Я выхожу на Площади Революции и иду в мало кому известное кафе, где можно спокойно посидеть и дождаться момента, когда я начну опаздывать на поезд. Тогда я соберусь, побегу и следующее, что увижу — проплывающие мимо дома и трубы. А пока что можно кофе и текилу, и написать письмо.

Вы пробовали когда-нибудь писать письмо собственной паранойе. Это очень забавное занятие. Ведь есть вероятность, и больше, чем в пятьдесят процентов, что письмо ты адресуешь себе. А не какому-то мифическому человеку, которому почему-то вздумалось за тобой следить. Зачем вообще, спрашивается, следить за женщиной почти что средних лет, которая почти что каждый вечер возвращается домой и не знает никаких секретов, кроме одного. Кроме того, что за ней следят.

"Дорогой друг, — пишу я на блокнотном листочке. — Я знаю, Вам наверное, будет очень неудобно следить за мной в другом городе. Я, правда, не осведомлена, насколько хорошо у вас все с агентурой, но подозреваю, что некоторые неудобства вам все-таки придется испытать. Поэтому советую вам на время оставить свои изыскания в области меня и заняться какими-нибудь другими делами. Может быть, я вернусь, но гарантировать этого не могу. С уважением. Объект слежки".

Я выпиваю текилу, запиваю ее кофе и быстро выхожу из кафе, положив листочек на лавку, подальше, чтобы не любой зашедший мог ее увидеть. Тот, кому она предназначается, прекрасно знает, что она там есть.

В городе за восемь часов отсюда меня встречает тот, который умеет ждать. У него в руках дурацкие красные розы, а на лице дурацкая улыбка. Как всегда. Он рад меня видеть. Я, впрочем, для разнообразия рада видеть его. Я таскаю его по городу, выспрашиваю о всяких глупостях и на скамейке в каком-то сквере, допивая бутылку портвейна, рассказываю ему о том, что за мной следят. Уже два года. Тот, который умеет ждать, отнимает у меня бутылку и расспрашивает в подробностях. Он привык мне верить. Даже когда я говорю полную чушь. Даже когда я от отчаяния сказала, что люблю его, чтобы не думать о том, кого действительно любила, он поверил. Он слушает мои бессвязные рассказы о милиционерах и девушке, которая догнала меня в метро и отдала ключи, которые я якобы уронила. О лифте, который спускается на первый этаж, и я успеваю зайти в него за пару секунд до того, как в подъезд входит какой-то сумрачный тип. О мелких чудесах, которые вполне могут быть рукотворными. Я вижу, что он ревнует. Ревнует меня к моей паранойе. Еще бы, я ведь уделяю ей куда больше времени и внимания.

На вторую неделю я начинаю понимать, что мне чего-то не хватает. У меня есть кофе в постель, огромная и не очень взаимная любовь и сдувание с меня пылинок. Я спокойно хожу по улицам и не оглядываюсь. Люди вокруг просто идут по своим делам. И я понимаю, что меня это совершенно не устраивает. Что не хватает того самого взгляда. Что не хватает мне того ощущения. Тут за мной тоже следят. Даже не следят, а присматривают. Звонят каждые полчаса с работы, спрашивают, как дела. Но это не паранойя. Это, типа, любовь. И это не мое московское одиночество. И со мной больше не происходят чудеса. Те, которые непонятно, не то сами по себе, не то нет. Я собираю вещи и уезжаю обратно. Тот, который умеет ждать, сажает меня на поезд. Он не умеет грустить, только ждать. Поэтому мне даже не очень стыдно. Я ведь вернусь еще в этот город, когда мне снова все надоест.

Я выхожу на вокзале, и уже дойдя на края платформы, чувствую — за мной следят. И понимаю, что меня, пожалуй, это радует. Значит, можно еще пару лет жить спокойно. Пока за мной следят, со мной ничего не случится.

Нельзя сказать, что сеньор Аждрубал Томаш да Фонсека, наш главный архивариус — самый старый человек в городе.

У нас полно стариков, по сравнению с которыми сеньор да Фонсека — просто мальчишка.

Например, есть дона Анжелина Коррейа, та самая, что ездит в коляске с моторчиком, по утрам кормит белых голубей на площади у церкви Божьей Матери Легкой Смерти, а всех остальных гоняет своей здоровенной палкой, и однажды убила насмерть ручного сизаря по имени Д.Педру Первый, который накануне удрал у Жоау Паулу Силва-и-Кошта. Жоау Паулу похоронил Д.Педру, а доне Анжелине объявил войну на всю жизнь. Правда, сейчас у них перемирие, потому что дона Анжелина подарила Жоау Паулу три банки клубничного варенья и разрешила обтрясывать ее фиговое дерево, когда вздумается.

А еще есть дона Балбина Де Соуза, та, что одевается во все черное, а платок надвигает на самый нос, так, что видна только бородавка с двумя черными волосками и одним седым. Дона Балбина, хотя и страшно старая, каждое утро встает в пять утра и доит корову Мимозу, а потом ее дочка Мария Тереза, не коровы дочка, а доны Балбины, развозит молоко покупателям на мотоцикле «Вешпа». Мария Тереза тоже страшно старая, хотя и не такая, как дона Балбина, и мотоцикл у них тоже старый, только корова Мимоза еще довольно молодая, хотя тоже уже в годах.

И еще есть веселая старуха Рита Жоакина, та, что красит волосы в морковный цвет и уверяет всех, что ей всего сорок лет, но ей никто не верит, потому что пятьдесят лет назад она всех уверяла, что ей всего двадцать пять. Рита Жоакина поверх одежды носит алую шелковую шаль с кистями, красит длинные, загибающиеся внутрь ногти в малиновый цвет, курит самые дешевые сигареты через тонкий янтарный мундштук и смеется, как в книжках — раздельно. Вот так: "Ха! Ха! Ха!"

И, наконец, есть дедуля Бигодеш,[1] который такой старый, что никто уже не помнит, как его на самом деле зовут. Сам дедуля тоже этого не помнит — он впал в детство еще до моего рождения, и с тех пор живет в яслях, где ему выделили отдельную комнату, потому что дома престарелых в городе нет, а в больницу его не берут, чтобы дедуля там ничего не подцепил. У всех приходящих его навестить дедуля Бигодеш требует конфетку или колбаску. Кроме конфетки и колбаски, дедуля говорит только слово «усики», и больше ничего не говорит, зато гулит и булькает, как заправский младенец, все младенцы в яслях ему завидуют.

Решительно, сеньор Аждрубал Томаш да Фонсека — не самый старый человек в городе.

И все равно, когда говорят о стариках, почему-то первым вспоминают именно его.

Наверное, потому что он единственный во всем городе одинокий старик.

Например, у доны Анжелины есть два сына, пятеро внуков, дюжина правнуков и одна пра-правнучка Ана Маргарида, которой на прошлой неделе исполнилось два года. Ана Маргарида, когда вырастет, наверняка будет певицей. Когда у нее резались зубы, весь город не спал, даже дедуля Бигодеш, хотя он и глухой, а от дома где резались зубы у Аны Маргариды до его яслей — целых полчаса быстрым шагом.

А у доны Балбины есть ее страшно старая дочка Мария Тереза и Мариитерезин страшно старый возлюбленный Питер Машаду Смирнофф. Дона Балбина запрещает Марии Терезе выходить замуж за Питера, потому что Питер наполовину иностранец, разведен и не ходит в церковь, и Мария Тереза встречается с Питером тайно, каждую субботу, а дона Балбина делает вид, что этого не знает и даже нарочно отворачивается, когда Мария Тереза по субботам выводит из сарая их страшно старый мотоцикл.