Господи. Вот она, мой прекрасный мир, разбивающий мое сердце на кусочки.

Ставлю чайник и тянусь к ней, заключая в объятия. В последнее время она безумно хрупкая, как прекрасный хрусталь.

— Эй, — крепко обнимая, шепчу ей в волосы. — Я тебя понял.

Тяжело дыша, она всхлипывает рядом.

— Просто хочу, чтобы это уже закончилось. Я чувствую себя так, словно меня разрывает изнутри. Постоянно. Каждую минуту. Я очень сильно люблю тебя, Лаклан, на самом деле. И это делает меня такой чертовски счастливой. Но потом вспоминаю, что я потеряла, насколько сильно скучаю по маме, и тогда я просто не знаю, как себя чувствовать. У моего сердца шизофрения.

— Думаю, это нормально, — мягко говорю ей. — И хотел бы я, чтобы для тебя сразу все стало легче, но на это требуется время. Ты почувствуешь себя лучше, и все образуется. Но, несмотря ни на что, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой за свое счастье. Твоя мама всегда хотела для тебя именно этого. Тебе нужно признать это.

Она вздыхает.

— Я знаю. Знаю.

— Вот что я тебе скажу, — говорю я, откидываясь назад и приподнимая ее подбородок. Даже со слезами, текущими по лицу, она невыносимо красива. — Сегодня вечером я отведу тебя на рождественскую ярмарку на Принсес-стрит. Мы съедим кучу ерунды и будем кататься на всём, чем только можно, пока нам не станет плохо. Звучит отлично, а?

Наконец, я вижу ее улыбку.

— Звучит одновременно и удивительно, и ужасно. Я в деле.

— Хорошо, — говорю я, проводя большими пальцами по ее щекам и стирая слезы. Нежно целую ее в губы, пока она не расслабляется.

И теперь я знаю, я снова заставил ее почувствовать себя в безопасности, пусть даже ненадолго.

Эдинбургский рождественский базар - один из самых красивых рождественских базаров в мире. Мы с Кайлой несколько раз бывали здесь днём, но обычно проходили мимо. Вечером же здесь все совершенно по-другому.

Представьте себе: длинная прямая линия Принцесс-стрит полностью светится белым, золотым, зеленым и красным. Лавки с их мерцающими и тщательно отобранными рождественскими товарами находятся с одной стороны, в то время как сад Принсес-стрит - с другой, заполненный рыночными киосками, сверкающими аттракционами, такими как: каток, «Двухэтажная карусель», «Звездный пилот» и колесо обозрения, и даже «Поезд Санта-Клауса». Люди повсюду, они идут в комплекте с этим местом, смеются, дети бегают, и все это пахнет карамельной кукурузой, глинтвейном и хвоей. Рождественские песни, распеваемые со всех сторон, создают объемный звук.

Это чистое рождественское блаженство, если вы занимаетесь такими вещами, и я думаю, именно это и необходимо Кайле, чтобы проникнуться духом праздника и вернуть улыбку на лицо.

— Боже мой, — говорит Кайла, когда мы поворачиваем за угол, и целый сверкающий мир загорается перед нами. Ее глаза раскрыты широко-широко, как у маленького ребёнка, и я не могу не усмехнуться, крепко прижимая ее к себе. — Здесь потрясающе!

— Подумал, это может приободрить тебя, — говорю ей. — Здесь невозможно быть в плохом настроении.

— Да, — говорит она, оглядываясь на толпу людей, блуждающих туда-сюда. — Хотя я не очень-то люблю людей, по крайней мере, здесь все выглядят счастливыми.

Я не большой любитель толпы или вообще людей - возможно, одна из многих причин, почему нам вдвоём так хорошо вместе - но здесь они добавляют всему происходящему необходимого духа. Удивительно, что вы готовы простить в это время года.

Кайла хочет пойти на колесо обозрения, так что мы направляемся к нему.

— А я-то думал, ты боишься высоты, — говорю я, вытягивая шею назад, чтобы посмотреть на гигантское колесо обозрения с закрытыми кабинками. Внутри видны тени людей, и, должно быть, оттуда открывается поразительный вид.

— Так и есть, — признает она. — Но думаю, твоё принятие собственных страхов сказывается на мне.

Но когда мы приближаемся к очереди, то узнаем, что ждать не менее часа. Так что вместо этого, мы отправляемся к рыночным киоскам. Оба берём по чашке горячего глинтвейна. Я беру безалкогольный, как и Кайла. Уже несколько раз я говорил ей, что только то, что я больше не пью, не означает, что она тоже должна воздерживаться, но она всегда отказывается. Ее поддержка в таких самых тонких вопросах иногда выбивает меня из колеи.

— Эй, помоги мне выбрать что-нибудь для твоей семьи, — беря меня за руку, говорит она и тянет к продавцам.

Я осматриваюсь, постукивая пальцами по губам. Большинство вещей ориентировано на Рождество.

— С Джессикой и Дональдом одновременно и трудно, и легко, — говорю ей. — Знаю, это не очень помогает, но это правда. У них есть все, что они могут захотеть, но что им всегда нравится, так это когда дарят нечто личное. Что-то, что заставило тебя подумать о них, что ты могла представить у них дома.

— Это поможет, — говорит она, глядя на меня с надеждой. — Хочешь посмотреть подарок со мной?

Я улыбаюсь ей.

— Конечно, я пойду. Но выбираешь ты.

Она театрально надувает губы, прежде чем переключить внимание на ряды товаров.

— Хорошо. Но если ты решишь, что они возненавидят то, что я выберу, ты должен сказать мне.

— Идёт.

Забавно наблюдать за Кайлой, когда она пытается найти правильный подарок. Она переходит от палатки к палатке, задает вопросы продавцам, изучая каждый предмет, словно оценщик на аукционе. Наконец, она останавливается на пластиковой коробке изысканных стеклянных ёлочных игрушек, которые выглядят так, словно им около ста лет.

— Они винтажные, — говорит она, читая этикетку. — У Джессики очень хороший вкус в вопросах дизайна, особенно, если дело касается антиквариата. По крайней мере, если судить по их дому, — и вручает коробку мне. — Посмотри поближе. Внутри стекла миниатюрные памятники Эдинбурга, сделанные будто из инея.

Я смотрю на них и замечаю Эдинбургский замок в одном и собор в другом, органично расположившиеся внутри стеклянных шаров, как миниатюрный, заснеженный мир. Они очень красивые, и, я полагаю, Джессика подумает, что они совершенно потрясающие. Дональд будет просто рад чему угодно, если это делает его жену счастливой.

— Годится, — говорю, вынимая пару банкнот и передавая продавцу, который с радостью принимает их.

— Теперь Бригс, — говорит она, прижимая пакет к груди.

— С ним просто, — говорю ей. — Хайбол для виски. Он их коллекционирует.

Кайла поднимает бровь.

— Уж слишком легко. Дай-ка угадаю, ты уже много лет даришь ему такие.

Пожимаю плечами.

— Мы оба способны выдержать в отделе подарков крайне мало времени. И это намек от меня тебе. В смысле, не покупай мне ничего.

— О, не буду, — говорит она, хотя знаю, она это сделает. И это напоминает мне: я должен купить ей подарок. Всю неделю раздумываю над этим, и ничего не могу придумать. Во всем мире нет ничего такого, что могло бы выразить то, как много она значит для меня.

— Бригс преподает киноведение, да? — спрашивает она, когда мы берем горячие жареные каштаны. — В смысле, хоть он и преподаёт его, он, очевидно, любит кино.

Я киваю.

— Ага, — говорю я, прежде чем вдохнуть аромат каштанов. Они всегда делают для меня Рождество более реальным. Даже когда я был молодым парнем, и у меня не было настоящего Рождества, каждый декабрь моя биологическая мать всегда покупала для меня парочку. Одно из немногих хороших воспоминаний, оставшихся у меня из детства. В некотором смысле, подобная редкость оставила след в моей памяти на все последующие годы.

— Итак, — говорит она, когда мы доходим до ларька, где карикатурный художник делает набросок извивающейся маленькой девочки, — мы могли бы купить рисунок у этого парня, — она кивает на то, что висит на стенах палатки, некоторые простые люди, другие знаменитости, от Одри Хепберн до Канье-Уэста. — Или, — продолжает она, — у тебя ведь есть в телефоне его фотография? Мы могли бы нарисовать карикатуру на него в образе любого киношного субъекта, который ему нравится.