его отец, в звании генерал-лейтенанта командовавший в годы войны дивизией, уже промахивался, поверив не собственным догадкам, а только знакам различия на погонах. Изустную историю этого промаха Ягодкин-младший знал и помнил прекрасно.

Летом сорок пятого года Ягодкин-старший принял механизированную дивизию, которая располагалась у маньчжурской границы и была нацелена на прорыв Джалайноро-Маньчжурского укрепленного района. За плечами генерал-лейтенанта имелся боевой опыт, и чувствовал он себя уверенно. О готовящемся наступлении еще не было сказано ни слова, но каждый солдат ощущал — горячее дело не за горами.

Нараставшее напряжение в обстановке выдавали многие признаки. В селах, среди сопок вдруг объявлялись новые соседи — то артиллерийская бригада Резерва Верховного Главнокомандования, то дивизион гвардейских минометов, то батальон спецсвязи. Все чаще и чаще в дивизию приезжали разного рода инспекции из вышестоящих штабов. Приезжали, что-нибудь проверяли, давали указания и уезжали, пообещав побывать еще раз и проверить, насколько быстро и эффективно устранены недостатки.

Конечно, многое из происходившего Ягодкина-старшего дергало, раздражало, но он умел не выдавать чувств и выглядел так, словно щипки и толчки его не задевали. Он понимал, что одной из задач всех таких инспекций было поддержание в войсках постоянного нервного напряжения. Потому и сам посылал в полки своих собственных погоняющих, и те в свою очередь дергали нижестоящих командиров.

Со спокойствием Ягодкин-старший отнесся и к очередному сообщению о приезде новой группы инспекторов. Вечером ему передали, что возглавит проверку генерал-майор Родионов. «Кто он? — спросил Ягодкин. — Что-то с таким на фронтах не встречался». — «Новый товарищ, — дипломатично ответили из штаба армии. — Приедет, познакомитесь».

Утром следующего дня Ягодкин-старший встречал гостей. На маленький полевой аэродром, лежавший в широкой пади между двух гряд лесистых сопок, приземлился брюхатый «Дуглас». Четверка истребителей, сопровождавшая транспортник, отвалила и ушла на базу.

Из самолета по железному трапу один за другим сбегали прибывшие офицеры. Первым вниз спустился молодой капитан, за ним сбежали автоматчики охраны. Потом из машины вылез невысокий, плотно сбитый, как гриб-боровичок, генерал. Лицо его Ягодкину не было знакомо. Кое-какие сомнения первоначально возникли. Уж слишком неказисто, необношенно лежали погоны генерал-майора на широких плечах приезжего. Но мало ли таких генералов наплодила война? И Ягодкин отбросил сомнения, не стал играть в показную вежливость: раз ты приехал ко мне, ты и представляйся.

Приезжий так и поступил. Вскинув голову повыше, чтобы видеть глаза высокого Ягодкина, кинул руку к козырьку фуражки и представился:

— Маршал Малиновский, командующий фронтом.

Свита командующего, переполненная не обношенными полковничьими погонами, которые также лежали явно на генеральских плечах, расцвела улыбками. Были среди них ехидные и злорадные, насмешливые и язвительные. Всякие были.

Ягодкин так растерялся, что произнес в ответ свою фамилию заикаясь, с трудом одолев «д», на котором его вдруг заколдобило.

Маршал Малиновский, судя по всему, не обратил серьезного внимания на мелкий инцидент. История с переодеванием, в которую его ввергла необходимость маскировки, доставляла забавные эпизоды почти ежедневно. И маршал всерьез их не принимал. Зато для Ягодкина промашка стала тяжелым душевным укором. В обычной деловой жизни при обсуждении планов операции генерал мог без особого субординационного трепета возразить командующему, но он считал неэтичным, более того, аморальным не отдать старшему по званию честь первым, не соблюсти в отношении командующего фронтом всех тонкостей военного этикета, которые знает только кадровый командир, во многом отличающийся от рекрутированного в офицерский корпус непрофессионала.

Из этой истории, рассказанной однажды отцом, Ягодкин-младший сделал определенный вывод. Для себя он его формулировал так: столичный полковник для периферийного генерала невелика птица, но, допущенная к бумажкам, она способна сделать много гадостей тому, кто пашет.

Ничего этого Корицкий не знал и потому отнесся к жесту полковника как к проявлению исключительно высокой офицерской культуры, ощутил к нему искреннюю симпатию.

— Как вам наши художники? — спросил Ягодкин и тут же высказал свое мнение. — По мне они все не очень…

— По мне тоже, — согласился Корицкий. — Поэтому, если я заберу у вас кого-то, армейским талантам ущерба не нанесу. Верно?

— Заприметили все же?

— Как водится. Развитие культуры требует от нас поворотливости.

Они обменялись понимающими взглядами.

— Как можно выступать против культуры? — сказал Ягодкин. — Что мы можем поделать с разведчиками молодых талантов? Верно, товарищ капитан?

Слово «разведчики» Ягодкин адресовал Корицкому, все остальное капитану, руководителю изостудии, и тот засиял довольной улыбкой,

— Может быть, когда-нибудь на выставке художника Коноплева и о нас добрым словом вспомнят? — сказал он с радостной надеждой.

В один из дней, прогуливаясь по парку, в котором находилась личная лаборатория Диллера, Андрей увидел мисс Джен. Это была их первая встреча после того, как она побывала в его доме на Оушн-роуд. Сердце Андрея неожиданно замерло.

В широкополой соломенной шляпе, затянутая в тонкое зеленое платье, плотно облегавшее тело, она походила на молодой цветок, тянувшийся к солнцу.

— Секунду, мисс Джен, — попросил Андрей и достал из кармана блокнот для эскизов. — Один набросок. Только один!

— Ну уж нет! — ответила Джен и звонко засмеялась. — Здравствуйте, мистер Стоун! Рисовать себя во время прогулок я не позволю. Хватит с нас разговоров, что Диллеры эксплуатируют всех, кого только могут.

— Какие пустяки! — засмеялся в ответ Андрей. Напряженность, которую он на миг испытал в начале встречи, исчезла, уступив место легкой веселости. — Пусть говорят.

— Вот и нет. — Джен капризно надула губы. — В наше время нужно чутко прислушиваться к общественному мнению. Генри только и твердит об этом.

Она подобрала подол и опустилась на белую садовую скамейку.

— Я недавно вспоминала вас, мистер Стоун. Совсем недавно.

— В какой связи, если не секрет? — поинтересовался Андрей.

— Смотрела вашу картину, мистер Рисую Прекрасно. И мне показалось, что вы любите музыку.

— Вы не ошиблись, — искренне, может быть, даже с излишним жаром ответил Андрей. — Очень люблю.

— Отлично! Я сегодня собираюсь на концерт. Вы согласны поехать со мной, мистер Рисую Лучше Всех?

— Это приказ или пожелание?

— Какая разница?