– Я имею в виду, что обанкротился студенческий совет средней школы имени Альберта Эйнштейна, – пояснила я. – Мы растратили весь бюджет за семь месяцев вместо десяти. Ц теперь у нас большие проблемы, потому что мы должны были платить за аренду Элис-Талли-холла, где в июне будет проходить церемония вручения дипломов старшеклассникам. Но мы не можем заплатить, потому что у нас вообще не осталось денег. И это означает, что мне предстоит умереть – вероятнее всего, долгой мучительной смертью – от руки Амбер Чизман, которая в этом году должна выступать с прощальной речью на выпускной церемонии.

Я понимала, что в какой-то степени рискую, признаваясь во всем этом бабушке. Потому что наше банкротство – это большой секрет. Лилли, Линг Су, миссис Хилл и Ларе все вместе поклялись под страхом смерти никому не рассказывать о том, что казна студенческого совета пуста – до тех пор, пока огласки уже нельзя будет избежать. Мне сейчас только импичмента не хватало!

Ясное дело, Лана Уайнбергер двумя руками ухватится за малейший шанс избавиться от меня как от президента студенческого совета. А ее папа, глазом не моргнув, выложил бы пять тысяч, если бы думал, что это поможет его дражайшей доченьке.

А мои родственники? Да ни за что.

Но всегда есть шанс – знаю, малюсенький – на то, что бабушка мне как-нибудь поможет. Она это уже делала. Мало ли, вдруг она училась с Элис Талли в одном колледже и они были лучшими подругами? Может, ей достаточно снять трубку и сделать один телефонный звонок, и я смогу снять Элис-Талли-холл забесплатно!!!

Только глядя на бабушку, не скажешь, что она собирается в обозримом будущем сделать ради меня хотя бы один звонок.

– Полагаю, ты потратила все деньги на безделушки и мишуру, – сказала бабушка, не то чтобы совсем неодобрительно.

– Если под безделушками и мишурой – у меня вдруг мелькнула мысль, что, может, бабушка начала заговариваться и надо срочно вызвать горничную, – понимать двадцать пять суперсовременных контейнеров для перерабатываемых отходов с разными отделениями для бумаги, банок и бутылок и встроенным измельчителем мусора, не говоря уже о наборах для электрофореза для школьной биологической лаборатории, ни один из. которых я не могу сдать обратно – я уже интересовалась, – тогда мой ответ «да»,

Казалось, бабушка мной очень разочарована. Сразу видно, что она считает контейнеры для перерабатываемых отходов пустой тратой денег. И это я еще ни словом не заикнулась об истории с наклейками.

– Сколько тебе нужно денег? – поинтересовалась она обманчиво небрежным тоном.

Стоп! Неужели бабушка собирается совершить немыслимый поступок – предложить мне ссуду?

Нет, этого просто не может быть,

– Немного. – Я понимала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. – Всего пять тысяч.

На самом деле пять тысяч семьсот двадцать восемь долларов – ровно столько, сколько Линкольновский центр запрашивает со студенческих общин за аренду Элис-Талли-холла на тысячу мест. Но я не собиралась вдаваться в подробности. Если бы бабушка выложила пять тысяч баксов, оставшиеся семьсот двадцать восемь я бы где-нибудь раздобыла.

Но, увы, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Бабушка спросила:

– Интересно, а что делают школы в такой ситуации, ну, когда им нужно быстро раздобыть деньги?

– Не знаю.

Я была подавлена и ничего не могла с собой поделать. К тому же я врала (ха, что в этом нового?), потому что я отлично знала, как поступают школы, если им срочно нужны деньги. После того как Линг Су потрясла нас всех заявлением о состоянии нашего банковского счета, мы обсуждали этот вопрос на заседании студенческого совета, причем очень долго.

Миссис Хилл не собиралась предложить нам ссуду (если честно, я сомневаюсь, что у нее вообще есть где-нибудь в заначке пять тысяч, клянусь, я никогда не видела, чтобы она два раза появлялась в одном и том же наряде, при своей учительской зарплате она покупает на удивление много разных свитеров), но зато она выразила готовность показать нам каталоги свечей, которые у нее завалялись.

Серьезно. Она предложила нам свой способ заработать деньги. Торговать свечами, Лилли посмотрела на нее и сказала: – Миссис Хилл, вы предлагаете нам вступить в нигилистическую битву между имущими и теми, кто имеет еще больше, как в «Шоколадной войне» Роберта Кормьера? Мы только недавно читали этот роман на уроках английского и отлично знаем, что бывает, если кто-то осмелится потревожить Вселенную.

Но миссис Хилл с оскорбленным видом ответила, что мы могли бы, не впадая ни в какой нигилизм, заняться продажей свечей и даже устроить конкурс на лучшего продавца.

Но когда я заглянула в каталог свечей и увидела, сколько там продается свечей разных ароматов (клубника со сливками, карамель, сахарное печенье!) и цветов, то, признаюсь, и сама втайне испытала социальный нигилизм.

Потому что, если честно, то уж лучше пусть старшеклассники сделают со мной то же, что Оби Ван Кеноби сделал с Анакином Скайуокером из серии «Месть сикхов» (то есть отрежут мне ноги лазерным мечом и оставят меня поджариваться на берегу озера из раскаленной лавы), чем я буду стучаться в дверь моей соседки Ронни и предлагать ей купить за девять долларов девяносто пять центов свечку « клубника со сливками », отлитую в форме настоящей клубники.

А уж можете мне поверить, старшеклассники вполне способны сделать со мной то же, что Оби Ван Кеноби сделал с Анакином. Особенно Амбер Чизман, которая в этом году выступает с торжественной речью и у которой, хотя она и ниже меня ростом, коричневый пояс по хапкидо, так что она запросто может расквасить мне нос ногой. Конечно, если встанет на стул или если кто-нибудь поднимет ее на руки, чтобы она до меня дотянулась.

В том месте во время заседания студенческого совета мне пришлось неловко пробормотать:

– Предлагаю отложить вопрос.

К счастью, все присутствующие поддержали это предложение единогласно.

– Наш куратор предложила нам ходить по домам и продавать свечи, – сказала я бабушке.

Я надеялась, что сама мысль о том, что ее внучка торгует восковыми копиями фруктов покажется бабушке такой мерзкой, что она тут же откроет чековую книжку и, не сходя с места, выпишет чек на пять тысяч.

– Свечи?

Бабушка и правда казалась несколько встревоженной. Но, как выяснилось, совсем по другим причинам.

– Мне кажется, свечи будет легче впаривать ничего не подозревающим коллегам родителя типичного ученика вашей школы в его офисе, – сказала она. Конечно, она была права, только ключевое слово здесь – «типичного». Потому что я, например, не представляю, чтобы мой отец (который сейчас в Дженовии, поскольку там проходит сессия парламента) обходил зал и говорил: «Ну-ка, все дружно, покупаем свечки, деньги пойдут на нужды школы, где учится моя дочь. Кто купит больше всех свечей, автоматически получит рыцарское звание».

– Я буду иметь это в виду, – сказала я. – Спасибо.

Потом она снова завела разговор про этого Джона Пола Рейнольдса-Эбернети Третьего и про то, что в следующую среду она собирается устроить грандиозный благотворительный вечер по сбору средств в поддержку фермеров Дженовии, выращивающих оливы (кстати, они сейчас бастуют з знак протеста против новых правил Евросоюза, которые дают супермаркетам слишком много возможностей влиять на цены). Она хочет произвести впечатление на создателей архипелага Мир и на других участников торгов своей невероятной щедростью (интересно, за кого она себя принимает? За Святую Амелию Дженовийскую?).

Бабушка считает, что после этого мероприятия все будут просто умолять ее поселиться на искусственном острове Дженовия, а бедняга Джон Пол Рейнольдс-Эбернети Третий останется с носом.

Для бабушки все это, конечно, прекрасно. Я имею в виду, что у нее скоро будет свой собственный остров, на который она всегда может сбежать. Но мне-то куда скрыться от гнева Амбер Чизман, когда она узнает, что ей придется произносить торжественную речь не с трибуны Элис-Талли-холла, а стоя за стойкой салат-бара в «Стейкхаусе» на Западной 23-й улице?