— Заметано. Но сначала — спать? — я чувствую, как поднимается его грудь, когда он зевает, а сердце бьется медленно и ровно. Его близость действует так успокаивающе, что ее можно прописывать невротикам или тем, у кого проблемы с тревожностью. Сорт наркоты, которой всегда мало, но которой невозможно передознуться.

— Я должен идти. — Хотя мне не хочется. Хочется заснуть вот так. Хочется еще раз обнять его. Только вот я не знаю, как попросить. Может быть, в этом вся проблема. Я никогда не знал, как просить о том, чего хочу.

— Тебе не обязательно уходить. Здесь полно места, если захочешь — оставайся. Но если тебе надо вернуться, я провожу тебя до станции.

Это было бы неплохо, хотя метро откроется только через час.

Его плечо чуть напрягается. Протягиваю руку и провожу пальцами по упругим мышцам, поразительно четко сознавая, что я почти у него на коленях (и это заставляет меня с той же ясностью осознать, как сильно я хотел бы там оказаться).

— Может, присядем где-нибудь поудобнее? — спрашивает Бенджи.

Он бросает взгляд на Джема и Симону, которые стоят недвусмысленно близко друг к другу и тихо болтают о чем-то возле кухонного стола. Остальные соседи Джема, похоже, потихоньку расползлись. Кроме нас, на кухне никого не осталось.

— Да, оставим их наедине, — бормочу я, поднимаясь.

В гостиной, вероятно, есть более удобные кресла. Надеюсь, там тоже никого нет.

Несмотря на то, что торшер у камина освещает комнату мягким красноватым светом, я все равно умудряюсь запнуться обо что-то в дверном проеме, может это мои собственные ноги. Бенджи обхватывает меня за талию, чтобы поддержать и ведет к одному из больших и удобных на вид кресел за пианино.

Я делаю недовольное лицо. Не хочется сидеть одному. Бенджи тихо смеется, когда я тяну его за собой в кресло.

Не знаю, что на меня нашло. Места недостаточно, и нам тесно.

— Ты куда? — бормочет он, когда я пытаюсь снова встать.

— Не хочу тебя раздавить.

Бенджи приподнимает бровь и пристально смотрит на меня. В полумраке его взгляд кажется таким темным. Я не уверен, что разгадал его значение. Хотя обычно его голубые глаза довольно красноречивы. Но это при свете дня.

— Все в порядке, — говорит он и касается меня кончиками пальцев, но не берет за руку — если бы он это сделал, то я, скорее всего, отпрянул бы, как пугливый пони. Я до абсурда благодарен за то, что он знает меня вдоль и поперек. Но я до сих пор не знаю, что делаю. Что мы делаем? Мы не должны. Это плохая идея. Я — плохая идея.

— Мне нужно еще водки.

— Тебя нужно обнять.

Меня нужно обнять. Я киваю, покусывая нижнюю губу.

— Алфи, иди сюда.

Но я не двигаюсь. Не могу. Единственное, что мне удается это прижать свои колени к его, и, когда он отвечает тем же, мои губы трогает легкая улыбка.

— Знаю, что веду себя странно, — тихо говорю я, понимая, что не хочу быть странным рядом с Бенджи. Хотя раньше подобное не было редкостью. — Мне кажется, я увяз в зыбучих песках, — едва слышно добавляю я.

— И как же нам тебя вытащить? — шепчет он в ответ.

Я не знаю. В этом-то и проблема.

— Х-м-м. — Он задумывается на минуту. — Это кресло, похоже, тоже затягивает. Мы оба можем сидеть здесь, пока зыбучие пески не сдует. Или я могу перебраться на другое кресло, придвинуть его ближе, и мы могли бы сидеть и разговаривать, пока ты не выберешься.

Я не понимаю, как ему удается всегда так спокойно реагировать. И откуда он всегда узнает, что мне нужно, когда я и сам часто этого не понимаю.

— Кстати, мне нравится, когда ты странный. — Он мило ухмыляется.

