После этого он посылает вас разгружать машину: «Спускайте аккуратненько, с этим грузом нужно обращаться как со стеклом» — и перетаскивать все на позиции взвода между опушкой леса и подножием горы. Там он вновь собирает вас и ставит задачу каждой группе: одни должны соорудить палатки из хитросплетения кольев, брезента и веревок: «В них вы будете чувствовать себя уютней, чем в самом шикарном отеле, да и для здоровья полезно»; другие займутся земляными работами и окружат лагерь траншеей: «Копайте поглубже, ребятки, чтобы мы смогли разместиться там со всеми удобствами, и тогда никакой дождь не страшен»; еще одна группа нагреет воды и будет счищать смазку с винтовок, пока они не запоют, как скрипки; остальные возьмут топоры и вырубят все деревья в радиусе двухсот метров, не дожидаясь разрешения от лесной инспекции. «Как только закончите свою работу, помогите товарищам. Курить, отлучаться без разрешения, стоять сложа руки запрещено, усекли? Янки не станут ждать, когда вы себе подстрижете усы». Сжалившись над тобой, поскольку ты прихворнул, Тибурон назначает тебя в группу, которая будет чистить оружие. В нее входят бойцы послабее, такие, как Серхио Интеллектуал: у него можно все ребра пересчитать, хотя он и требует, чтобы его перевели к лесорубам, но сержант сразу же пресекает попытку, пока она не превратилась в пагубную в военных условиях привычку — обсуждать приказы командира и тем самым ставить под сомнение важность полученного задания. От возмущения он даже подпрыгивает и сдергивает берет с головы, но на первый раз прощает неподчинение и строптивость: «Приступайте, милисиано, и учтите, что мужчина — везде мужчина, какую бы работу ни выполнял, усекли?»

Работка эта, однако, не такая уж легкая, и очень скоро по вашим лицам заструился пот, хотя вы только-только принялись передвигать ящики, сбивать железные полосы обвязки и скобы, вынимать гвозди из крышек и перетаскивать автоматы калибра 7,62, которые даже без магазина весят четыре килограмма и предательски тяжелеют с каждым разом, с каждой новой партией, перенесенной в ваш арсенал — темный сумрачный загон для скота, крытый пальмовыми листьями, из-под стропил которого с писком выпорхнула перепуганная летучая мышь. «Чуть было не схватил ее, — рассказывает Тони, пока вы разгружаете последние ящики с зарядами, — это был вампир, Давид, я сразу его узнал, когда он выскочил из-под крыши: у него длинные и острые клыки и белые, как молоко, кончики крыльев, а сам он — красно-коричневый. Наверняка полетел на ближайшее кладбище и спрячется там до вечера». Тони старается развлечь тебя всякими байками и под этим предлогом останавливается через каждые десять шагов, пытаясь поддержать после очередного приступа кашля, хотя делает вид, будто не замечает, как у тебя заплетаются ноги; твой товарищ знает, что ты не хочешь взваливать свою ношу на плечи других и не примешь помощи, потому что не считаешь себя жалким паралитиком, обузой для взвода. Ты очень возбужден, у тебя высокая температура, да и столько впечатлений обрушилось за последние несколько часов; но ты продолжаешь идти, борясь с недомоганием и одышкой, подтягивая сползающий с плеча мешок и стараясь не споткнуться о скрытые в густой траве камни. Однако и это еще не все: добравшись до места, ты долго стоишь в очереди, пока Майито записывает, что вы принесли, в толстую инвентарную книгу.

