Он прошелся, прикрыв глаза, словно вспоминая что-то. И, глядя на Хрущева через весь огромный стол, спросил:

- Сколько лет кремлевским церквям, о которых вы упомянули?

- Думаю - много, - растерянно промямлил Хрущев.

- Много, - пряча легкую улыбку в усы, повторил за ним Сталин. Много - это сколько? Сто лет? Двести? Триста?

И, не дождавшись ответа, продолжал: - Американские товарищи рассказывали мне, что у них если какому-нибудь дому в Нью-Йорке, Вашингтоне или Чикаго сто лет, он уже чуть ли не подлежит охране как памятник седой старины. А у нас? Успенский собор построен в 1479 году, Благовещенский десять лет спустя, в 1489 году, Архангельский - в 1508. В том же году возведена и колокольня Ивана Великого.

"Я бы никогда не стал загружать свою память подобными датами", Хрущев насупился, угрюмо вздохнул. Негромко сказал:

- Получается полтыщи лет поповского счастья в божьих хоромах, построенных и расписанных нищим, голодным мужиком.

"Его бездуховный прямолинейный фанатизм и умиляет и отталкивает. Из таких вот Емельян Ярославский сколачивает свою гвардию воинствующих безбожников. И при этом было бы ошибкой не видеть, что наш полуграмотный полукацап-полухохол обладает редким качеством - может зажечь массу, толпу, народ полюбившейся ему идеей. Толковый и нужный вожак. Нужный, если крепко держать его в узде".

- Существует и другая точка зрения, - Сталин достал из стола крупноформатный многокрасочный альбом, пролистал его, протянул Хрущеву:

- Репродукции лучших церковных росписей Европы. Микеланджело Буонарроти. Ему принадлежит роспись свода Сикстинской капеллы в Ватикане; кстати, сделана в те годы, когда строился наш Иван Великий. Или вот его же фреска "Страшный суд" на алтарной стене той же капеллы. Франсиско Гойя и его росписи в капелле церкви Сан-Антонио де ла Флорида в Мадриде. Санти Рафаэль и его "Сикстинская мадонна", росписи станц Ватикана и многое другое. Кстати, он проектировал собор Святого Петра. Леонардо да Винчи и его роспись "Тайная вечеря" в трапезной монастыря Санта Мария делле Грацие в Милане... Скажите, где как не в церкви мог в те далекие времена проявиться, раскрыться, явить себя миру гений народа? На Руси это были Дионисий, Андрей Рублев, который, кстати, расписывал вместе со своими учениками кремлевский Благовещенский собор, многие другие.

- Разве гений народа не проявлялся в восстаниях Болотникова, Разина, Пугачева, в битвах с иноземными захватчиками? - Хрущев задал этот вопрос запальчиво, громко. И тут же испугался и его громкости, и духа противоречия сталинскому рассуждению.

- Проявлялся, несомненно проявлялся, - успокоил его Сталин. - Только в первом случае речь идет о духовности, интеллектуальной природе человека, а во втором - о духе, его моральной мощи. Разные эстетико и общественно-философские категории получаются.

Он подошел к развернутым ватманам и долго разглядывал их. Дважды потухла трубка и дважды он обстоятельно раскуривал ее. Наконец, оторвал глаза от подробных архитектурных эскизов.

- Я не архитектор, но на мой непросвещенный взгляд все три, нет четыре плана весьма оригинальны, самобытны и - учитывая, что недавно я довольно подробно знакомился с идеями великолепного Шарля Корбузье современны. Эти планы достойны того, чтобы их воплотить в жизнь. Рад отметить - братья Веснины - талантливые зодчие. Однако, в генеральном плане реконструкции Москвы этих дворцов нет.

- Мы советовались со Щусевым и Жолтовским, - поспешил объяснить Никита. - Идея родилась совсем недавно.

- Ваша идея?

- Моя, товарищ Сталин, - глядя прямо в глаза вождю, радостно доложил Хрущев. Упрямо, убежденно добавил: - Надо очищать столицу от религиозной нечисти.

- Но зачем же для этого рушить исторические шедевры? Не хватает земли? Земли у нас хватает. Сделали одну глупость, снесли храм Христа Спасителя. Лазарь переусердствовал; я был в отпуске, он волевым порядком расправился с памятным зданием. Отменить решение о сносе Василия Блаженного в последний момент удалось. Теперь вы за Кремль предлагаете взяться.

В наступившей тишине было слышно лишь, как тикают старинные напольные часы да легкое шуршание мягких шевровых сапожек Сталина по толстому ковру.

- Максимализм, - наконец, заговорил он, когда Никите пауза уже стала казаться фатальным приговором, - хорош, когда он проявляется в работе. Или в любви. К женщине. Он улыбнулся, но тут же посерьезнел. - В политике он почти всегда вреден, опасен, зачастую губителен. Наша партия - партия атеистов. Но мы никогда, ни на минуту не должны забывать, что даже по нашей государственной (а потому далеко неточной, неполной) статистике более половины населения страны верят в Бога.

Он подошел к письменному столу, взял небольшую, изящно изданную книгу в малиновом сафьяновом переплете, раскрыл ее на кожаной закладке.

- Во Франции второй половины восемнадцатого века, - вновь заговорил он, - жил и творил известный моралист Себастьен-Рок-Никола Шамфор. Его "Максимы и мысли" занимают не последнее место среди творений таких писателей, мыслителей и философов, как Паскаль, Ларошфуко и Лабрюйер, - он кивнул на стол, где выстроилось десятка два книг. - Вот что Шамфор говорит в другой своей работе "Характеры и анекдоты": "Н?кто осмелился сказать: "Хочу дожить до того дня, когда последнего короля удавят кишками последнего попа". Заметьте глагол: "Осмелился!" Вы подписались бы под этими словами?

- Обеими руками и подписался бы, и проголосовал! - Никита восторженно смотрел на книгу, из которой Сталин прочитал сентенцию, так пришедшуюся ему по душе. - Заменить короля на царя - и нам бы как раз сгодился такой революционный рецепт. Неужели эти слова написаны в восемнадцатом веке?

- Да, книга издана в 1795 году, сразу после великой французской революции.

- Шамфор, - сворачивая листы ватмана, произнес несколько раз Никита, стараясь запомнить фамилию французского моралиста. - Обязательно прочитаю.

"Кажется, пронесло, - думал он, выходя из приемной, в которой по-прежнему было многолюдно. - То ли Он стареет, то ли семинарийское прошлое дает себя знать. Терпимее стал к дурману Иосиф Виссарионович. Впредь буду осторожнее. Поперед батьки в пекло лезти не будемо".

А Сталин размышлял о том, что верно ему Надя, когда она была откровенна, характеризовала этого Микиту - энергичный, преданный фанатик. Такой ради карьеры, идеи и личной преданности пойдет на все, до самого конца. Только вот глаз да глаз за ним нужен. Постоянный. В своем рвении наш Микита может таких дров наломать, что не то что Москве или области - всей стране тошно станет". И появившемуся в дверях Поскребышеву приказал вызвать к нему Маленкова и Ягоду. Пусть ЦК и НКВД для его же собственной пользы за ним присмотрят. Не назойливо, но пристально...

Разве кто знает, куда течет река времени? Сквозь заботы, труды, тревоги наши. Секунды. Часы. Дни... И был день - 13 декабря 1937 года, и первый секретарь МК и МГК ВКП(б) Никита Хрущев заканчивал в своем рабочем кабинете на Старой площади просмотр очередного расстрельного списка. Бегло проскочив по нему взглядом (это был в тот день пятый список), он мысленно отметил несколько знакомых фамилий и привычно, как сказал бы Каганович, "подмахнул" пропуск на казнь еще ста двадцати четырем обреченным. За десять рабочих часов он дал согласие на семьсот сорок восемь расстрелов. Раздался телефонный звонок. Никита быстро снял трубку "кремлевки".

- Никита Сергеевич, здравствуйте, говорит Вышинский.

- День добрый, Андрей Януарьевич.

- Хочу сердечно поблагодарить вас за активную и полезную помощь органам прокуратуры. Некоторым простофилям, близоруко беспечным или - в ущерб революционной законности - чрезмерно щепетильным, удобно занимать скажем так? нейтральную позицию.

- Кого именно вы имеете в виду? - насторожился Хрущев.

- Я не хотел бы преждевременно называть имена, не в именах дело, небрежно ответствовал Вышинский. - Эти люди в конечном счете практически всегда оказываются в одной компании с врагами народа.