Открытые места с густо заросшими склонами и стадами пасу щегося белоголового скота были позади. Бескрайние леса на земле, покрытой валунами, древесными корнями и буреломом, приняли нас в свои жесткие объятия и держат до сих пор.

После того как луга уступили место лесу, я должен был без конца спрыгивать со своего сиденья впереди фургона и, орудуя тяжеленным топором, расчищать дорогу от деревьев, сваленных резкими апрельскими ветрами. И все же, несмотря на бурелом и валуны, мы благодарили судьбу за то, что была хоть такая дорога. Сначала индейцы проложили в чаще тропу, чтобы провести лошадей и фургоны в глубь лесов, к хорошим местам для охоты. Затем белые пошли в лес этим же путем в поисках нетронутых лугов, где можно было свободно накосить и наскирдовать сколько угодно сена на корм скоту. И хотя на этих лугах теперь каждый год косили сено, постоянных селений там не было.

В конце июля группа людей из окрестных скотоводческих ферм приходила на луга косить и скирдовать сено, затем, обычно в декабре, туда пригоняли табуны скота на зимовку. С декабря до конца марта в маленькой деревянной хибарке среди лугов жили два ковбоя (обычно холостяки). Они кормили скот и присматривали за ним. А в промежутке между шестью неделями летней косьбы и тремя зимними месяцами луга цвели и зеленели без какого-либо вмешательства со стороны людей.

У нас не было часов, по которым мы могли бы узнавать время. Где-то в недрах фургона, тикая, отсчитывал секунды дешевый будильник, если он еще не развалился от резких толчков и тряски фургона. Солнце, в тот момент склонявшееся к закату, было для нас единственным хронометром. И по сути дела лишь оно имело значение: ведь солнце вставало на востоке и садилось на западе задолго до того, как на свете появилось такое изобре тение, как будильник.

Пот капал с лошадей на землю. В известном смысле лошади тоже были для нас немаловажной приметой времени. Они могли тащить перегруженный фургон на протяжении определенного количества миль, и ни на йоту дальше. Мускулы лошадей нельзя было завести, как механизм остановившихся часов.

Я обернулся назад и посмотрел на Визи. Среди постельных принадлежностей мы устроили ему что-то вроде гнездышка. Ребенок примостился там, просунув ручонки между веревками, связывающими багаж. Он лежал на спине лицом к солнцу. Его лоб был мокрым от пота. Глаза были закрыты, и я не мог понять, как он умудряется спать, несмотря на тряску и шум. Я взглянул на Лилиан. Левой рукой она держала рукоятку кнута, который волочился по земле у колеса фургона.

— Ты устала, да? — спросил я.

— Немного, — призналась она и добавила с грустной ус мешкой: — Хотя бы здесь было немного поменьше камней!

Камни и корни. Колеса фургона то с трудом взбирались на них, то опять срывались на землю. Так обстояло дело на протя жении нескольких последних миль. Я обмотал вожжи вокруг пояса и держался обеими руками за подпрыгивающее сиденье.

— Мы могли бы ехать так сотни миль и все же не встретить свежих следов человека, — сказал я, обращаясь к Лилиан.

Но она не слышала моих слов. Перегнувшись через сиденье, она уже в течение нескольких минут смотрела на левое переднее колесо.

— Могу объявить тебе, что оно разваливается, — внезапно сказала она, — обод колеса разъехался.

Я натянул вожжи. Фургон был далеко не первоклассным. Я купил его у какого-то индейца за пятнадцать долларов на личными и прекрасную койотовую шкуру. Я и тогда знал, что надо было бы заменить шины и кое-где поставить новые ободы, но у меня не хватило духу расстаться с той суммой, которую кузнец взял бы за необходимый ремонт. Еще один валун, еще пара корней — и, наверное, колесо разлетелось бы, а его шина весело покатилась бы вперед, пока не стукнулась о какое-нибудь дерево.

— Проволока, — закричал я. — Куда мы засунули про волоку?

