Единственным выходом на будущее из создавшегося бедственного положения было попытаться собрать и сохранить достаточное количество воды в «годы изобилия», чтобы ее хватило на все «годы голода». Вот что нужно было и, вероятно, можно было сделать. Эта мысль сначала зародилась у меня в виде неясной идеи, но чем больше я думал об этом, тем отчет ливее рисовался мне выход из создавшейся беды. И когда мне все стало окончательно ясно, я поделился своим мнением с Лилиан.

— Отдел охраны водных ресурсов, — внезапно заявил я. — Я напишу туда письмо.

— А как будет с голубикой? — смеясь ответила Лилиан. — Сейчас у меня в мыслях только голубика.

— Хорошо, что она есть хоть у тебя в мыслях, — ответил я, — в лесу ее не найти.

Лилиан ответила мне шутливой гримаской, и я продолжал:

— Я напишу им о ручье Мелдрам и о бобровых плотинах. Лилиан посмотрела на меня скептически.

— Что понимает в бобрах отдел охраны водных ресурсов?

— Вероятно, чертовски мало. Но они должны все-таки знать кое-что о плотинах.

— Например?

— Ну, они должны знать, что чем больше в ручье плотин, тем больше в нем воды.

Лилиан презрительно фыркнула, и это было достаточно красноречиво.

— Почему же в таком случае они не строят плотины на нашем ручье?

— У них не доходят до этого руки, а может быть, им вообще не до нас.

— Тогда почему ты хочешь им писать?

— Потому что, — начал я терпеливо объяснять, — мы про делаем всю работу сами, если они дадут нам разрешение.

— Понятно.

Несколько мгновений Лилиан сидела молча, сложив руки и не шевелясь, а затем сказала:

— Садись и пиши. Но я думаю, что это пустая трата времени.

Итак, я написал в отдел охраны водных ресурсов департа мента лесных и земельных угодий длинное письмо. Я обрисовал ситуацию, сложившуюся в районе ручья Мелдрам, и подчеркнул свою уверенность в том, что единственным плодотворным решением проблемы нехватки воды была бы починка бобровых плотин, расположенных в отдаленных местах верхней части ручья, и орошение болотистой почвы. Мы брались самостоятельно выполнить всю работу, не обращаясь ни к кому за помощью и не требуя вознаграждения за труд, если департамент санкционирует наше начинание и обеспечит охрану запруженной воды после починки плотин. Было бы глупо начинать работу, если, прежде чем она будет доведена до конца, фермеры отведут запруженную воду.

Письмо было отправлено, и в соответствующий срок пришел ответ: «Мы считаем, что ваш план ничего не даст для увеличения ежегодного количества воды в ручье Мелдрам». Так нам и заявили — вежливо, кратко и холодно. Обычная для всех таких слу чаев трафаретная отписка. Вот как «ободрил» нас отдел по охране водных ресурсов.

Но если это письмо и испортило на какой-то момент наше настроение, оно не выбило нас из колеи. Был еще один человек, к которому мы могли обратиться за поддержкой, и Лилиан напомнила мне о нем.

— Почему бы тебе не познакомить со своим проектом мистера Муна? — предложила она, когда мы переварили отказ министерства и забыли о нем.

— Чарли Мун! — я поднял брови. — Черт возьми, Чарли Мун! — Я начал бегать от стола к двери и обратно. — А почему бы и нет?!

Чарлз Мун был самым крупным землевладельцем в долине. Его ферма у ручья Мелдрам была одной из полдюжины ферм, разбросанных по пастбищам нижнего Чилкотина. Он слегка суту лился при ходьбе, как это обычно бывает с людьми в возрасте, приближающемся к седьмому десятку, особенно когда пятьдесят из них отданы нелегкому, но честному труду. Англичанин по рождению, Мун приехал в Чилкотин в конце XIX века и начал работать на одной из существовавших тогда скотоводческих ферм за тридцать долларов в месяц и харчи. Начав с такой скромной деятельности, он кончил тем, что создал нечто вроде маленькой скотоводческой империи, где в 1931 году уже насчитывалось три тысячи голов хертфордского скота и несколько тысяч акров обработанной и огороженной земли. Своим успехом он был обязан не счастливой случайности, а тяжелой работе, трезвому уму и умению хорошо вести хозяйство.

У него было неограниченное право использования водных ресурсов в Мелдрам-Крике, и никто не мог получить здесь воду, пока требования Муна не были удовлетворены. Вот к этому фер меру мы и обратились за поддержкой, которую нам не захотел или не смог оказать отдел охраны водных ресурсов.

