Мишка Ворог

В маленькую избёнку четы Нехлюдовых, что приютилась возле церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот, зашёл интересный гость. Одет он в сюртук песочного цвета, чисто, не богато, но и не бедно, как коллежский секретарь, хотя таковым, конечно же, не являлся. Лицо у него широкое, глаза хитрые карие, аккуратная ухоженная жиденькая тёмно-русая бородка, роста он среднего и мужчина довольно-таки крепкий.

Нехлюдовы неделю назад обвенчались. Иван Нехлюдов лейб-гвардии конного полка рейтар, высокий крепкий черноволосый мужчина двадцати пяти лет, жена его, Евдокия Нехлюдова, из фабричных, то есть работница мануфактуры, ей двадцать три года, смуглая, черноволосая с серыми глазами.

Евдокия Никитина дочь Смирнова, когда-то была дворовой девкой дворян Филимоновых, освобождённая ими от крепостной зависимости пять лет назад. Вот из её прошлого, из той дали и пришёл их сегодняшний гость. Звали его Мишка Ворог, и был он известным атаманом мошенников на Москве. Ему девятнадцать лет, но выглядел он старше и сам думал, что ему лет двадцать или даже года двадцать два.

Мишка из мешка вынул шкатулку обитую бархатом, обделанную золотом и драгоценными камнями.

- Это вам подарок на свадьбу.

На удивлённый взгляд Нехлюдова, сказал с усмешкой.

- Молчи лучше, господин рейтар. Я не вор и не тать, но на ту же стать.

Ворог подошёл к Дуне, приобнял её за плечи, поцеловал в щёку, достал из-за пазухи кошелёк и сказал:

- Вот тебе луковица попова, облуплена, готова. Зная почитай, а помру – поминай. Здесь триста рублей серебром.

Кошелёк, мешочек из серого полотна, действительно чем-то похож на очищенную луковицу.

- Миня, - только и смогла пролепетать Дуня.

- Она мне, господин рейтар, как сестра, - пояснил Мишка, - жизнью ей обязан. Рассказывала тебе жена?

- Нет, - сказал Нехлюдов, - но, что тебя знает, сказывала.

- Да я – что? Невелика птица-синица. Аль рассказать умело, как было сие дело?

- Изволь, пожалуйста.

- Так слушай, рейтар. Я тогда года четыре служил у господ Филимоновых. Жила у них (да и сейчас живёт) такая девица Фёкла Якимова. По утрам она кофей варила и господам в постель его подавала. Приближённая к господам она, потому и командовала всеми девками да бабами. Самый главный-то управляющий Гаврила Михайлов, но девица Фёкла тоже командовала. Девице той тогда было годков шестьдесят, а может более. Злая – не дай Боже. Оно и понятно, без мужика всю жизнь, замужним бабам завидует. Там вся прислуга из одного села, но мы с Дуней из одной деревни, дома наших родителей рядом стояли, соседями были. Ну, так вот. Дуня замуж собралась за филимоновского конюха. Как его звали? Забыл.

- Серафим, - подсказала Дуня.

- Да. Неделя, что ли до венчания осталась?

- Нет, меньше, - сказала Дуня, - дней пять или шесть.

- Не важно. Миловались Дуня с Фимой в чулане, а их там Фёкла застала. Ну и шум подняла, мол, разврат, Бога не боятся. А конюх-то с досады Фёклу-то малость побил. Ну, тут всё – конюха в солдаты-то и забрили. А я-то уж больно возмущался несправедливостью. Молодой был. Был у меня рубль мелочью, вот я его между Дуней и конюхом поделил. А барин, Гурий Петрович, сказал, что я этот рубль у него украл. Вот меня на конюшне кнутом-то и исполосовали, да к медведю в клетку кинули. Как он меня не заломал – не ведаю, сытый, должно быть, был. А ночью меня Дуня из клетки выпустила, а не выпустила, заломал бы меня медведь. За это ей господа милость сделали: плетьми отходили, избу сию подарили да на волю отпустили.

- Да будь она проклята, - в сердцах сказала Дуня, - эта милость барская. Лучше уж ночные горшки выносить, чем шерсть на мануфактуре этой глотать. А Серафима-то убили через два года, да…

- Так в том-то и был подвох-то, что б ты с голоду подохла.

- А вот не подохла.

- И правильно, Дуня, долго живи, Бога не гневи. А ты бы, господин рейтар, подарил бы коробку, какому командиру, пусть бумагу напишет, что служить боле не можешь. На триста рублей деревеньку в три двора купить, чай, можно. Не надо делать из Дуняши «соломенную вдову».

«Соломенными вдовами» называли солдаток, давно не получавшими известий от своих мужей и не знавшие, живы те или нет.

- Подумать можно, - задумчиво произнёс Нехлюдов.

Он и женился на девице Смирновой, потому что узнал об имеющихся у неё ста рублях серебром да избушка эта - приданное-то хорошее, а тут ещё ей подкинули триста рублей да шкатулку.

- Чаю не желаешь, Михайло Павлович? – спросил рейтар.

- Не откажусь, - сказал Мишка.

На самом деле, всё, что он рассказал Нехлюдову, было так да не так. Они с Дуней заранее договорились рассказать, что бы рейтар не очень ревновал, объяснить ему, что она честная девушка, а то, что досталась ему не девицей в анатомическом смысле, так то не её вина, а её беда. Но Дуня не ожидала, что Мишка придёт с такими подарками. Но за Ворогом это водилось: он легко добывал деньги, а потом не знал, что с ними делать. Вот и раздавал их направо и налево, из того, что останется после весёлых попоек.