Все вокруг кажется тебе искаженным, как на фотопластинке, по ошибке отснятой дважды: вначале появляется пейзаж, затем поверх него возникают призрачные фигурки людей. В шуме лагеря тебе мерещится шепот пальм, раскачиваемых ветром; ты напрягаешься, чтобы распознать запах, долетающий из леса: какой цветок, какая ветка или лист испускают этот густой хмельной аромат? Такой волнующий аромат, о чем он напоминает? Может, о девушке в блузке, пропитанной запахом пачулей, флердоранжа, фиалки — наверно, это Элена, — об объятиях на белых, недавно выстиранных кастильским мылом простынях в комнате, благоухающей экзотической камедью? А тем временем Тони снимает с пояса флягу, отвинтив крышку, протягивает ее тебе и от чистого сердца угощает соком, который его мать приготовила вчера вечером, пока он слушал речь Кеннеди и собирался на войну. И перед твоим затуманенным взором возникает эта вечно юная женщина: ты видишь, как она приближается с кружкой в руке, предлагая медовый напиток, вино из лепестков роз, имбирный ликер, настойку из мандрагоры, прохладную воду из реки, где купаются весталки и прорицательницы. Она хочет облегчить твои страдания, снизить жар, заговорить болезнь, вдохнуть в тебя бодрость и упорство и для этого явилась тебе в облике созидающей богини — благодетельницы, чье могущество и притягательная сила заключены не только в грудях и лоне, признаках ее племени, но также в губах, языке и голосе, которые рождают слово, страсть, жизнь. Но вот видение исчезает, и ты вновь чувствуешь великодушие твоего друга, который уверяет, что уже выпил по дороге целый литр этого сока, и убегает за очередным тюком, чтобы помешать тебе разделить с ним содержимое фляги. Ты вынужден выпить всю эту теплую сладкую жидкость с привкусом алюминия, напомнившую о событиях минувшей ночи, такой бесконечной. Оставшись один, ты на время становишься просто наблюдателем и поражаешься, как быстро изменилось все вокруг: там, где еще вчера паслись коровы и волы с продолговатыми горбами, сегодня виднеются орудийные лафеты и «джипы», из которых офицеры разглядывают в бинокли позиции и огневые рубежи; обширное пространство уже обнесено двумя рядами колючей проволоки, а вместо плуга в иссохшую землю вгрызаются кирки, намечая траншеи и окопы для стрелков. Усилиями твоих товарищей в мгновение ока возникла система укреплений, способных отразить любую попытку захватить таинственные сооружения, мельком виденные Чано. Вспомнив о ракетах, ты задаешься вопросом, на самом ли деле рядом с вами находится это грозное оружие, готовое нанести ответный удар по агрессору и вынуждающее его хорошенько подумать, прежде чем пуститься на безумную авантюру. Ты силишься рассмотреть их, но со своего места различаешь только заправочные машины, бетономешалки и странные платформы, вокруг которых в сумасшедшем ритме работают краны, грейдеры и группа людей — их голые спины блестят от пота. Ракеты могут быть укрыты под землей или в близлежащих пещерах, но в какое-то мгновение тебе кажется, что ты разглядел сигарообразное тело одной из них, нацеленное в небо. Тебе вспоминаются василиски, сказочные чудовища с туловищем дракона, головой петуха и чешуйчатыми крыльями, взгляд которых разрушал горы и сжигал пастбища, убивал птиц и отравлял реки, порождая вокруг бесконечную пустыню. Доведется ли тебе услышать рев ракет, увидеть, как они взлетают, окутанные гигантским облаком, неся разрушение и возмездие агрессору, а также и неотвратимую гибель ни в чем не повинным людям, которые, как и ты, любят мир, но были втянуты в конфликт нашими врагами и теперь расплачиваются за чужие грехи?

