В горле у нее пересохло.

Ее сознание заполнили постоянно вращающиеся и мутирующие образы трупов, крови и конечностей, упакованных в пластиковые пакеты.

В конце концов, она рухнула на пол, прислонившись спиной к стене и плотно втиснувшись между унитазом и раковиной. Она все еще не включала свет, потому что если бы она это сделала, то могла бы увидеть себя, и мысль об этом пугала ее так, что она даже не понимала этого. Она решила, что нечто вроде нее должно быть в темноте.

И в ее голове раздался голос:

Ты только что совершила хладнокровное убийство.

Ты.

Просто...

Совершила.

Хладнокровное.

Убийство.

И это было только начало того, что этот монстр запланировал для нее. Это ужасное присутствие в ней думало, что оно намного умнее Бугимена, но теперь она знала, что это не так. Бугимен был опытен в таких делах и, используя ее сестру как приманку, выкуп и влияние, он довольно умело и тщательно манипулировал ею.

Просто марионетка.

Здесь она думала, что была храброй и уверенной и делала только то, что должно было быть сделано, чтобы обеспечить выживание Лизы, но на самом деле ее жестоко использовали.

Какая-то глубокая, все еще человеческая часть ее души знала теперь, что ей следовало немедленно обратиться в полицию. Но теперь было уже слишком поздно.

Слишком поздно.

Она совершила убийство.

Ее руки были красными от крови.

Если она сейчас пойдет к ним, они ее запрут.

Бугимен знал, как глубока ее любовь, и воспользовался этим, чтобы добиться своего, и теперь Тара была в ловушке, она принадлежала ему так же, как и Лиза. Теперь ей придется сделать то, что он сказал, независимо от того, насколько отвратительными и гнусными были его требования. Свободной воли больше не существовало, и выбор был отнят у нее ее собственной рукой, не меньше.

Горе, которое она тогда испытала, было не только душевным, но и физическим. Руки душили ее, ножи вспарывали живот, ногти выковыривали глаза, а грязные, злобные пальцы гладили мозг. Вот каково это – быть собственностью. Быть рабом, подвергаться домогательствам, быть собакой, которую пинают, оскорбляют и травят из-за ее собственной неспособности делать что-либо, кроме как повиноваться. Слепое, неразумное повиновение. Она мылась, скреблась и дезинфицировалась, но никогда пятно от того, что она сделала и что еще сделает, не станет чистым.

Жизнь Тары была трагедией.

Зверством.

И в ее собственном сознании была зловещая правда: если Лиза умрет, то я убью его. Его кровь будет на моих руках. Я буду отвечать за это так же, как если бы убила ее сама.

И ты сдаешься?

У меня нет выбора.

И ты знаешь. Ты можешь играть в эту игру.

Совершать новые преступления?

Если это то, что нужно.

Я не могу.

Подумай о Лизе. Подумай о своей любви к ней. Что она значит для тебя, и как сейчас, в таком ужасе и отчаянии, как она должна существовать, как она должна знать, что есть только один человек в этом гребаном мире, который отдал бы свою жизнь, чтобы помочь ей, и этот человек – ты. Не подведи ее.

Я уже это сделала.

Но если ты сейчас сдашься, девочка, то этот больной извращенный ублюдок победит, и ты будешь жить с сознанием, что позволила ему это сделать.

Я боюсь... боюсь того, что я сейчас чувствую.

Никакого страха. Никакого раскаяния. Подумай о Лизе. Подумай о своей любви к ней.

И тогда она поняла, что выбора действительно нет. Да, ей придется сделать то, о чем он попросит, но она сделает это, зная, что это приблизит ее к нему и к Лизе.

Тогда подумай! Подумай! Если твоя сила – это любовь к сестре, то в чем же его слабость?

Сегодня вечером, разговаривая по телефону, он почти съежился, когда услышал в ее голосе подавляющее превосходство. Как и все мужчины, он был маленьким мальчиком внутри, и как только вы контролировали этого маленького мальчика внутри, вы контролировали мужчину снаружи.

Я люблю тебя, Лиза, - подумала она тогда. - Я всегда любила тебя с тех пор, как увидела в той кроватке, когда ты вернулась из больницы. Видит Бог, я завидовала тебе, завидовала тому, как мама и папа всегда заискивали перед тобой и игнорировали меня. Как ты была ребенком и могла все испортить, и это было нормально. Но я была старшей сестрой, я должна была быть взрослой и делать осознанный выбор. Я не могла ошибиться, а ты могла. Но когда я вернулась из Денвера, то поняла, что все это не имеет никакого значения. В моей зависти и ревности переплелись бусинки моей любви. Помнишь, как мы обнимались в ночь после похорон? В гостиной, только я и ты? Я хотела утешить тебя, а ты утешала меня, потому что я разрыдалась, и я любила тебя тогда, я уважала тебя, и я любила тебя в тысячу раз больше с того дня.

Я не позволю тебе страдать.

Это будет кровь за кровь.

За каждую вспышку боли, которую причинил тебе этот извращенец-членосос, он познает агонию, которую не может постичь, и я обещаю тебе это своей любовью.

Потом Тара разрыдалась и возненавидела весь мир за то, что он позволил этому случиться, возненавидела Бога, судьбу, ангелов наверху и дьяволов внизу. Но больше всего она ненавидела себя за то, что мыслит как животное, одержимое безумной жаждой мести.

