Тень и кость — Потерянное письмо от Мала.
Найдено рядом с северной границей Равки
Алина.
Я уже почти час смотрю на твоё имя. Я ненавижу эти попытки гнаться за своими мыслями таким образом, охотясь за словами. Ручка в моей руке кажется неправильной. У меня пальцы чешутся натянуть тетиву или спустить курок.
Но я лучше займусь этим. Сейчас поздно, давно миновал комендантский час, никаких звуков кроме храпа, бормотания Дуброва во сне и ветра, обвивающегося вокруг стен палатки, пытающегося проникнуть внутрь. Запасы ограничены, и я потратил большую часть масла в лампе, сидя здесь и смотря на твоё имя.
Мы в двух, а может быть, в трёх милях к югу от границы с Фьерданом, глубоко там, где вечная мерзлота. Я думал, что знаю зиму, но холод здесь совсем другой.
Он проникает в твою голову.
Не помогает и то, что мы выслеживаем существо, в существовании которого никто не уверен, на которого никому не удавалось взглянуть. Нужно было видеть лицо нашего капитана, когда он сказал, что у нас новый приказ и мы должны присоединиться к другому подразделению, чтобы выследить Оленя Морозова. Никто из нас не мог сохранить серьезное выражение лица, и когда мы, наконец, вернулись в казарму, Михаил смеялся так сильно, что я подумал, что он может лопнуть. «Следующими мы будем выслеживать фей? Кхитки? Эльфов?» — никто не смеётся сейчас, не с тех пор, как наступила зима.
Первые два месяца были неплохими. Мы встретились с другими следопытами к югу от Уленска и последовали за ними на восток, затем снова на юг, огибая Петразой. Некоторые из них отнеслись к охоте серьезно. Некоторые — нет. Но мы видели общипанную траву, тропы, которые появились из ниоткуда, даже следы. (Верно — мы видели помёт волшебного оленя. Михаил считает, что мы должны собрать его и продать как лекарство от всех болезней. Я не думаю, что это плохая идея. Или, может быть, холод действительно сводит меня с ума.) Но на самом деле, никто не видел оленя. Ещё нет. По-видимому, в течение многих лет существовали подразделения, назначенные для отслеживания стада, в зависимости от того, насколько выживали из ума Король или Дарклинг. Теперь Дарклинг хочет, чтобы усилия были активизированы. Ходят слухи, что он хочет заполучить оленя для тебя. Пришли приказы, и, какими безумными они ни казались, мы были счастливы уйти из Крибирска и установить некоторое расстояние между нами и Стадом.
Все изменились со времён нападения на Скифф. Воспоминания слишком свежи в моей голове, слишком остры — лёжа на спине на палубе, понимаю, что влага, собирающаяся подо мной — моя собственная кровь, а затем вижу твоё лицо, освещённое последними искрами огня Гришей, прежде чем все стало белым. Мы не говорим об этом частно, но именно по этому никто не возмущается, что я не погасил фонарь. Большинство из нас не может спать без освещения. Даже днём я наблюдаю, как люди ходят сгорбившись, вытянув шеи, как будто боясь, что что-то обрушится на них сверху. Все думают, что именно поэтому я держусь особняком, поэтому ворочаюсь с боку на бок, поэтому мой паёк остаётся несъеденным. Но когда я закрываю глаза, я вижу не волькру.
Мне нужно поспать. Я не могу позволить себе не быть начеку завтра. Это не то место где терпят ошибки. Старый Ковач говорил, что нужно иметь чутьё на след, что либо земля говорит с тобой, либо нет. Что ж, земля говорит — и когда это происходит, она воет так громко, что я не слышу собственных мыслей. Она стонет под тяжестью снега, под порывами ветра. Ветер — в тот момент, когда ты выходишь из палатки, он хватается за тебя, голодный, цепляется за любой открытый кусочек кожи, поглощая любое небольшое тепло и выплевывая его обратно в жалкое серое небо.
Несколько недель назад мы попали в снежную бурю. Когда в ту сторону налетела буря, сильная и быстрая, несущаяся с севера, проводники назвали ее Грузебурей, Брут. Мы знали, она бы уничтожила все следы стада, но в таких условиях нельзя было путешествовать, поэтому мы разбили лагерь и засели пережидать её. Затем Пилкин вышел на улицу, чтобы отлить, и не вернулся. К тому времени уже стемнело, и на нас обрушилась буря. Все, что можно было увидеть, — настил и узор снега.