Одновременно со статьей К. М. Колобовой «Революция Солона» появилась (в том же сборнике ЛГУ) и работа С. Я. Лурье «К вопросу о роли Солона в революционном движении начала VI века». Исходным пунктом для автора служит вопрос о том, насколько деятельность Солона можно назвать революционной. Статья уже по содержанию, чем исследование Колобовой, хотя в ее проблематике много сходного с последним. Ряд соображений и выводов автора представляют большой интерес.
С. Я. Лурье метко замечает по поводу horoi, что «где столб, там еще нет собственности земли». Он полагает, что рабов из граждан в самой Аттике, вероятно, не было, так как их продавали за пределы родины, и это предположение действительно соответствует обычной практике долгового права в античности. Автор также хорошо выявляет роль аристократии в Аттике VI в., и нельзя не согласиться с его полемическими замечаниями по поводу толкования термина γνώριμοι. Интересно объяснение происхождения богатства знати в результате захвата общественных угодий и расчистки неудобной для обработки земли, хотя это объяснение, как признает и сам автор[456], отличается гипотетическим характером.
Наряду с этим, другие положения в статье не могут не возбуждать сомнений, так как для читателя остается неясной их обоснованность. Нет никаких данных о том, что Солон уничтожил различие между двумя видами земли (стр. 76), что Писистрат провел конфискацию и передел земли (стр. 75). Трудно согласиться с тем, что упомянутую выше фразу в «Афинской политии» о земле в руках немногих следует понимать как управление олигархов: «незначительное число олигархов управляло всей страной» (стр. 82). Судя по контексту, автор трактата скорее имел в виду владение землей. Представление о партиях в статье модернизировано («партия аграриев», «революционное крестьянство» и т. д.). В общем работа С. Я. Лурье ставит ряд существенных вопросов, дает оригинальное решение некоторых из них, но носит слишком беглый характер, чтобы можно было эти решения считать полностью обоснованными.
Из работ новейшего времени мы остановимся на статьях Фрица, Лотце и Хэммонда.
Критику понятия «гектеморы» в работе Вудхауза дал К. Фриц[457], но и в основе его собственной концепции лежит убеждение, что «ни одно из положений Аристотеля не является ошибочным»[458]. Для подтверждения этого взгляда на Аристотеля Фриц постулирует «зависимость» должника от кредитора, не позволявшую первому покинуть землю даже при условии уплаты одной шестой урожая; когда крестьянин продавал свою землю с правом выкупа, он и его семья оказывались в зависимости[459] и должны были оставаться на этой земле до тех пор, пока он не был в состоянии возвратить долг или же, будучи неспособным выполнить обязательство (т. е. уплатить одну шестую), не попадал в рабство. Но практика продажи с правом выкупа в позднейшее время не влекла за собой подобной зависимости, наличие которой в досолоновский период основывается лишь на словах Аристотеля. Таким образом, вывод автора о непреложности положений Аристотеля доказывается теми данными, которые содержатся в этом же трактате Аристотеля.
Д. Лотце, автор книги об особых формах зависимости в древней Греции, о тех, кто находился «между свободными и рабами»[460], в статье, посвященной гектеморам и досолоновскому долговому праву[461], несколько иначе намечает решение вопроса о гектеморах, чем Вудхауз. Исходя, как и последний, из идеи о неотчуждаемости земли, Лотце очень ясно формулирует самое существо проблемы[462].
Власть над личностью должника в Аттике VII в. кредитор мог приобрести посредством экзекутивного или солюторного долгового рабства. Но как он мог заполучить землю? Существование ипотеки и залога земли с правом выкупа при неотчуждаемости земли приходится отвергнуть.
Решение проблемы, по мнению Лотце, заключается в следующем. В связи с распространением оливководства и виноградарства интересы аттической аристократии были направлены не только (и не столько) на приобретение рабочей силы, по и земли. При существовавших условиях было предпочтительнее не применять рабочую силу несостоятельного должника, переводя его на владения аристократа, а получить через посредство личности должника власть над его землей. Несостоятельный должник оставался на своем участке, продолжал работать в прежних бытовых условиях, но должен был обрабатывать этот участок уже в интересах кредитора, отдавая ему шестую часть урожая в качестве процентов. Обеспечением капитальной суммы долга служила личность должника как и при других формах долгового рабства. Но кредитор, как полагает Лотце, и не был заинтересован в скором возвращении долга, который играл второстепенную роль по сравнению с жаждой завладеть землей должника описанным способом.
Статья Лотце интересна, поскольку автор сделал логический вывод из предпосылки неотчуждаемости земли, следуя Вудхаузу, но упростив теорию последнего[463]. Однако она представляет, как об этом говорит и сам автор, лишь опыт решения проблемы, а сопровождающие развитие основного тезиса рассуждения автора возбуждают сомнения в том, что этот опыт вполне соответствует действительности.
Лотце, так же как и Вудхауз, видит неясность и малую достоверность наших источников, сообщающих о гектеморах, но все же делает из данных этих источников очень определенный вывод, оказывающийся поэтому недостаточно обоснованным. По его словам, словоупотребление Плутарха в известии о гектеморах неустойчиво: античный автор охватывает термином ΰπόγρεως как гектеморов, так и должников, причем значение этого слова нельзя определить: означает ли оно «задолжавший», или же (в более широком значении) «обязанный, зависимый»[464]. Нельзя также решить, был ли вообще закон Солона, в котором упоминались гектеморы, или, может быть, это слово выпало позднее из существовавшего все же закона. Вероятность, что список архонтов, опубликованный в 425 г. до н. э., мог дать что-либо по вопросу о гектеморах, ничтожна[465]. У аттидографов, из произведений которых широко черпал Аристотель, не было никаких достоверных документальных источников. Мысль об устной традиции о гектеморах нельзя принимать всерьез, да и едва ли эта традиция существовала. Позднее не могли уже восстановить правильную связь явлений. Изображение в «Афинской политии» гектеморов как арендаторов было, вероятно, попыткой объяснения, принадлежащей автору трактата, так же как отождествление бедняков, пелатов и гектеморов. Плутарх же не определяет юридического отношения гектеморов к богатым[466]. Единственным аутентичным источником, таким образом, являются лишь стихотворения Солона, но в них ничего нет о гектеморах (курсив мой. — К. З.).
Казалось бы, из всего этого можно было бы сделать тот вывод, что опоры в традиции для представления о гектеморах как о массе (πλήθος) населения, как о всей бедноте, находившейся в порабощении у богатых, нет, но Лотце рассуждает иначе: если сословие гектеморов действительно играло приписываемую ему Аристотелем роль, то должно ожидать, что Солон в своем поэтическом отчете не умолчал о них, а следовательно, приводимые Лотце строки из стихотворения Солона (Sol., 24) касаются также и гектеморов[467]. Их следует видеть в одном из разрядов несостоятельных должников, о которых говорит Солон.
Таким образом, Лотце в своем рассуждении идет не от элегий Солона, которые он же признал единственным достоверным источником, к позднейшей традиции, а наоборот, от этой традиции, признанной им же самим недостоверной, к первоисточнику, считая, что последний должен был сказать о том, о чем сообщает эта традиция, хотя у Солона нет ни слова о гектеморах.
Мы считали бы правильным обратный ход изучения: от единственного подлинного источника к позднейшей традиции с целью проверки более поздних и менее достоверных известий данными, идущими от рассматриваемом эпохи, а не искать в этом источнике (притом без особенного успеха) указании на позднейшие построения.
Задача заключается не в том, чтобы во что бы то ни стало «реконструировать возникновение гектоморов», а в том, чтобы в позднейших известиях обнаружить то достоверное, что они содержат. Исходным пунктом и в то же время критерием при этом, очевидно, и должно быть содержание стихотворений Солона.
Гипотеза Лотце, в основном базирующаяся на поздних малодостоверных данных, не вполне согласуется и с ними. Ведь μίσθωσις, о которой пишет Аристотель, — это вовсе не проценты с долга, но арендная плата. Общая картина положения с земельной собственностью у Лотце также получается несколько иная, чем в «Афинской политии»: согласно Лотце, земельные участки сохранялись во владении должников, поскольку земля была неотчуждаема, тогда как Аристотель говорит, что вся земля была в руках немногих.
Остается также совершенно неясным вопрос о том, как сложились земельные богатства аристократии, если земля была неотчуждаема, и какую роль играли отношения, связанные с родовым строем. Кабальными должниками (αγώγιμοι) бедняки становились в том случае, если они не отдавали шестой части урожая. Но непонятно, как это могло иметь место, если аристократ распоряжался и личностью должника, и его землей, контролировал всю систему хозяйства и, вероятно, мог без труда получить причитавшуюся ему шестую часть.
Аристотель и Плутарх в своих известиях о гектеморах значительно расходятся друг с другом. У Плутарха (как это заметил Лотце) не определяется точнее зависимость гектеморов от богатых. Он пишет о них: «одни обрабатывали землю (έγεώργουν), платя богатым шестую часть урожая». Это могли быть и арендаторы, и наемные рабочие, Должники составляют особую категорию у Плутарха. И, наконец, самое существенное: у Аристотеля большая часть народа (οί πολλοί) находилась в порабощении у богатых, тогда как у Плутарха весь демос был в долгу у богатых, но его большая часть (οί πλεΐστοι), и притом люди наиболее сильные, образует особую часть населения, которая и выступает на борьбу с богатыми и выбирает себе простата (Plut., Sol., 13,0).