Ей нужно наказать себя за ошибки.

Может быть, все дело в горе, вине и мании, а может быть, в ее католическом школьном воспитании, но она действительно нуждалась в наказании, в искуплении и покаянии, а может быть, в чем-то гораздо более темном и немыслимом – в искуплении грехов. Ей нужно было принести в жертву свою боль, свою собственную кровь.

В аптечке лежала бритва.

Она полоснула себя по животу и груди, разрезала бедра, руки и ладони, пока не потекла кровь, вытягивая что-то из нее и заставляя чувствовать себя очищенной, обновленной. Она подумала о том, чтобы вскрыть запястья, но это было бы разрушение, а не очищение.

Некоторое время она сидела, истекая кровью, и боль была почти исцеляющей.

Это обострило ее ум и чувства. Чувство вины и самоистязания вытекло из нее, как отравленный гной из зараженной раны. Ощущение собственной крови, струящейся по животу и стекающей по бедрам, было бодрящим, и она подумала, не потому ли древние воины обнажали себя клинками, прежде чем идти в бой. Ее пальцы были мокрыми от собственной крови, она облизала их и вздрогнула от голода, который пронзил ее живот. Именно тогда ей захотелось набить себя сырым мясом, красным мясом, хорошо прожаренным и покрытым жиром.

Все еще обнаженная и блестящая от собственной крови, она подошла к окну, распахнула его и жадно глотнула ночной воздух. Она чувствовала запах влажных листьев в траве, влажного перегноя, живых и умирающих существ и холод вечной пряности самой ночи. Она улыбнулась, и сердце ее заколотилось.

Зверь внутри нее был доволен.

Но еще больше была довольна она. Потому что она чувствовала себя обновленной и переделанной любовью своей сестры, любовью, которая была вечной, глубокой и обогащающей. Ничто не могло встать на его пути, и мир вот-вот узнает об этом.

41

Зазвонил телефон.

- Я здесь, - ответила Тара.

- Ты это сделала? Ты сыграла в игру?

Его голос. Больше, чем просто дегенерат или псих, но он звучал как-то по-детски, с едва сдерживаемым ликованием и предвкушением, как маленький мальчик, задающийся вопросом, действительно ли его отец купил билеты в цирк. Он почти задыхался от нетерпения.

Тара чуть не ответила сразу, но прикусила язык, наслаждаясь неизвестностью, которую создавала. Она знала, что правильно определила его: маленький мальчик, больной и испорченный маленький мальчик в душе. Наконец она сказала:

- Да. Дело сделано. Уверена, ты прочтешь об этом в завтрашней газете.

Может, ему не понравилась ее спокойная речь, может, он ей не поверил. За его словами определенно скрывалось сомнение.

- Спирс... в офисе в Хиллсайде... ты туда ходила? Это... это был он, не так ли?

Она прочистила горло.

- Пятьдесят лет. Небольшое брюшко. Надменное лицо. Рыжеватые волосы.

- Да... да, это Спирс! - oн все время сглатывал, как будто рот его был полон слюны. - Ты сыграла в эту игру, Тара. Скажи мне, как это было?

- Это было легко. Он был совсем один.

Бугимен засмеялся.

- Хорошо, хорошо, Тара. Ты избавилась от пистолета?

- Я бросила его в озеро, как ты и сказал, - солгала она.

- Хорошо, - сказал он. Он пару раз сглотнул. - Ты испугалась?

О, он хотел, чтобы она боялась. Садист внутри него требовал этого. Он не удовлетворится ничем другим.

- Нет. Как я уже сказала, это было легко.

Он снова сглотнул.

- Но разве тебя не... тошнило?

- Нет, - солгала она. Она не доставит ему удовольствия узнать, что он сделал с ней. Как это заставляло ее чувствовать себя далеко не человеком. То же самое он, должно быть, чувствовал каждый раз, когда смотрел в зеркало и съеживался от ужаса при виде того, что смотрело на него в ответ. - После того, что ты оставил у меня на кухне, я сомневаюсь, что меня может стошнить.

- Но это был не я, это был не... - начал было он, но спохватился. Она почти слышала, как его губы сжались в тонкую белую линию, чтобы не сказать больше. - Ты сыграла в эту игру. Я знал, что ты придешь.

- Нет, ты надеялся, что я это сделаю.

- Послушай меня, Тара...

- Нет, я не хочу тебя слушать. Я хочу услышать свою сестру. Это было частью сделки, частью игры. Сейчас же соедини меня с ней. Тебе нечего бояться. Я же сказала, что не стану вызывать полицию. У меня нет никакой прослушки. Позволь мне поговорить с моей сестрой.

- Хорошо, Тара.

- Тара... Тара... пожалуйста, делай то, что он говорит... Я в порядке... но... но он убьет меня, если ты не сделаешь то, что он говорит...

- Это все.

- Я хочу, чтобы моя сестра вернулась.

- И ты получишь ее обратно.

- Когда?

- Когда игра закончится. День или два. Это все.

Тара почувствовала себя совершенно сбитой с толку, услышав голос сестры. Она была ослаблена им, ветер высосал из нее все силы. Только благодаря чистой решимости она смогла продолжать.