– Вы говорили о смышлености собак.

– Верно. Так вот я думаю, что собаки знают о мире людей больше, чем мы об их. Просто потому, что они получают другого рода информацию от своих органов чувств. У них доминируют обоняние и слух. Зрение идет далеко позади. Например, если вы наденете одежду друга, то собака не узнает вас до тех пор, пока вы не заговорите. Потом она сконфузится, что так ошиблась. То же самое произойдет, если вы молча выйдете из ванной: собака не знает, кто – и даже, возможно, что – вы такое. Она видит в этот момент лишь какую-то перемещающуюся массу, которая пахнет только водой. Она даже может броситься на вас и успокоится только тогда, когда услышит голос хозяина. Собаки не выносят неизвестности. Они любят привычное. Их переполняет информация, поступающая по каналам осязания и слуха. Случается, они буквально тонут в ней. Если ищейку выпустить на волю, не указав ей предварительно нужный след, она очень быстро выбьется из сил. И это будет истощение психического характера. Как правило, чем собака умнее, тем больше сведений она извлекает из совокупности воспринимаемых ею запахов. Волку, например, они расскажут куда больше, чем собаке.

– Волку?

– Естественно, те ведь намного смышленее и чувствительнее собак. У хорошей ищейки обоняние развито в сто миллионов раз сильнее, чем у человека. А у волка – в двести миллионов. Соответственно они лучше используют элементы получаемой информации. И даже, несмотря на это, их мозг наверняка не в состоянии воспринять все многообразие поступающих сигналов.

Уилсон отделился от косяка двери и взял муляж лапы в руки.

– А это ближе к собаке или к волку?

– Я бы сказал, к волку. Точнее: это похоже на лапу гигантского волка, если не считать дополнительного сустава. Замечательный вариант эволюции. Эти существа намного превосходят собак, если мои предположения в отношении этого вида правильны. Именно поэтому я прошу вас добыть мне голову одного из них. Пока я не увижу какую-нибудь другую часть их тела, я ничего больше сказать о них не в состоянии. Это слишком новое, слишком из ряда вон выходящее явление. До сегодняшнего дня наука ничего о них не знает.

– Что-нибудь сверх того, что уже есть, мы достать вам не сможем,– повторила Бекки, наверное, в сотый раз.– Вы знаете, как они нас изводят. Нам бы очень крупно повезло, если бы удалось хотя бы их сфотографировать.

– Если мы сделаем это, то не выживем. Эти твари слишком порочны,– вмешался Уилсон.

Он сделал Бекки знак глазами. Пора уходить. С наступлением ночи Уилсон держался начеку.

– Надо идти,– сказала Бекки Фергюсону,– мы думали, что самое лучшее для нас как можно больше передвигаться.

– Не исключено, что вы и правы.

– Еще раз извините за необычный способ проникновения сюда,– добавил Уилсон,– но другого варианта организовать с вами встречу у нас не было. Музей был закрыт.

Фергюсон улыбнулся.

– А если бы меня не было на месте?

– Исключено. Это уже стало для вас наваждением. Эта история взяла вас за душу, как и нас. Я знал, что вы здесь.

Фергюсон проводил их темными коридорами до боковой двери. Один-единственный сторож клевал носом при тусклом свете лампы.

– Я тоже ухожу,– сказал им ученый,– у меня с ленча не было ни крошки во рту, и я не очень-то вижу, что я могу высидеть еще, продолжая созерцать эту лапу.

Они вышли в дышавший спокойствием музейный парк; снег похрустывал под ногами. Бекки нашла взглядом их машину, припаркованную на 77-й улице; ее накрыло толстой белой шапкой. Им предстояло пройти порядка двадцати метров по заброшенной аллее, чтобы оказаться в надежном укрытии внутри машины. Все казалось тихим и мирным в тени деревьев, окружавших здание, и на свежем снегу не было видно ни единого следа. Дул легкий ветерок, и поскрипывание голых веток смешивалось с пришептыванием падающих снежинок. Огни города, отражаясь от низко нависших облаков, заливали пейзаж зеленым светом, перебивая сияние луны. Но даже в таких условиях путь до машины показался им очень долгим. Бекки заметила, что и Уилсон был в таком же, как и она, состоянии духа: засунув руку под пиджак, он сжимал рукоятку револьвера.

Дойдя вместе с ними до тротуара, Фергюсон заявил, что теперь он доберется домой сам на автобусе 10-го маршрута до западной части Сентрал Парка.

Они проследили, как он отъехал.

– Я беспокоюсь, правильно ли мы поступили,– сказала Бекки, включая зажигание.

– В чем ты сомневаешься?

– Стоило ли его отпускать одного. Мы совершенно не знаем, в какой степени он тоже подвергается опасности. Если они наблюдали за нами, то видели нас вместе. Какой вывод они могут сделать? Возможно, такой, что следовало бы убрать и его. Я думаю, что он далеко не в такой безопасности, как думает.

– Поехали. И включи это радио, будь оно проклято. Послушаем, как там с движением сегодня.

– Сегодня на улицах будет болтаться не так уж много наркоманов. Слишком холодно. Ночь пройдет спокойно.

Они услышали сигнал № 13 от новоиспеченного копа с угла улиц № 172 и Амстердамской, который был тут же аннулирован. Нельзя было так отменять вызов начинающего коллеги. Все равно парни сейчас рванут к нему на помощь, а потом намнут ему бока.

– Как считаешь, что с ним случилось? – спросил Уилсон.

Судя по всему, ответа он и не ждал, и Бекки промолчала. Кого в самом деле мог заинтересовать молодой коп, который по ошибке выдал сигнал № 13? Бекки повернула на восток, пересекая по 79-й улице Сентрал Парк. Ей захотелось в китайский ресторан, что недалеко от ее дома. Не то что она была очень голодна, но поесть было надо. А что потом – как проведут они ночь? А последующие дни?

– Что же они все-таки могут сделать с нами?

– «Сделать», Бекки? Ни малейшего представления. Они будут продолжать морочить нам голову. Эй! Куда это ты едешь? Ты ведь здесь живешь?

– Уилсон, не заблуждайся. К себе домой я тебя не повезу. Мы просто перекусим. Вспомни, что это необходимо.

– О, проклятье, Бекки, но ведь это же сечуаньский ресторан. Я не могу здесь ужинать.

Она поставила «Понтиак» во втором ряду и вытащила ключи из зажигания.

– Ты вполне сможешь это сделать. Стоит всего лишь попросить их не добавлять в пищу этот остро-пикантный соус.