— А не должно, — говорю я, чувствуя, как быстро колотится мое сердце.

Мне лучше закрыть глаза, иначе я так и не позволю себе сесть к нему на колени. Если не буду ничего видеть, то смогу притвориться, что почти не двигаюсь. Но я хочу видеть, и на секунду замираю, не зная, что делать. Скольжу пальцами по его груди и смотрю, как он глубоко дышит. Я знаю, что Бенджи наблюдает за мной и, вероятно, не может понять, что я, черт побери, делаю. Его футболка такая мягкая. Я бы хотел надеть ее вместо своего нелепого костюма Зуландера. Внезапно думаю: «К черту все», — поворачиваюсь боком и утыкаюсь лицом в идеальное пространство между его шеей и плечом.

Весь стресс, который я когда-либо испытывал, будто отступает, стоит мне вдохнуть запах его кожи.

Я чувствую, как он медлит, перед тем как обнять меня. Ребрами ощущаю его быстрое сердцебиение, ритм которого вторит моему.

— Я действительно пахну как наша прачечная? — спрашивает он. — Типа как стиральный порошок или что-то наподобие?

— Ты пахнешь домом, — говорю я тихо, не надеясь, что он услышит.

— Ты тоже, — шепчет он в ответ.

Я фыркаю от смеха и ничего не могу с этим поделать. Какого хрена я сижу на коленях у младшего брата Джема? И почему я всегда пытаюсь дистанцироваться от происходящего, называя его так?

Бенджи обнимает меня чуть крепче. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы я не развалился на части.

— Бенджи, ты счастлив? — спрашиваю я спустя какое-то время.

— Прямо сейчас? Да, вполне.

Мне даже не нужно смотреть на него, чтобы понять, что Бенджи улыбается.

Тепло от смущения распространяется по всему телу, но в кои-то веки я не сопротивляюсь, ступая на скользкую дорожку. Если я буду слишком много думать о своем возбуждении, то, скорее всего, все испорчу, и, кроме того, я слишком устал, чтобы бороться с сильным желанием чего бы то ни было. Но потом Бенджи сдвигается, так что мы каким-то образом оказываемся еще ближе. Мой голос истончается.

— А в целом? — спрашиваю я, в основном чтобы отвлечься от того, что в его пресс сейчас упирается совсем не мой телефон.

— Я не знаю. Думаю, в основном… у меня довольно счастливая жизнь.

— Но не в целом?

— А существуют ли вообще абсолютно счастливые люди? — он удовлетворенно вздыхает. — Если бы ты мог получить что угодно прямо сейчас, что бы ты хотел, Алфи? Я имею в виду абсолютно все. Без ограничений.

— Без ограничений? — я сминаю мягкий хлопок футболки Бенджи пальцами. Он должен был уже знать, что я практически состою из ограничений. Иногда я задаюсь вопросом, не искажена ли моя версия реальности, как если бы я смотрел на мир через очень хреновый калейдоскоп.

— Что бы ты ни ответил, мы можем сразу забыть об этом, если хочешь.

— Хорошо. — Обещание все забыть было единственным способом заставить меня сказать ему хоть что-то. Тем не менее, я не представляю, как мне удается выдавить из себя: — Я хочу пойти спать, и чтобы ты обнимал меня так же, как сейчас. — Понятия не имею, почему улыбаюсь, но ничего не могу с этим поделать. Прикусываю свою губу. — В смысле, если тебя это не смущает.

— Обо мне не беспокойся, — тихо шепчет Бенджи, когда я закрываю глаза. — Я на седьмом небе.

Он любит обниматься. Я знаю это. То, что сейчас он обнимает именно меня, ничего не значит.

Я сонно задаю ему его же вопрос:

— Что бы ты хотел, если бы мог иметь что угодно? Я запрокидываю голову, желая увидеть выражение его лица.

С закрытыми глазами он улыбается, и просто говорит:

— Это.