Здесь, в чилкотинских лесах, вы можете отлично просуще ствовать несколько дней, если у вас есть хоть какое-нибудь ружьишко и вы умеете им пользоваться. Можно прекрасно обойтись без какой-либо другой пищи, кроме той, что вы добудете при его помощи. Если не встретится олень, то почти всегда можно напасть на след иглошерста или выследить табун одичавших лошадей и застрелить жеребенка, чье нежное мясо по вкусу не уступает телятине. Неплохо иметь с собой какую-нибудь посуду, но вполне можно обойтись и без нее. Кусок оленьей грудинки, поджаренный на вертеле над костром, будет, пожалуй, повкусней, чем такой же кусок, только что вынутый из печки. Но если вы хотите просуществовать в дикой глуши в течение долгого времени, вам необходимо иметь где-нибудь в своем рюкзаке проволоку и пассатижи. При помощи небольшого кусочка проволоки можно поправить потрескавшийся верх фургона, починить расколовшееся топорище, стянуть развалив шееся вьючное седло, сделать крючок для удочки. А если вам уж очень не повезет и бедам не будет конца, у вас всегда есть еще один последний выход: вы можете отрезать несколько футов хорошей гибкой проволоки, сделать на конце петлю и повеситься на крепком суку ближайшего дерева.

— Проволока, — повторял я. — Куда мы засунули про волоку?

— Она здесь под сиденьем. — И Лилиан протянула мне проволоку.

— Пассатижи, — захныкал я. — Ну куда же мы могли деть пассатижи?

— Конечно, они у тебя в кармане, — засмеялась Лилиан. Я взял проволоку и в течение десяти минут упорно итерпеливо трудился над починкой колеса.

Когда я, наконец, сделал все, что можно сделать при помощи проволоки, я покосился на солнце и сказал:

— За пару миль отсюда есть озеро, где можно заночевать. Там мы сможем снять колесо с втулки и опустить его в воду на всю ночь. Деревянное колесо разбухнет и будет плотно прилегать к шине. И пока не высохнет, оно будет работать как новое.

Озеро было более мили длиной. На его северной стороне, там, где кончается открытая вода и начинается заросшее травой болото, возвышался длинный песчаный мыс. Указав на него кнутом, я сказал Лилиан:

— Мы расположимся там на подветренном месте. Как только сядет солнце, миллионы комаров поднимутся с болота, но, если мы разобьем палатку на этом месте, ветер отгонит их от нас. Если ветер стихнет, нам придется разжечь дымокур и поддержи вать его всю ночь, чтобы дым отгонял насекомых. Иначе мы не очень-то уснем.

Весна была поздней, и май оказался холодным. В лесу еще не разрослись чина и вика[9]. Мы думали начать постройку хижины в середине мая, чтобы она была хоть частично пригодна для жилья к началу июня, когда застоявшийся ручей и заводь покроются миллионами комаров. Однако из-за холодной поздней весны мы застряли у Риск-Крика. Там мы переждали, пока по теплеет и в лесу появится достаточное количество зеленого корма для лошадей.

С наступлением июня погода изменилась. Отступили ночные заморозки, и воздух стал теплым и влажным. Замшелая почва лесов была еще сырой от зимнего снега. Чина, вика, водосбор, кипрей и болотные лилии, цепляясь за деревья, жадно тянулись к солнцу, по которому они так соскучились в эту весну.

Из мхов появились не только растения — это была пора комаров и слепней. В течение последующих двух месяцев огром ные массы жаждущих крови насекомых оспаривали друг у друга право быть там, где появлялся хоть малейший след человека или какого-либо еще живого существа. И нам надо было научиться их терпеть, если мы хотели сами стать частицей окружавшей нас дикой природы.

На мысе ветер с озера отгонял комаров, летевших с болот. Когда мы добрались до края озера, я снял упряжь с лошадей, стреножил их и отпустил пастись на воле. Затем вытащил палатку и поставил ее около фургона. Пока Лилиан готовила ужин, я поднял на домкрате фургон, снял неисправное колесо, скатил его в воду, и оно опустилось на дно.

В фургоне были все наши пожитки, но, если бы мы захотели продать его содержимое, то хотя он был нагружен доверху, мы получили бы за него не больше трех сотен долларов. Там была провизия, одеяла, палатки, горшки и кастрюли, топоры и тесла, молотки и подковы, пилы и гвозди, ружья и капканы, плита для готовки и обогреватель. Все это множество нужных нам вещей, которые мы больше двух лет готовили для поездки, полностью заполняло фургон. Большая часть инструментов была подержанной. Но там, у истоков ручья Мелдрам, на двадцать пять миль северней ближайшего торгового пункта и более чем за семьдесят миль от ближайшей железной дороги, ценность этих инструментов вряд ли могла быть выражена в долларах и центах.