Не представляю, что творю. Ну, впрочем, ничего нового.

Алфи

Блин, на лужайке у дома Джема ужасный дубак. Из-за влажной от росы травы мои ноги полностью промокли, и когда я шевелю онемевшими пальцами, раздается хлюпающий звук, как будто в моих носках кто-то чавкает. Хотя, в том, что я сейчас в таком положении, мне некого винить, кроме себя. Обнимаю себя руками и ступаю в узкую полоску света, пробивающуюся из-за дома.

Очень надеюсь, что Бенджи не скажет Джему, что я все еще здесь. Думаю, он этого не сделает, но одно только воспоминание о моем побеге, а я не так уже много лет, заставляет меня съежиться от стыда. Хотя я сбежал не потому, что Джем сказал то, что я не готов был услышать, — просто он говорил о Бенджи. В любом случае, он не сказал ничего настолько ужасного, что могло бы меня шокировать.

Но мысль, что другие люди видят вещи, которые я был не готов им показывать, пугает. И я понимаю, что никак не могу повлиять на их взгляд на вещи. Мне бы просто хотелось справится с этой ситуацией как-то более достойно.

Раньше, еще до того, как уехал в Лондон, я постоянно беспокоился, что подумает Джем, если узнает о моих к Бенджи чувствах… ну, что было, то было. Я переживал, что он меня возненавидит. А теперь оказывается, что он видел меня насквозь.

Крепче обхватываю себя руками. Это мало помогает в попытке согреться, но это все, что я сейчас могу.

***

Бенджи выходит из дома со своей сумкой, прихватив мои ботинки и пиджак, и мы идем в комфортном молчании по бескрайнему зеленому парку. Мокрая трава блестит и переливается в лучах солнца. Дрожа от холода, я плотнее кутаюсь в свой пиджак, свободной рукой прикрывая глаза от солнца. Я вздрагиваю от рева сирен, проезжающей мимо полицейской машины. Из-за похмелья мои чувства обострены до предела и всё кажется слишком ярким, громким, холодным. Даже мои мысли.

Я стараюсь не смотреть на Бенджи, когда говорю:

— Знаешь, я все равно попрощался бы с тобой, даже если бы моя обувь была на мне, я б не свалил просто так. Наверное, торчал бы на улице, пока ты не вышел, или что-то в этом роде.

Бенджи достает из своей сумки пакет сока и протягивает его мне. Маракуйя. Я улыбаюсь, чтобы показать ему насколько благодарен за сок, а на деле, все еще вспоминаю с каким выражением лица он выбежал через входную дверь сразу после моего дурацкого побега.

Вчерашние слова Симоны не идут у меня из головы. Бенджи смотрел тебе вслед так, будто беспокоился, что ты собираешься уехать на ближайшем поезде, и он больше никогда тебя не увидит». Потому что, черт возьми, это был вероятный исход. И я чувствую себя отвратительно из-за этого. Может быть, мне вообще не следовало приходить на вечеринку Джема? И было бы лучше, если бы прошлой ночи не было. Надо было остаться на кольцевой линии и кататься по кругу, подобно шарику, брошенному на колесо игральной рулетки, снова и снова, до самого закрытия метро.

Мы идем все медленнее. Трудно понять настроение Бенджи. Куда там, если я даже в своем разобраться не могу.

— Знаешь, у нас теперь новые соседи, — говорит Бенджи после долгого молчания. — Они милые. И у них есть золотистый кокапу, который любит прикидываться мертвым на нашей подъездной дорожке (Прим. ред: Кокапу — это помесь собак, выведенная от кокер-спаниеля и пуделя, чаще всего миниатюрного пуделя). На днях мама даже подумала, что сбила его. Хитрый засранец. Иногда он пролезает под нашим забором и носится по саду. Мама без конца жалуется по этому поводу, но я уверен, что теперь она сама, вероятно, хочет завести собаку. По-моему, ей не помешает немного спонтанности в жизни. Так сказать, добавить огонька, — он замолкает. — А вот мне очень не хватает обмена приветствиями с твоей мамой. Она в порядке?

Я фыркаю, потому что моя мама определенно вносила немного хаоса в жизнь семьи Бенджи и Джема. Хотя и сомневаюсь, что они скучают по тем временам, когда она занималась йогой на их лужайке, потому что наша была слишком заросшей, или по добровольно-принудительному участию в каком-нибудь очередном обряде, которые она тогда совершала.

— Ей нравится в общине, — говорю я. — Думаю, она в порядке. — Телефонные разговоры слишком эмоциональны, но мы переписываемся. — Она присылает мне свои рисунки. — Небольшие фантастические портреты каждого, кто согласится ей позировать. Именно по ним я и понимаю, что она в порядке, потому что в периоды стресса она обычно теряет вдохновение.

Я не добавляю, что мы никогда не говорим об отце. Думаю, Бенджи это сам понимает. Клара Адамс — взрослая женщина, вполне способная принимать собственные неверные решения, мое мнение насчет которых, думаю, ей известно. Меня выводит из себя мысль, что она снова сошлась с изменщиком, который постоянно, пока я рос, разбивал наши сердца.

Но она из тех, у кого вся душа нараспашку. Мне невыносимо это видеть. Но изменить ничего нельзя.

Когда мы сворачиваем за угол и в поле зрения появляется железнодорожная станция, меня охватывает отвратительное чувство тревоги, которое даже хуже, чем мое похмелье. Вероятно, оно вызвано мыслью о возвращении в крохотную одинокую квартиру, которую я, к тому же, больше не могу себе позволить. Слишком быстро мы оказываемся на платформе в ожидании моего поезда, который отправляется одним из первых. В такую рань, так еще и в субботу, кажется, будто вокруг ни души. Мне хочется попросить Бенджи обнять меня в последний раз.

— Собираешься домой? — вместо этого говорю я.

— Да, хочу немного поработать. Может поразвлекаюсь с грудой хлама в гараже. Пить воду всю ночь — просто офигенно. Можно не беспокоиться о похмелье, — он одаривает меня озорной ухмылкой.

Я бы закатил глаза, но уверен, что это вызовет приступ боли.

— Так ты наконец-то получил свой «Мустанг»? — Он всегда хотел «Форд-Мустанг».

— И он 1977 года. Конечно, сейчас он не на ходу, ну это только пока. Ты мог бы прийти заценить.

Я бы пришел хотя бы для того, чтобы увидеть, с каким восторгом он говорит об этом. Но я не могу.

— Может напишешь мне об этом? Пришлешь пару фоток?

Бенджи опускает взгляд.

— Знаешь, я правда понимаю почему ты уехал.

Я уехал по множеству причин. И все они не были достаточно вескими. Да, я мог бы сказать, что одной из них было нежелание видеть маму и папу снова вместе. Это было настолько больно, что я не смог этого вынести. Было ужасно постоянно жить в ожидании того, когда он снова ей изменит. Но это была не единственная причина.

Хреново, но порой то, чего ты больше всего боишься, происходит из-за того, что страх полностью парализует тебя и он единственное, что ты видишь. Я так боялся потерять дружбу Бенджи и Джема из-за своих чувств к Бенджи, что в конечном итоге оттолкнул их обоих.

— Прости меня, — говорю я, понимая, что этого недостаточно. — Я так по тебе скучал.

— Тебе необязательно уезжать. — Видеть искреннюю надежду в его глазах, было также тяжело, как смотреть на слишком яркое солнце, которое сейчас выглядывало из-за крыши станции. Я закрываю глаза.

— Я должен… — найти работу, заплатить за квартиру, — во всем разобраться… — другими словами, продолжать бежать, потому что я просто не знаю, как остановиться.

Хотя, я и не уверен, что вообще хочу двигаться сейчас. Я так устал, все это так чертовски утомительно.

Мой поезд подъезжает к платформе. Сомневаюсь, что мир, и правда, настроен против меня, но в моменты как этот, мне реально так кажется.

— Мне понравилось быть с тобой прошлой ночью. Больше всего на свете. — Он касается пальцами моего запястья, пока говорит, прикосновение настолько легкое, что я беспомощно тянусь к нему, желая большего.

И мне нравится, как он смотрит на меня, говоря такие вещи. Как будто позволяет мне заглянуть себе в душу. Я никогда не чувствовал себя так ни с кем другим.

— И мне, — тихо говорю я. — Но… — я не могу.

Бенджи наклоняет голову, и я знаю, что он изо всех сил старается понять.

— Ты все еще видишь во мне ребенка. Я всегда был для тебя лишь младшим братом Джема. Я понимаю.

Только, когда вру сам себе, — думаю я. — Ты намного больше, чем просто ребенок. И всегда был.

— Дело в другом.

Бенджи хмурит брови, и мимолетная вспышка боли искажает его лицо.

— Это потому, что ты… натурал? — Он ненавидит это слово. И я вроде как тоже, так как я точно не натурал, хотя, знаю, что никогда не противился тому, что люди считали меня таковым.

Я качаю головой.

— Я запутался, Бенджи. Не думаю, что знаю, чего хочу.

Кроме прошлой ночи, когда я был довольно уверен в своих желаниях. И это не секс, а близость. Я не обнимаю людей, с которыми сплю. Я просто хотел быть с Бенджи, больше всего на свете. Даже больше, чем хотел секса. Но я слишком напуган, чтобы признаться ему во всем, чего хочу. Я никогда не испытывал ничего подобного ни к кому другому. А что, если он не захочет этого со мной?

Он смотрит на меня, словно пытается прочитать мои мысли. И часть меня хочет, чтобы у него это получилось. Я начинаю понимать, что, когда копаешься в чем-то, разбирая на составные части, потом не всегда удается собрать это воедино. Не в одиночку.

— Я никогда не хотел ранить тебя, но все равно делаю это. Даже сейчас. — Мой голос звучит очень тихо, и я не уверен, что вообще что-то говорю. Мне бы хотелось перенести эти слова напрямую ему в голову. — Вот почему у нас нет будущего. Не хочу рисковать и разбить тебе сердце.

Разве не каждый, влюбляясь в кого-то, испытывает ощущения сродни падению без парашюта за спиной? — шепчет слишком рациональный голос в моей голове. — Ты не думаешь, что Джем, возможно, чувствовал тоже самое с Симоной прошлой ночью? Или тебе не кажется, что, может быть, это нормально? И это то, с чем ты в состоянии справится?

Мне нужно сесть в поезд.

Но мое сердце думает иначе. Я не могу пошевелить ногами.

Может, это потому, что сердце понимает, что происходит, в то время как голова — нет.

Быстрое легкое прикосновение губ Бенджи к моим шокирует, я чувствую будто из меня разом выкачали весь воздух.