— А почему ты решила, что это неправда?

— Ну нет, ты же не хочешь сказать… — Джил от удивления не смогла придумать никакую, даже самую посредственную колкость.

— Я хочу сказать, что если это всё, что ты хотела сообщить мне, ты можешь идти, — холодно ответил ей он.

Но Джил отошла от потрясения.

— Почему я впервые об этом слышу? Как? Почему?

Казалось, её было невозможно остановить.

— Как будто это что-то, чем я мог бы гордиться, — сказал он, после чего встал и демонстративно открыл перед ней дверь. — Я достаточно поддержал твой вечер откровений? Можешь идти со спокойной душой?

— Ты слишком вредный, — сказала она, положив внешнюю память Эс на ручку кресла, после чего всё-таки соизволила встать и выйти.

— А ты слишком наглая, — ответил он и закрыл за ней дверь.

Эмри посмотрела вверх и обнаружила, что дождь, нещадно ливший последние сутки, прекратился. Небо всё ещё было затянуто хмурыми тучами, но прожекторы под крышей теплиц светили уже не так ярко, и постепенно их свет становился всё бледнее, пока совсем не померк, уступив место слабым вечерним лучам солнца.

Она не знала почему, но всё это казалось ей чуть ли не божественным благословением. Последние полгода, поднимая глаза на небо, она не могла думать ни о чём больше, кроме как о том, что она, как и прочие живущие на Земле, получила второй шанс. Тем августовским вечером она шла босиком по траве к лимонной роще, в ста метрах от которой пролегала граница сада и внешнего города с остальной частью сектора. Эмри смотрела на крупные капли дождя, стекающие по оранжерейным стёклам, и ей казалось, что тогда, шесть месяцев назад, чья-то невидимая рука остановила людей, которые, по всем расчётам, должны были в тот день нажать на красные кнопки. И она была настолько ошеломлена этим внезапно обрушившимся на неё правом на жизнь, что её даже не ужасали вялотекущие военные действия между правительственными войсками и вооружёнными силами корпораций, раскаты которых время от времени долетали до маленького корпоративного Эдема на западе Восточно-Европейской равнины. Если прежде она восприняла бы своё заточение в корпорации без каких-либо перспектив и возможности её покинуть как проклятье, теперь весь прошлый мир вдруг оказался перевёрнут, а она чувствовала себя спасённой и укрытой в границах ненавистной ей когда-то MJ. Это чувство было настолько глубоким, что ей казалось неприличным жаловаться на судьбу, винить кого-то и уж тем более винить себя в том, к чему она не имела совершенно никакого отношения. Ступая по сочно-зелёной скошенной траве, Эмри чувствовала себя прощённой за всё совершённое ею и совершённое другими людьми до неё.

— Мы могли бы расположиться здесь, — предложила она и тут же села на траву, спиной прислонившись к тоненькому ветвящемуся лимонному дереву с маленькими глянцевыми плодами. Широкая крона была такой низкой, что дерево из-за этого казалось приплюснутым и неуклюжим. Гений огляделся и сел на траву рядом с Эмри.

Они были далеко от дома, на противоположном краю внешнего города, куда пришли в ту субботу просто оттого, что им не хотелось весь день просидеть взаперти.

Эмри задумчиво улыбалась, глядя куда-то в глубину рощи, за которой начинался край их света. Лучи закатного солнца, просачивающиеся сквозь крону дерева, падали Эмри на лицо, заставляя её зелёные глаза казаться более светлыми, чем они были на самом деле. Её длинные волосы, в беспорядке разметавшиеся по плечам, переливались в последних солнечных лучах оттенками медового. Она обратила внимание на то, что Гений её рассматривает, и медленно развернулась к нему.

Она встретила его взгляд и не отвела глаза. Его это, по всей видимости, смутило, и он сделал вид, что пытается разглядеть что-то на траве рядом с собственными ладонями. Эмри подумала, что понятия не имеет, о чём он думает, когда разглядывает её с таким серьёзным видом. Всё, что происходило между ними, было настолько за гранью общечеловеческих представлений о браке, что она затруднялась дать ответ на этот вопрос.

Когда в самом начале знакомства они не замолкая говорили каждую свободную минуту, она очень хорошо понимала, почему им хорошо вместе. Или, возможно, ей казалось, что она это понимала. Теперь же, когда она об этом задумывалась, ей становилось неловко.

Если б Эмри могла проникнуть тогда в его мысли, она бы узнала, что он этой неловкости был совершенно лишён, потому что в отличие от неё имел вообще очень смутные представления о том, как должны развиваться отношения между мужчиной и женщиной. Все примеры, которые он видел перед собой за годы, проведённые им в корпорации, были, как ему казалось, совершенно неприменимы к тому, что сложилось между ним и Эмри. Всё, что происходило между ними, было для него чудом, потому что прежде он и представить себе не мог, что кто-то может проявлять столько искреннего интереса к жизни другого человека и уж тем более к его жизни. По крайней мере, он никогда не встречал этого в других людях и никогда не наблюдал этого даже со стороны, в других отношениях.

Эмри была единственным человеком, с которым он мог делиться своими мыслями, не опасаясь быть непонятым. Она любила задавать ему вопросы, и её любопытство всегда было настолько неподдельным, что он впервые в жизни чувствовал себя нужным. Если б его тогда заставили наклеить на Эмри какой-нибудь ярлык, он бы назвал её своим первым и единственным другом. Но даже Гений понимал, что это будет несколько нелепо, учитывая, что они уже три месяца были женаты.

В общем, если б Эмри могла знать его мысли тогда, она бы поверила, что он действительно безоблачно счастлив с ней. Разумеется, она могла спросить его об этом напрямую, что она периодически и делала, а он всегда честно отвечал на этот вопрос, вот только она никогда не верила такому его ответу. Ей казалось, что он должен был страдать от того, что между ними нет никакой физической близости даже на уровне объятий, но на самом деле тогда он просто особенно не думал об этом.

Если б она могла вдруг отказаться от всех убеждений, которые она, наверно, даже не смогла бы перечислить, — возможно, она приблизилась бы к тому чувству, которое он испытывал, находясь рядом с ней. Вместо этого она переживала постоянную тревогу, гадая, какому именно психическому отклонению он подвержен и почему он не делает ничего из того, что делал бы на его месте любой другой нормальный мужчина.

И если б она, наконец, могла заглянуть ещё глубже, туда, где мысли теряют свою важность, она бы удивилась, обнаружив, что он был куда нормальнее, чем она сама, и, если б ей вдруг пришло в голову его соблазнить, она бы потерпела сокрушительную неудачу. Правда, не потому, что, как она думала, он относился к ней нездорово, а исключительно потому, что он бы никогда не расценил это как соблазн, настолько естественно было для него всё, что могло между ними произойти.

— Ты правда собираешься есть эту гадость? — он не отрываясь смотрел на то, как Эмри ногтями дочищает лимон.

Строго говоря, это был не совсем лимон, но во всех гибридах внешнего города не разбирался даже Гений. Да и вообще у него, как и у любого, кто много лет провёл в корпорации, выработалось естественное отвращение к цитрусам. И уж в последнее время, когда начались проблемы с поставками продовольствия, он видел (и, к сожалению, не только видел) уже всё, что можно из них приготовить: лимонный пирог, лимонный хлеб, лимонный джем, салат с лимоном и даже тушёные лимоны с зеленью.

Поэтому его забавляло то, с каким энтузиазмом Эмри пробовала всякую цитрусовую дрянь, щедро рассаженную по внешнему городу и бережно культивируемую сотнями садовников. Но её любопытство ко всему новому не могло оставить его равнодушным. Это, как и её неприятие любой несправедливости, постоянная готовность бороться со всем, что казалось ей злым и неправильным, делали Эмри совершенно исключительной, совершенно отличной от других людей. Только Эмри могла есть отвратительные, кислые лимоны с таким видом, как будто они не были частной собственностью корпорации, так, как будто всё на территории внешнего города безоговорочно принадлежало ей, и главное, так, будто они не были совершенно несъедобными.