Молодая женщина в красном капоте со взбитыми черными волосами попробовала кофе и сделала гримаску. Поморщился и пожилой господин в форменном сюртуке.

— Что за сливки? Мерзость! — раздражительно проговорил Артемьев.

— Не понимаю… Не те сливки… Куда они делись?! Ах, что за прислуга! — промолвила со вздохом Артемьева и велела горничной позвать Аксинью.

Но Аксинья уже влетела в столовую. Захлебываясь от торопливости, взволнованная, с торжествующим видом подозреваемой жертвы, она затрещала, как сорока, не без драматизма в крикливом голосе.

— Вы, барыня, напрасно на меня обижаетесь за сливки. Там у нас несчастье. Подлая собака все слопала из ящика… И суп, и сливки, и мясо… Курицу унесла на глазах… Я докладывала: замок бы… Вот и вышло… На заре, видно, сам господь меня разбудил, чтобы правда объявилась, кто вор… Встала я, вышла на лестницу, чтобы посмотреть, не скисли ли сливки, как можете себе представить, милая барыня, этот самый Мунька… рыжий пес… Уж какая была крепкая бечевка… перегрыз… Я, дура, бывало, все на крыс… А вы не доверяли, барыня, когда что пропадало… Как, мол, крысы и сливки… А собака, оказывается, все таскала… Просто отчаянная собака… Если не слопает, то все перепортит… Ничего не боится…

Машка, на вид необыкновенно ласковая, угодливая и пригожая белая кошечка, таскавшаяся по тем кухням, в которых можно встретить хороший прием и лучшее кушанье, явилась с кухаркой и внимательно ее слушала, вытирая лапкой свою мордочку. Машка знала, что Мунька хотя и отчаянный забияка, который не боится даже взъерошенной кошки с выпущенными когтями, и не дурак ловко украсть, но видела, как Аксинья сегодня утром внесла кувшинчик со сливками и наливала их в две большие чашки кофе, которые выпила с большим удовольствием и не дала ни капельки Машке, несмотря на убедительное ее мурлыканье и напоминание о себе деликатным потрогиванием лапкой. Но Машка, словно бы довольная, что Аксинья бессовестно врет, не хуже кошки, одобрительно мурлыкнула. Затем стала нетерпеливо тереться у ног Аксиньи, точно напоминая, что кухарка долго рассказывает, вместо того чтобы идти в мясную и купить кошачьего мяса, которым часто угощает, возвратясь домой.

Молодая хозяйка с капризной гримасой слушала рассказ кухарки. Пожилой чиновник нетерпеливо пожимал плечами и теребил свою бородку.

— Да замолчите наконец, Аксинья! — проговорила Артемьева.

И тихо и деликатно “позудила” Аксинью, как называла последняя барынины замечания.

“Она ни за чем не смотрит, не напомнила о замке — собака крадет, курицы и нет. И какие сливки купила!.. Кажется, могла бы не раздражать больную женщину”.

— Сегодня же купите замок, и чтобы впредь этого не было. И вообще… будьте внимательнее к своим обязанностям, Аксинья! — прибавила хозяйка, слегка возвышая свой тихий, “зудящий” голос.

Аксинья и возмутилась и обиделась.

“Она невнимательна? Она ни за чем не смотрит?”

— Из-за подлой собаки я же и виновата? О, господи! Да разрази меня бог!.. Я, кажется, стараюсь для вас… И вы, барыня, меня же обижаете…

Аксинья клялась и плакала, снова клялась и, по-видимому, не собиралась окончить, если бы “сам барин, который не раз хвалил ее кушанье”, не охладил ее излияний ироническим вопросом:

— Видно, собака открыла крышку с кувшина?

— Что же, я сливки выпила? Нужны мне господские сливки!.. Этот подлец, Мунька, все жрет и на все способен. Вовсе отчаянный нахал… Чуть на меня не бросился, когда я стала отнимать курицу… И меня же господа позорят… О, господи!

— Пошлите-ка ко мне старшего дворника! — остановил кухарку чиновник.

И когда Аксинья, вытирая слезы, вышла, он прибавил:

— Нечего сказать, порядки в доме… Собака бросается на людей… И за чем только смотрит старший дворник?

— Уж и не говори, Ванечка… Того и гляди, эта собака еще взбесится и перекусает людей! Еще недавно читала в газетах… — испуганно промолвила молодая женщина.

— То-то и есть! — ответил Артемьев. — Надо узнать, чья собака и почему ее выпускают, да еще по ночам… Надо исследовать и принять меры… Да ты не волнуйся, мой друг. Надо, чтобы дверь в кухню была заперта… Собака не войдет! — успокаивал Артемьев, видимо, разделявший опасения жены.

Он и сам очень побаивался собак.

Минут через пять в столовую вошел старший дворник.

Степенный, с приветливо-почтительным выражением пригожего лица, опушенного расчесанной бородой, он был в черном, наглухо застегнутом пиджаке, в манишке, белевшей из-под воротника, и в высоких щегольских сапогах.

Отвесив низкий поклон, Михайла Иванович сделал несколько шагов, остановился и мягким баритоном сказал:

— Изволили требовать, ваше превосходительство?

Хотя дворник и отлично знал, что Артемьев очень далек от генерала, но всегда оказывал почтение жильцу, аккуратно платившему за квартиру, не забывавшему давать по рублю в месяц и особенно такому, который из требовательных и беспокойных.

— Что у вас за безобразие в доме, Михайла?

— Осмелюсь доложить, что, кажется, слава богу, у нас нет “безобразиев”, ваше превосходительство!

— Есть! — отчеканил внушительно Артемьев.

— В каких смыслах, ваше превосходительство?

— А собака?

— Так вышла из-за нее неприятность по случаю того, что шкапчик на лестнице без замка…

— А бросается на людей?

— Никак нет, ваше превосходительство!

— А на нашу кухарку? И мало ли на кого-нибудь может броситься? — вставила молодая женщина.

— Не извольте верить кухарке, барыня. Собака в этом не замечена… И не такого характера, чтобы осмелиться…

— Чья она? — спросил Артемьев.

Но Михайла, отвиливая от прямого ответа, повел речь о прежних хозяевах Муньки.

— Щенком жил в двенадцатом нумере… Взял его гимназист и с ним занимался… Полтора года собака вела себя во всем правильном поведении, и гимназист очень был к ней привержен… Но как жильца перевели на службу в провинцию, Муньку препоручили знакомой сродственнице в двадцать восьмом нумере… Хорошая была барыня, но только вскорости померла от сердца… А у сыновей собака оставаться не пожелала… Всего месяц жила и убежала, ваше превосходительство!

— Отчего убежала? — спросила молодая женщина.

— По причине, с позволения сказать, озорства жильцов двадцать восьмого нумера, когда они стали часто будто в “несвоевременном” виде, по случаю смерти маменьки… Кухарка обсказывала, что два жильца и их гости часто обескураживали собаку…

— Чем же?

— Всячески, барыня.

— Например?

— Подносили собаке нюхать, как пахнет дым цыгарки… Подпаливали спичками шерсть. Купали под краном, кормили дурным лекарством… Одно слово, с большим воображением ума шутили с собакой. А этого собака не любит… Отдубась ее по всей форме за дело, на это она не должна обидеться, а ежели одна “прокламация”, для “игры ума”, — обидится… И неосновательные жильцы. За квартиру не платят, ваше превосходительство! — неожиданно прибавил старший дворник.

— Кто они такие?

— Служащие… Из господ. А насчет собаки будьте вполне спокойны, ваше превосходительство… Не извольте беспокоиться, барыня…

И, уверенный, что успокоил “уксусного”, как называл старший дворник строгого и требовательного жильца, Михайла Иванович поклонился и хотел было уйти, как Артемьев остановил его.

— Подожди, Михайла. Объясни, чья же теперь эта собака? — настойчиво и серьезно допрашивал основательный господин.

— Теперь ровно бы ничья. Вроде как бы беспаспортная, ваше превосходительство.

— А разве это порядок? Ты потатчик. Заведомо держал в доме бродячую собаку.

— Виноват. Точно ошибся, ваше превосходительство, — несколько сконфуженный, промолвил старший дворник.

“Уж будет подлецу Муньке. Из-за него только неприятность!” — подумал он и заискивающе прибавил:

— Сегодня же выдворю собаку, ваше превосходительство!

— Выдворишь? А если она вернется и мало ли что натворит? Да еще вдруг сбесится и, храни бог, кого-нибудь искусает. Ты и ответишь по всей строгости законов. Да еще возьмут с тебя штраф, — не спеша и серьезно-бесстрастно говорил Артемьев, желавший, казалось, окончательно донять старшего дворника.