Я усмехнулся.

— Продавец обманывай охотник, как черт. Если светлый гладкий шкура стоить десять доллар, торговец в лавка товар давай на семь доллар.

Теперь засмеялся индеец.

— Да, да. Мех торговец-шлюха, многа обманывай. Взглянув на убитого оленя, я спросил:

— Твоя много смотри следы олень в лес, где твоя ходи? Он утвердительно кивнул головой:

— Очень многа. Он ходи по ручей. Ищи вода. Муха, черт, кусай олень. Он ходи в вода. Весь там, один голова смотри. Муха кусай нету.

Даже в беседе с индейцем нельзя избежать слова «вода», если речь идет о жизни в лесной глуши. Только в воде может олень спастись летом от мух. Почти целый день он лежит в ручье или озере, выставив из воды лишь нос и уши. И только когда сгуща ются сумерки и палящий зной сменяется вечерней прохладой, олень вылезает из воды и идет пастись в лес.

Индеец наелся до отвала и пробормотал «спасибо», когда я протянул ему через стол табак и папиросную бумагу. Он долго и сосредоточенно дымил, а в редких паузах между его затяжками мы перебросились еще несколькими словами об оленях, о лосях и о всякой другой добыче охотников в здешних лесах. Мясо — основа всей жизни чилкотинских индейцев. Без денег он может обходиться неделями, однако мясо нужно ему и его семье на каждой ночной стоянке. Поэтому все его мысли были сосредоточены главным образом на мясе. Мы сами понемногу усваивали жизненную философию индейцев. И такой образ мыслей имел вполне достаточные основания.

Теперь, когда индеец познакомился с нами, он не торопился уходить. Выкурив папиросу, он вышел из хижины и примостился на бревне, бросая беглые взгляды на хижину и фургон, на меня, Лилиан и Визи. Может быть, его и интересовало, почему мы здесь живем и чем занимаемся, но он не удосужился спросить об этом. Наконец он поднялся и сказал:

— Теперь моя лагерь ходи.

Тут у меня прорвалось любопытство, присущее белым.

— Где же твой лагерь? — спросил я.

Ткнув пальцем куда-то на север, он пробормотал: «Там». И поскольку это «там» было окружено несколькими сотнями тысяч акров леса, болот и изрытых котловинами лугов, его ответ нисколько не удовлетворил мое любопытство.

Мы не могли полностью порвать связь с внешним миром. Это было бы несправедливо по отношению к Визи. Он имел право знать, что на свете есть другие люди, кроме его отца и матери. Поэтому раз в месяц я снимал с пастбища рабочих лошадей, впрягал их в фургон, и мы ехали в Риск-Крик.

Наши редкие поездки на почту доставляли Визи огромное удовольствие, так как с ними всегда была связана покупка кон фет. Мы никогда не отказывали ему в этом, хотя это и было в ущерб нашим и без того скудным средствам. Детство имеет свои права, и даже индейские ребята хорошо знали большие деревян ные банки с конфетами, стоявшие у торговца под прилавком. Покупка производилась следующим способом: малыш засовывал палец в рот и со стуком клал другой рукой на прилавок пяти- или десятицентовую монету. Зимой монету могла заменить шкурка ласки.

Сначала я занимался покупками Визи. Затем покупались фунт чая и пара коробок табака. И лишь после этого я получал свою корреспонденцию. Если какие-нибудь письма обещали быть интересными (а это случалось нечасто), я тут же прочитывал их и тут же, пользуясь трескучей пишущей машинкой лавочника, отвечал на них. Затем, усевшись на прилавок, я просматривал газеты. Наиболее крупные из ежедневных провинциальных газет уделяли несколько строк австрийцу по имени Гитлер. Но кто же, черт его побери, был этот Гитлер?

— Маляр, — буркнул Бечер в ответ на мой вопрос. — Да, сэр, проклятый маляришка из Австрии, вообразивший себя вторым Бисмарком.

В конторе у Бечера был радиоприемник, который между длительными периодами молчания выдавал немного музыки или краткие сообщения о последних событиях. Обладание приемни ком превратило торговца в настоящий кладезь премудрости. Индейцы узнавали у него, можно ли ожидать лунную ночь для хорошей охоты. Если у фермера отбились стада и потерялись девять годовалых бычков, он спрашивал совета у торговца, где нужно их искать. Если жена местного поселенца с верхних берегов ручья, родившая за семь лет шестеро детей, ожидала седьмого, она допытывалась у торговца, будет на этот раз мальчик или девочка. Радиоприемник отвечал на все вопросы.

Да, в газетах писали мало утешительного. Несколько тысяч безработных подняли бунт на улицах Ванкувера. В Соединенных Штатах было несколько миллионов безработных. Если такова жизнь в цивилизованном мире, то, чем скорей мы вернемся в свой лес, тем лучше.

Вопрос о том, когда возвращаться домой, обычно решала Лилиан. Мы приезжали в Риск-Крик не чаще одного раза в три или четыре недели, и, когда мы были там, мне не хотелось торопить Лилиан с отъездом. Однако, проведя пару дней в Риск-Крике за чаепитием с миссис Бечер, беседуя о тех таинственных вещах, которые обычно обсуждают две женщины, оставшиеся наедине, Лилиан решительно заявляла:

— Я хочу домой. — И, как будто этого было не достаточно, добавляла: — Пора подумать о заготовке сена.

Без всякого преувеличения можно сказать, что, едва закончив одну работу, Лилиан уже думала о другой. И, пожалуй, это было хорошо, так как сам я иногда был склонен отложить дела на денек или два.

Но она была права. Нужно было обеспечить зимний корм скоту до наступления осенних заморозков. Без лошадей мы ли шились бы связи с внешним миром, если бы не захотели проделать пятидесятимильную прогулку на лыжах или пешком.

Сено, как и все остальное, было здесь бесплатным. На малень ком лугу, где когда-то жили бобры, или несколько ближе к истокам ручья мы могли накосить полдюжины тонн болотной травы, которая, хотя и уступала по качеству тимофеевке или клеверу, все же не давала отощать нашим лошадям, пока не спадут жесткие оковы зимы и не зазеленеет новая травка.

У нас не было ни косилки, ни прицепных грабель. И не у кого было их одолжить, так как все косилки и грабли были на ходу в жаркую пору заготовки зимнего корма для лошадей; но у нас было снаряжение, состоящее из косы, больших и неуклюжих ручных грабель и вил. И к тому же у нас было четырнадцать часов дневного света для работы. Я орудовал косой. Хотя такая замена косилки была для меня непривычна, нужда быстро заставила научиться обращаться с косой. После двухдневной боли в спине я начал ловко ею пользоваться, и каждый раз, когда лезвие косы сверкало в воздухе, на землю ложился рядок ярко-зеленой травы. Когда сено высыхало, Лилиан сгребала его в копны. И нередко, как только копна была готова, Визи начинал кувыркаться на ней, и сено разлеталось во все стороны.

Вдвоем с Лилиан мы сделали из сухих жердей решетку и укрепили ее на деревянных полозьях, а затем впрягли лошадей в это примитивное, но удобное сооружение, отвезли на нем копны сена и заскирдовали его у избы.

Лето шло к концу, и незаметно подкралась осень. Осины и ивы сменили зеленый наряд на темнеющее золото. Сентябрь подарил нам несколько дней моросящего дождика, и в ручье снова забулькала вода.

Сырая и ветреная погода октября пригнала с песчаных холмов стаи журавлей и массу канадских казарок, которые с оглуши тельным шумом кружили над озером у нашего дома. Журавли и гуси летели на юг. Журавли редко спускались передохнуть в наших местах. Гуси вели себя иначе. Они садились на воду большими шумными стаями и задерживались там на одну-две недели, чтобы отдохнуть и пощипать низкорослую траву на солончаковых берегах озера.

В наших местах любое мясо зверя или птицы, убитых в середине октября, замерзало и не портилось до конца марта. И если наш дикий край не мог подарить нам к рождеству индейку, мы могли все же получить рождественского гуся.

Я снял со стены дробовик, оседлал пару лошадей, посадил Визи на круп лошади Лилиан, и мы отправились на охоту за гусями. Это предприятие требовало большого взаимопонимания между мной и Лилиан. Необходимо было также на несколько ми нут умерить бурную активность Визи, чтобы он не спугнул гусей раньше времени. Прежде всего нам необходимо было установить направление ветра, так как канадские казарки никогда не взлетают с воды по ветру, а всегда — против него. Решив эту задачу, я в течение нескольких минут изучал обстановку, соображая, куда могут полететь гуси, когда они снова поднимутся в воздух. Затем тихонько шепнул Лилиан: