Лилиан трудилась над мокасинами для Визи целых два дня, но уже с первых стежков было видно, что они будут хороши.

— Теперь моя очередь, — сказал я. — Когда ты сошьешь пару мокасин мне?

Лилиан бросила оценивающий взгляд на остатки шкуры.

— Я хочу сделать Визи еще пару варежек. И тогда уже на мокасины не хватит шкуры.

Мне придется убить еще оленя, — ответил я.

Лилиан оглядела каменные горшки с мясом и покачала головой.

— У нас еще много мяса. Пока нам не нужен олень. Подо жди, пока у нас не кончится оленина. Тогда ты убьешь оленя, и я сделаю тебе мокасины.

Не кто иной, как Лилиан со свойственной ей изобретатель ностью придумала, как выгодно использовать рыбу-скво. Мы сидели втроем на берегу озера и смотрели, как плещется в воде рыба. Ее было много. Казалось, что на каждый фут водной поверхности приходится по одной рыбе.

Вдруг Лилиан заявила:

— Нам надо выращивать для себя овощи.

— Овощи? — Я постучал о землю носком сапога. — На этой земле и без удобрений кое-какое сено мы, может быть, и вырас тим, но только не овощи.

— А еще я собираюсь развести цветник, — не смущаясь, продолжала она. — Что это за дом без цветника!

Тут я расхохотался.

— Ну конечно, у нас будут розы, орхидеи, гладиолусы и все, что угодно. Но подумай только — я не говорю уже о высоте (а мы находимся на высоте примерно трех с половиной тысяч футов над уровнем моря, и заморозки бывают тут почти каждый месяц): ведь почва здесь настолько бесплодна, что я сомневаюсь, чтобы ты смогла вырастить на ней даже одну картофелину. А если бы это удалось, то она была бы размером с маленький шарик.

Лилиан топнула ножкой.

— Мы вырастим здесь картошку, и к тому же хорошую. И кроме того, у нас будет морковь и свекла, горох и капуста… Неужели тебе не ясно, что здесь все дело в удобрении.

— Все дело в удобрении, — передразнил я и продолжал: — Во-первых, от нас очень далеко до мест, где продаются удобрения; во-вторых, если бы мы и могли туда добраться, такая покупка была бы нам сейчас не по карману. Конечно, к сле дующей весне у нас будет в сарае какое-то количество лошадиного навоза, но…

— Его будет слишком мало, — перебила меня Лилиан. И затем, показав на озеро, сказала: — Вот где все удобрение, которое нам нужно, и к тому же самое лучшее.

«Озеро, удобрение» — все это было совершенно непонятно. Но Лилиан лишь кивнула головой.

— Рыба-скво.

Теперь это звучало не так уж странно.

— Ах, черт возьми, кому бы это могло прийти в голову! Ты что-то придумала?

Лилиана села и с минуту помолчала, наслаждаясь своим торжеством, и лишь затем продолжала:

— Весной, когда они уйдут из озера и направятся вверх по ручью к местам нереста, мы сможем ловить их целыми мешками. А затем надо будет разложить их в несколько слоев на земле и вспахать с почвой. И тогда мы сможем выращивать почти все необходимые нам овощи.

Мне никогда не приходило в голову, что рыбу-скво можно использовать как удобрение. Лилиан как-то пыталась поджарить ее, но из этого ровно ничего не вышло. Не то чтобы было очень уж невкусно, но в ней оказалось так много острых костей, что можно было успеть умереть с голоду, пока их отделишь от мяса.

Следующей весной Лилиан сплела из бечевок большую рыболовную сеть, и, когда рыба-скво двинулась к местам нереста, мы построили в русле ручья каменную плотину, оставив отверстие посредине. Лилиан держала сеть у этого отверстия, а мы с Визи поднялись выше и затем пошли вброд назад, по направлению к плотине, ударяя палками по воде и крича. Мы спотыкались о скользкие камни и падали в воду, но зато нам удалось загнать в сеть целую стаю рыб. Когда на берегу накапливалось большое количество рыбы, нагружали ею джутовые мешки и перетаскивали на очищенный от леса акр земли. Затем мы покрывали почву слоем рыбы и перепахивали ее. В течение трех недель после посева этот участок земли вонял на всю округу, но, когда запах исчез, сквозь темную рыхлую почву стали пробиваться молодые всходы, и к середине лета у нас был огород, которому мог бы позавидовать любой огородник, растивший овощи на продажу.

Лала никогда не упоминала о рыбах-скво, так как в ее время их почти не было. Но зато тогда не было недостатка в форели. Она рассказывала мне, как индейцы забрасывали свои рыболовные сети через узкое устье ручья Мелдрам и вытаскивали их на следующее утро тяжелыми от жирных розовых форелей. Позднее, когда мы осматривали берега ручья в поисках следов норки или других пушных зверей, мы не раз встречали разбухшие от воды остатки деревянных плотов, на которых плавали когда-то индейские рыбаки. Но все это было в золотые для бобров времена, когда озера не мелели и каждое лето быстрый холодный поток бежал через плотины, а в ручье от его истоков до устья всегда было сколько угодно свежей, проточной воды. После истребления бобров и оскудения запасов воды в запрудах ручей обмелел, и русло его во многих местах пересохло. Исчез чистый

прохладный поток, и форель погибла. С исчезновением форели размножилась рыба-скво, заполнив освободившееся место.

Однажды вечером, примостившись на бревне у хижины и думая все о том же, я небрежно спросил Лилиан:

— Как ты думаешь, наступит ли день, когда мы с тобой сможем спуститься к ручью, забросить удочку и вытащить много форелей?

Лилиан расчесывала волосы, аккуратно заплетая их на ночь. И только закончив этот труд и будучи вполне удовлетворенной его результатами, она, наконец, ответила:

— Да, если вернутся бобры.

Что-то в тоне ее ответа заставило меня внимательно посмот реть на нее и сказать:

— Ты действительно думаешь, что бобры когда-нибудь вер нутся?

Она ответила мне с глубокой серьезностью:

— Конечно, да. А разве ты так не думаешь?

Был ясный жаркий июльский полдень. Визи стоял у высох шего тополя а нескольких ярдах от хижины и смотрел, как дятел то скрывался в дупле, то вылетал из него за личинками и всякой другой пищей для птенцов. Внезапно он отвернулся от дерева и опрометью бросился к хижине. Он подбежал к двери, пыхтя и задыхаясь, с выпученными глазами. Затем, посмотрев назад через плечо, произнес:

— Какой-то приехал.

Из леса показался всадник. Он постоял несколько секунд у края поляны, как бы раздумывая, ехать дальше или вернуться в лес. Я решил за него этот вопрос, махнув ему рукой и закричав: «Алло!» Успокоив лошадь, которая, увидев меня, встала на дыбы, всадник подъехал к хижине.

Наш посетитель был чистокровным индейцем, которого я когда-то встречал в Риск-Крике. Как я узнал позже, он жил в анигамской резервации, расположенной далеко к западу от озера Мелдрам. На нем были лосевые штаны и куртка из оленьей кожи с бахромой на плечах и на рукавах. Куртка была безупречно чистой, если не считать одного или двух пятен крови на правом рукаве. Происхождение этих пятен было вполне понятно, так как позади его седла висела туша только что убитого оленя. Это был низко рослый коренастый человек с непроницаемым выражением лица.

Улыбнувшись в знак приветствия, я показал на дерево и сказал: «Скоро будем есть. Привяжи лошадь сюда и садись с нами».

Сфинксоподобное лицо индейца расплылось в улыбке.

— Спасибо, — пробормотал он, слезая с седла. По-видимому, наш гость был не из болтливых. Индейцы из

Чилкотина не слишком словоохотливы, когда им приходится объясняться хотя бы на очень примитивном английском языке. Наша отнюдь не оживленная беседа была ограничена вопросами охоты.

— Много следы койот есть на дно ручья, — начал я, пытаясь развязать язык моего гостя.

— Твоя правильна! Койот-шлюха убивай маленький гусь, утка, когда вода в ручей нету.

Хотя индеец не понимал подлинного значения слова «шлюха», которое белые ввели в его словарь, он чувствовал, что это что-то плохое.

После нескольких секунд глубокого раздумья индеец спросил:

— Тебе думай, сколько мех продавец давай за койот шкура, когда очень хороший шкура?