Мишку Павлова, сына Осокина, привезли в услужения господам Филимоновым в десятилетнем возрасте из далёкой рязанской деревни. Четыре года он честно служил, господа его не замечали: ну, бегает мальчонка, и бегает.

А мальчонка вырос не по годам и в свои четырнадцать, выглядел на все восемнадцать. Наверное, сказалась хорошая кормёжка в барском доме. И захотелось ему бабу так сильно, что хоть на стенку лезь. Вот он как-то раз и пристал к Дуньке Смирновой. Ей в ту пору уже исполнилось восемнадцать лет, девка-перестарок, а господа замуж её почему-то не отдавали. Долго он к ней присматривался, да и она на него заглядывалась, а тут лето, кровь кипит, решился. Зажал её Мишка в чуланчике и стал шарить жадными руками по её лакомому телу. Дуня резко оттолкнула его:

- Ты что это, Мишка, взбесился? Никак угорел?

- Ничего я не угорел. Бабу хочется, - честно признался Миша.

- Хочется – перехочется.

- Я всё для тебя сделаю, только дай.

- Дай! Кусай! Сначала сделай.

- А что сделать-то?

- Рубль серебряный принеси, тогда посмотрим.

Дуня засмеялась серебряным колокольчиком, оттолкнула паренька и пошла по сеням, покачивая бёдрами. У Мишки аж дыхание перехватило.

Рубль – большие деньги, Дуня на то и рассчитывала, что мальчишки такие деньге взять негде, потому и отстанет.

Мишка задумчивый и растерянный вышел со двора, прошёл закоулками на Ильинку, а по ней на Красную площадь.

Шум, гам стоял на площади: народ продавал, покупал, просто бродил между рядами лавок. Побрёл и Мишка. И что его дёрнуло вытянуть из кармана прохожего носовой платок. А с другой стороны, он так соблазнительно торчал белым уголком из кармана: ну, как не взять? Выдернул, скомкал в руке и положил платок в свой карман и тут же постарался затеряться в толпе. Сердце бешено колотилось, но страха не было. Мишка бесцельно походил между рядов, сердце успокоилось, он пошёл вниз по Васильевскому спуску, под гору, там тоже шёл торг.

Ну, и что делать с этим платком? Здесь, под горою, торг более мелкий без лавок, на ногах. Торговали как с лотков, так и просто с рук. Мишка подошёл к торговке, у которой в левой руке зажаты штук двадцать платков.

- Чего тебе? – недоброжелательно спросила баба.

Мишка показал платок.

- Продаёшь? – полушёпотом спросила торговка.

Мишка кивнул. Торговка молниеносно отобрала у него платок, а в своей ладони он почувствовал маленький кружок.

- Иди отсюда, парень, - сказала торговка, - не хочешь покупать – иди с Богом.

Мишка отошёл подальше, разжал кулак. На одной стороне монетки изображён двуглавый орёл, на другой написано: алтын. Мишка с тоской подумал, что до рубля ему долго таких монеток собирать. Он опять поднялся на Красную площадь.

Мишка никогда не занимался физической работой, руки у него мягкие, ладони узкие, пальцы длинные живые. У него ловко получилось залезть в чужой карман и вытянуть оттуда платок и несколько монеток. Монеток оказалось пятьдесят одна копейка, платок он живо обменял на алтын и того у него оказалось пятьдесят семь копеек, до рубля осталось набрать совсем немного. Третья кража оказалась неудачной. Попался. Мишку избили и, самое обидное, вывернули карманы и забрали все деньги. Мишка долго плакал у Кремлёвской стены, но слезами горю не поможешь. На четвёртой краже он выдернул шёлковый платок нагло, почти в открытую, показал бывшему обладателю платка язык и скрылся в толпе. Мишка решил, что на сегодня приключений хватит, а платок оставить себе на память, на удачу. В усадьбе Филимоновых управляющий Гаврила отчитал его зато, что он где-то шлялся, Мишка хмуро выслушал его и сказал, что всю работу, какую надо исполнить, он сделает.

Спал Миша в эту ночь плохо, его тянуло туда, на Красную площадь. Утром, быстро переделав все дела в усадьбе, он рванул на торг. Ему повезло сразу, из первого кармана Мишка извлёк рубль двадцать и платок. Платок продал знакомой торговке, в кармане у него звенело один рубль двадцать три копейки, и Мишка решил больше не испытывать судьбу. Хотел было потратить двадцать копеек с алтыном, да не придумал на что.

В усадьбе он отыскал Дуню и показал ей рубль.

- Ночью могу принести.

Дуня презрительно фыркнула и молча ушла. Миша целый день думал: идти ему ночью к Дуне или не идти. Вечером решил, что идти, если выгонит, то рубль цел будет.

Ночью Мишка тихо, в одних чулках, что бы ни стучать башмаками, пробрался в комнату Дуни. Положил на стол, что б слышала, рубль, разделся и нырнул к ней под одеяло. От волнения перед предстоящим, Мишу такая дрожь пробила, что он еле с собой справился. Опять он накинулся на неё, жадно шарил руками по её телу. Дуня обняла его и прошептала на ушко:

- Да не спеши ты, Мишенька, я же тебе всё разрешаю, будь поласковей.

Когда всё свершилось, и Мишка отвалился от неё, задыхаясь от восторга и от своих действий, восстановив дыхание, спросил: