- День или два. Больше не надо. И игра будет окончена.

- Ну конечно. Просто играй в эту игру, Тара. Играй в игру.

Он повесил трубку.

42

После звонка Тара почти закончила.

Она чувствовала себя сильнее... или что-то в ней изменилось. Но звук голоса Лизы был просто невыносим. Она была в восторге от того, что услышала ее, даже под таким давлением, но часть ее думала, что это, вероятно, худшее, что возможно, потому что это серьезно истощило ее энергию, высосало какую-то необходимую вещь в ней, которая поддерживала ее, подорвало хватку, которую она имела на все это, и силы, чтобы выполнить любой ужас, который придет дальше.

Но, на самом деле, это заставило ее снова почувствовать себя человеком.

Она чувствовала себя женщиной, попавшей в опасное положение, идущей по ненадежному канату через огненную яму. Она была одна, без поддержки и без всякой надежды на это, и она сомневалась в своей способности довести дело до конца. То, что она сделала... Боже мой, это было ужасно. Она была ранена этим как психологически, так и духовно, и она будет носить эти шрамы до конца своей жизни. Как можно притворяться, что живешь после такого? Даже если она вытащит Лизу из этого кошмара... как насчет нее самой? А как же Тара? Может ли она надеяться на продолжение? Захочет ли она этого вообще? Или она просто эгоистична, даже подумывая о чем-то подобном.

Этого она не знала.

Она только знала, что, лежа на кухонном полу – голая, изрезанная и покрытая коркой собственной крови – ей хотелось плакать. Боль нарастала в груди до боли... но слезы не шли.

Ничего.

Она села, прислонившись спиной к холодильнику. Осторожно сняла пластырь с обглоданных пальцев. Затем начала жевать их, боль ярко взорвалась в ее нервных окончаниях и смела мусор из ее разума. Она кусала и жевала, пока боль не заставила ее вскрикнуть, пока горячая сладкая кровь не оказалась у нее во рту. Кровь, которую она сосала и глотала.

Я всего лишь женщина, - подумала она. - Я не могу пройти через все это. Я всего лишь человек. Я всего лишь человек.

И другой голос в ее голове, не ее собственный, просто сказал: Больше нет, ты уже не такая.

43

При свечах было время поиграть.

Червь решила, что ее куклы не так уж плохи, и она прокралась в свою потайную комнату. Генри много лет назад сказал ей, что когда-то, когда люди жгли уголь, это место называлось "угольным бункером". Теперь это была просто темная комната в подвале со скрипучей деревянной дверью, земляным полом и каменными стенами, которые были задрапированы древней, похожей на перья паутиной. Здесь пахло сырой землей, крошащимся камнем и старостью.

Это было место Червя.

Генри сказал, что это может быть ее тайным местом.

Червь помнила, что иногда Генри злился на нее за то, что она делала, и запирал ее в потайной комнате в темноте. Никаких свечей. Только чернота, которая сочилась из стен, как смола. Червь забивалась в угол, закутываясь в ночную скатерть, а по ее ногам и рукам сновали какие-то твари. Иногда они щипали ее. Иногда Червь ловила их, убегающих длинноногих незваных гостей, и давила их между пальцами.

Иногда она их ела.

В темноте, одна, но никогда по-настоящему не одна, Червь напевала песни, свистела и прислушивалась к звукам в стенах. В стенах постоянно слышались какие-то звуки, как будто там кто-то жил, царапался и ползал.

Крысы.

Может быть, это были крысы.

Но Генри уже давно не делал этого с ней, потому что она всегда была хорошей и делала то, что он ей говорил. Генри это нравилось. Генри не причинит ей вреда и не прогонит, если она будет вести себя хорошо. Он сказал ей, что она хорошая девочка. Симпатичная девушка. Что он очень любит ее, но их любовь – тайна. Ш-ш-ш. Секрет. Только между нами.

Но он никогда, никогда больше не играет с ней. Он всегда слишком занят другими делами. Никаких игр. Никаких историй. Никаких разговоров. Не так, как раньше. Не так, как раньше, когда они играли в трупы, раскрашивали лица в белый цвет, рисовали черные круги под глазами и красили губы красной помадой. Никогда, никогда больше не прятаться среди камней, не рыться в старых склепах, не вытаскивать людей из ящиков, не устраивать с ними чаепитий и танцев.

Нет, теперь тебе придется играть в одиночку.

Червь уже несколько ночей не играла с ее куклами, потому что они были плохими, очень плохими. Такими плохими, что ей пришлось их наказать. Непослушные вещи. О чем они просили ее и где хотели, чтобы к ним прикасались. Мать никогда так не прикасалась к своим детям.

Плохие, плохие куклы! Теперь мне придется наказать вас, как наказывает меня Генри! Это будет больно, и вы будете плакать! Видите? Посмотрите, что вы заставляете мать делать с вами... вот так... вот так... плохие, плохие дети...

В углу стоял маленький грязный столик с маленькими грязными стульями, придвинутыми к нему. Поверхность была потертой, пожелтевшей и ужасно грязной. На нем стояла посуда. Пластиковые тарелки и сервиз для чаепития, который Генри купил для нее.

Иногда она позволяла своим куклам сидеть за столом.

Но не в последнее время.

Они были плохими.

Теперь они были погребены под земляным полом.

Свеча отбрасывала зернистый желто-оранжевый свет в потайную комнату. Искаженные тени прыгали и трепетали. Червь любила смотреть на свет. Иногда он принимал очертания, которые она узнавала, очертания людей, с которыми можно было поговорить. Стоя на коленях на земляном полу, одетая только в плохо сидящее желтое платье, выцветшее и испачканное темными пятнами, она вдавливала пальцы в грязь.

Она была прохладной и влажной.

Только она знала, где находятся могилы ее кукол.

Она начала копаться в грязи грязными, почерневшими пальцами. Она зачерпнула пригоршню влажной земли, наслаждаясь ее запахом и ощущением. Иногда она прижимала землю к лицу, чтобы вдохнуть ее аромат. Это возбуждало ее. Заставляло ее копать глубже, черви проскальзывали между пальцами, земля набивалась под ее расщепленные ногти.

Она коснулась чего-то холодного.

Дирдри.

Дирдри была одной из ее кукол. Червь медленно соскребала грязь, пока не смогла разглядеть тело, руки и ноги и голову куклы, все еще покрытую грязью. Она все чистила и чистила, а там была Дирдри. Ворча, Червь вытащила ее из могилы.

Дирдри ухмыльнулась ей, непослушная тварь.

- Ты думала, что мама забыла о тебе, моя дорогая Дирдри? - cказала Червь.

Кукла ничего не ответила. Она только усмехнулась.

Червь знала, что Дирдри не очень красивая кукла. Ее кожа была слишком желтой и морщинистой, а голова напоминала сморщенную тыкву. Выцветшие рыжие волосы росли на макушке и ниспадали на плечи. Но они были пятнистые, и были большие проплешины там, где Червь должна была приклеить новые волосы. Отложив ее в сторону, Червь выкопала ленивого младенца, Толстика, круглого и мягкого на ощупь. Потом она вытащила Билли из могилы. Счастливая, она прижала кукол к себе, чувствуя, что в них кишат насекомые, но не обращая на них внимания. Куклы, казалось, притягивали насекомых и червей.

- Хотите устроить чаепитие, малыши?

Они, конечно, ничего не сказали, но так оно и было. Хорошие куклы не возражали, и когда они это делали, Червю приходилось их наказывать. Иногда она щипала их, а иногда била. Когда она по-настоящему злилась, то кусала их. Были и другие вещи. Вещи, о которых она не любила думать. Генри сказал, что куклы особенные и их нельзя выносить из потайной комнаты. Никогда, никогда. Как и саму Червя, их не выпускали из дома, хотя иногда Червю нравилось представлять, как они будут выглядеть, сидя на солнышке, и что скажут люди, проходя мимо и глядя на ее хорошеньких куколок.

Но этого никогда не случится.

Генри это не понравится.

Кроме того, Червь не любила солнечный свет.

Она усадила кукол за стол и придвинула им стулья. Это будет очень милое чаепитие, и Червю нравилось представлять, что они находятся в большом красивом доме, а на улице идет дождь, совсем как в книгах, которые Генри иногда читал ей. Что ее куклы не были грязными, как и она сама. Нет, нет, они были прекрасными девочками и мальчиками в прекрасных платьях и костюмах. Но это было неправдой, и она это знала. Костюм Билли был черным и пыльным, на рукавах и воротнике виднелись пятна плесени. На самом деле онa рослa прямо на лице Билли, как влажный мех.

Червь знала, что ей придется это соскрести.

На Толстике было белое платье с оборками, но оно было сильно испачкано, порвано и покрыто плесенью. Не очень-то красиво для такой круглой хорошенькой малышки, как она. А Дирдри... ну, когда Генри купил еe, платье у нее было очень красивое, из лилового велюра, но теперь оно стало почти черным, как кожура гнилой сливы.

Билли продолжал падать вперед, его лицо ударилось о стол и оставило очень грязное пятно.

- Прекрати! - сказала ему Червь. - Разве ты не видишь, какой бардак творишь? Плохой мальчик... почему ты всегда должен быть плохим мальчиком?

Она снова усадила его, усадила в кресло, резко ущипнула за шею, и что-то сорвалось с ее пальцев. Она отбросила его в сторону.

- А теперь, детки, сегодня мы устроим славное чаепитие и будем пить чай, как леди и джентльмены, - сказала им Червь. - Сначала я налью вам чаю.

Она наполнила их чашки притворным чаем из пластикового чайника. В ее сознании от чая шел пар. Это было хорошо, и детям очень понравилось. Она помогала им пить, пока чашки не опустели. Потом она показала им, как умеет танцевать вокруг стола и петь песню, которой ее научил Генри. