— Боюсь, сэр, компромиссы не для меня. Я привык к крайностям.

— Ну, — с простодушным видом заметила Пола, — во всяком случае, ваша жена всегда будет знать вашу позицию.

— Какая жена? — воскликнул Альварес. — У меня нет жены!

Тем не менее автомобиль двигался вперед со скоростью, не превышающей тридцати пяти миль. Под жарким полуденным солнцем они ехали теперь по Олд-Маунтин-роуд. Дома и виллы на крутом склоне холма слева не были видны из-за густых зарослей. Танжер в долине справа не позволяли разглядеть высокие изгороди. Но тропическое буйство растительности радовало Морин.

Впереди с правой стороны появилась маленькая розовая мечеть. Никто, кроме Альвареса и Полы, не замечал широкого проема в живой изгороди слева.

Альварес, надавив на акселератор, резко повернул руль. Нырнув в проем, они поехали вверх по туннелю с покрытыми темно-зеленым мхом стенами из некогда побеленного серого камня. После длительного подъема Альварес круто свернул направо.

Теперь они мчались по узкой гравиевой дороге вдоль высокой кирпичной стены. Вскоре впереди появилась пара воротных столбов.

— Слушайте, сынок! — встрепенулся Г. М. — Надеюсь, вы не собираетесь проехать между этими столбами? Никто бы не смог…

Но Альварес смог. Разбрасывая из-под колес гравий, «паккард» сделал левый поворот и проехал между столбами, за которыми начиналась подъездная аллея, вьющаяся рядом с садом, где в изобилии росли дикие оливковые деревья. Тогда они впервые увидели дом.

Он был очень высоким и очень широким, построенным из белого отшлифованного камня, гладкого, как бетон, на фоне которого ярко выделялись ряды окон с зелеными деревянными ставнями. Нижний этаж представлял собой род полуподвала, где находились только кухня и подсобные помещения. Настоящий первый этаж с парадной дверью располагался над ним. К нему была пристроена широкая терраса с мраморной балюстрадой, вдоль которой стояли с равными промежутками маленькие мраморные нимфы и вазы. Каменная лестница у передней стены поднималась на балкон, под которым находился просторный гараж.

При солнечном свете и среди щебетания птиц дом выглядел весьма привлекательно. Хотя ему едва ли было больше сорока лет, он казался перенесенным из старой Европы.

Альварес медленно ввел машину в гараж и остановился.

— Так как Хуан настаивал на секретности, — сказала Пола Бентли, — я держала язык за зубами. Но не было ни малейшей опасности, иначе мне пришлось бы это прекратить.

Г. М., забившийся в угол, натянув панаму на глаза, открыл один из них.

— Не-е-ет, — протянул он глубоким басом. — Никакой опасности. В Танжере приходится беспокоиться только о морге. Кто-нибудь поможет мне выбраться из этого гроба на колесах?

Альварес спрыгнул вниз и открыл дверцу, из которой вывалилась бесформенная масса, принявшая облик злобного гоблина. Г. М. достал из кармана портсигар, вынул из него одну из своих зловонных черных сигар, понюхал ее, откусил кончик, выплюнул его и зажег сигару. Когда он затянулся, его лицо приобрело почти человеческое выражение.

— Сэр, не будете ли вы так любезны выслушать инструкции? — осведомился Альварес.

— Буду, — отозвался Г. М. — Я еще не мертв, хотя будь я проклят, если знаю почему.

— Вон там, — Альварес указал на въезд в гараж, — вы видели каменную лестницу, ведущую на террасу над нами. Поднявшись, вы найдете…

— Да-да, голландца, потягивающего джин «Боле».

— Нет, сэр! Этот джентльмен не голландец, а бельгиец.

— Вот как? — Глаза Г. М. блеснули. — Это уже гораздо лучше!

— Благодарю вас. Я поведу дам на короткую прогулку, объясню им ситуацию и вернусь.

— Можете не торопиться, сынок. Я в состоянии найти дорогу.

Поправив панаму, Г. М. вышел из гаража, прошелся вдоль каменной ограды лестницы, потом вернулся и начал подниматься по ступенькам, наполняя легкие ядовитым дымом.

Выйдя на балкон, он невольно остановился, хотя вид сверху скорее мог бы привлечь романтичную Морин.

Одна из мраморных нимф на балюстраде была облачена в длинное одеяние из желтых цветов. В мраморной вазе, свешиваясь к полу, благоухали пурпурные цветы. Внизу, среди темно-зеленых холмов, тянущихся к голубой, мерцающей на солнце бухте, открывался вид на Танжер. Склон усеивали белые дома с красными крышами, напоминавшие сверху игрушечные. Единственную диссонирующую ноту вносила водонапорная башня, казавшаяся высокой только потому, что стояла на гребне, но словно делающая ниже стройные кирпичные минареты мечетей. Вдалеке слева виднелись высокие стены Казбы, древнего арабского квартала, поднимающиеся над невидимыми желтыми песками.

В воздухе сочетались средиземноморская томность и североафриканская терпкость. Его хотелось пить, как изысканное вино.

Г. М. внезапно встряхнулся, вынул изо рта сигару и огляделся вокруг.

— Хм! — произнес он.

Балкон был выложен красными неглазированными плитками, на которых стояли плетеные кресла и стулья с мягкими подушками. Он тянулся только вдоль части дома, оканчиваясь у выступа на дальней стороне с французским окном, и находился наполовину в тени, падающей от верхнего этажа.

В центре террасы стоял плетеный стол, чья красная крышка была нагружена бутылками, стаканами, ведерком со льдом и сифоном с содовой, а также аккуратной стопкой рапортов и досье. Со стула рядом поднялся низкорослый полноватый мужчина без головного убора, но в полном обмундировании, включая красные петлицы штабного офицера и погоны полковника бельгийской армии.

Его большую голову покрывали короткие седые волосы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. Лицо было румяным и жизнерадостным — даже вытянувшись по стойке «смирно», выпятив вперед обтянутый кителем толстый живот, он продолжал улыбаться. В густых черных бровях виднелись белые нити. Но прежде всего привлекали внимание блестящие и смышленые голубые глаза.

— Сэр Генри Мерривейл? — добродушно осведомился он.

— Ca va, mon gars?[16] — отозвался Г. М. с его достойной порицания фамильярностью парижского таксиста. — Votre femme n'a pas couche sur le pin de votre chemise? C'est vrai: je suits le vieux bonhomme.[17]

— О, я немного говорю по-английски, — сказал его собеседник, склонив голову набок с тайной радостью человека, знающего, что он отлично владеет английским языком. — Давайте будем беседовать на этом языке. Для меня это явится хорошей практикой.

— Превосходно! — кивнул Г. М. — Мне говорили, что мой стиль отличает Эддисонова чистота.[18] Запоминайте мои обороты речи, и Боб — ваш дядя.[19]

Незнакомец усмехнулся, хотя и выглядел несколько озадаченным.

— Тогда разрешите представиться, — сказал он. — Я полковник Дюрок.

Он протянул руку одновременно с Г. М. Рукопожатие получилось крепким и искренним, так как каждый инстинктивно ощущал в другом родственную душу.

Несмотря на многочисленные отчаянные (или, если вы предпочитаете, нелепые) эскапады, Дюрок умудрился остаться невредимым в течение двух мировых войн. Ни один пулемет не мог его остановить, ни одна тюрьма не могла удержать. Он всегда появлялся, когда его не ждали, среди разрывов гранат. Наград у него было столько, что ему казалось излишним носить даже одну из них. Г. М. хотя и не знал, но чувствовал это. Со своей стороны Дюрок был наслышан о подвигах Г. М., и они приводили его в восторг.

— Боже мой, я забыл о гостеприимстве! — воскликнул он, беря со стола коробку дорогих гаванских сигар. — Почему бы вам не попробовать одну из них, друг мой? Хотя я вижу, вы уже курите.

Г. М., сделав затяжку, выпустил ядовитый дым в лицо собеседника. Дюрок не вздрогнул и не поморщился, а всего лишь задумался.

— Можете достать такие сигары в Танжере? — осведомился Г. М.

Маленький седовласый полковник печально покачал головой.