Температура у тебя все поднимается, и это, как ни странно, обостряет твои чувства, заставляя вздрагивать от прикосновения к холодной поверхности гранатометов, которые ты укладываешь в углу загона, рядом с коробками патронов. Ты выходишь в поле и видишь, что уже давно рассвело; солнце, отражаясь во множестве металлических предметов — оружии, лопатах, бидонах, больно слепит глаза. С опушки леса до тебя доносится звон топоров, жалобные стоны падающих деревьев, гомон дятлов, крики токолоро, томегинов и сов: их гнезда в укромных местечках оказались внезапно разрушенными. Майито, сложив ладони рупором, призывает товарищей чистить оружие, непочтительно добавляя при этом: «Усекли?» К счастью, Тибурон не слышит, он занят выравниванием линии окопов. Ты торопишься вернуться, ощущая непонятную легкость во всем теле: ноги у тебя больше не болят, дышится свободнее, словно какая-то внутренняя сила оживила тебя, вдохнула новую энергию, чтобы ты смог занять свое место в строю. Ты бежишь и, пока поднимаешь колено, лодыжку, ступню, а затем вновь опускаешь ногу на землю или на пыльную траву, пока ветер треплет тебе волосы, проникает в ноздри и наполняет легкие кислородом, пока твой путь как бы удлиняется благодаря стремительному галопу мыслей, ты успеваешь подумать о том, что ты — простой милисиано из маленькой страны — призван участвовать в невероятной битве и очутился в том самом месте и в тот самый час, где сходятся, удивительным образом переплетаются события, случайности, воли, обстоятельства, и все это вместе зовется историей. Разве ты сейчас не в эпицентре катастрофы и в то же время славы? Разве не сталкиваются здесь, перед твоими глазами и при твоем участии, всесокрушающее оружие и моральные ценности, разрушительные инстинкты и творческие способности, армии и материальные силы, с одной стороны, и народы с их духовными возможностями — с другой? Не противостоят ли здесь незримо друг другу сын ночи Танатос, олицетворяющий смерть, и рожденный из серебряного яйца бог любви Эрот? Ты отдаешь себе отчет в том, что это будет единственная в своем роде битва, непохожая на те, о которых ты читал в книгах или слышал, будь то сражение на Плая-Хирон или национально-освободительные войны, великие кампании освободителей континента или походы конкистадоров, битвы в Новом Свете или в старушке Европе, войны нашей эры или седой античности, сражения, описанные в хрониках и героических эпосах, в преданиях, пересказанных хугларами[190] и безвестными поэтами, в легендах, хранимых народной памятью. Да, эта битва особая: никогда еще не случалось в истории, чтобы любой человек, любой солдат, любой гражданин — один из вас — мог бы с такой четкостью оценить последствия единственного взрыва, этой коротенькой вспышки, которая внезапно возникнет на горизонте — по вине врагов или в ответ на их действия — и сведет противоборство к одному мигу и к вечности, — такой молниеносной будет война, такой безмерной — катастрофа. В отличие от жертв Хиросимы, все мы знаем, что достаточно нажать кнопку — красную? синюю? белую? на столе у Кеннеди? за много километров отсюда? на этой базе? где? когда? — чтобы задрожала земля, чтобы с неба упала огромная, пылающая, как факел, звезда и наступил конец света в прямом смысле этого слова. В такой битве гибнет не просто чья-то человеческая жизнь (твоя, например, которую ты отстаиваешь, потому что считаешь ее прекрасной и неповторимой), но все то, что люди, поколение за поколением, с превеликим трудом создавали и строили, стремясь стать бессмертными, подобно богам. Эта страшная в своей обнаженности мысль потрясает, сознание отказывается ее воспринять. Ты возносишься и падаешь, всплываешь на поверхность и тонешь, балансируешь на краю пропасти, разверзшейся в твоей душе: в тебе борются высокое чувство долга — сражаться, защищать Родину — и горькое ощущение того, что этот час, эти октябрьские дни могут оказаться последними в истории целой эпохи, мира, цивилизации. Ты участник эпопеи и в то же время трагедии, испытывающий горечь от возможного поражения, неудачи, и все же не теряющий веры в силы человека, веры в то, что оставшиеся в живых — кто? Элена? твой сын? друзья? незнакомые читатели? — навсегда искоренят на земле жестокость, ненависть, враждебность.