И это привело к совсем иному результату. «Что бы вы ни делали там у истоков ручья, — писал Мун в ответ на наше письмо, — это не может ухудшить положения дел здесь, в доли не. Я всегда считал, что уничтожение бобров в Мелдрам-Крике является основной причиной того безвыходного положения, в которое мы попали. Мое мнение таково: начинайте то, что вы задумали; посмотрим, что из этого выйдет».

В тот момент его ответ вполне нас устраивал. Если крупней ший землевладелец в районе ручья благословлял наше начинание, что нам можно было еще желать? Разве только, чтобы всемогущий послал нам снежную зиму и одно или два дождливых лета.

Впоследствии снежных зим было более чем достаточно. Но все это время мы должны были как-то на что-то жить. А у нас не было других источников существования, кроме леса. Его дары не были богаты, но он щедро делился с нами тем, что имел. Изобретательность стала лейтмотивом всей нашей жизни. Мы старались практически использовать все, что попадало в наше поле зрения. Мясо оленей шло нам в пищу, а шкура служила материалом для одежды. Шкура оленя, убитого у пруда в лесу, еще висела высоко на дереве, где ее не могли достать койоты. Она была грязной и вонючей. На шкуре запеклись комочки крови, и по ним ползали личинки мясных мух. Но шкура от этого не пострадала. После того как мы с Лилиан выскоблили ее, там остались какие-то крошки мяса, но его было недостаточно даже для насекомых.

Некоторое время Лилиан в раздумье смотрела на шкуру, а затем напомнила мне:

— У Визи нет обуви.

Думая, что продолжения не будет, я молчал, вопросительно глядя на Лилиан, но она тут же добавила:

— Я попытаюсь выдубить оленью шкуру. — Это было сказа но таким тоном, как будто выдубить шкуру не составляет никакого труда. — И сделаю Визи пару мокасин, — сказала она также просто.

— А ты когда-нибудь дубила шкуры? — скептически спро сил я, не сомневаясь в том, что получу отрицательный ответ.

— Нет, но я видела, как это делала Лала.

— Ах, Лала!

Это было сказано таким тоном, что у Лилиан на лице появи лось выражение упрямства, и ее подбородок слегка выдвинулся вперед.

Я полузакрыл глаза и забубнил:

— Лала расставляла силки для дымчатых тетеревов, и они попадались туда. Она выкапывала корень дикого подсолнуха отточенной палочкой и жарила его на углях, как мы жарили картошку.

Я слегка приоткрыл глаза.

— Как думаешь, ты могла бы поймать дымчатого тетерева?

— Если бы это понадобилось, могла бы, — отпарировала она. Тогда я сказал примирительным тоном:

— Конечно, ты могла бы, но теперь нет дымчатых тетеревов, только белые куропатки и дикуши. И я могу их убить малокали берной винтовкой.

— У Лалы не было винтовки. У нее были только силки, — и, высказав это, Лилиан вдруг смягчилась и улыбнулась.

Я воспользовался переменой ее настроения и миролюбиво сказал:

— Завтра мы начнем дубить кожу, как это делала Лала, но тебе придется руководить мной. Я ведь не видел, как Лала обрабатывала шкуры.

Оказалось, что это не так уж трудно. Мы намочили шкуру в баке с теплой водой и оставили ее там на три дня. Затем повесили ее на очищенное бревно тополя и соскоблили с нее шерсть, остатки мяса и грязь ножом, сделанным из лезвия старого серпа. В результате шкура стала почти снежно-белой. После этого мы подержали шкуру еще два дня в густой мыльной пене и затем высушили ее. Теперь можно было смазать ее жиром. Лала пользовалась для этого медвежьим жиром, но у нас его не было, и пришлось смазать шкуру драгоценным свиным салом.

Мы еще раз опустили шкуру в мыльную пену, чтобы очистить ее от жира. После этого шкуру нужно было как следует растянуть. Мы привязали ее края к прочной деревянной рамке и натягивали веревки до тех пор, пока они не стали тугими, как скрипичные струны. Затем мы провозились целый день, терпеливо растирая всю шкуру. При этом мы пользовались закрепленным в расщепленную палку камнем с острыми краями. После такой обработки шкура стала мягкой и гибкой, как тончайший бархат. Теперь она была готова для окуривания. Для того чтобы полу чить ровно столько дыма, сколько необходимо, я вырыл яму, развел там костер и прикрыл огонь пихтовыми шишками. Мы построили над ямой сооружение в виде вигвама, натянули на него шкуру и закрыли ее попонами. Через несколько часов окуривания шкура приняла золотисто-коричневый оттенок, и из нее можно было делать перчатки, мокасины или пальто.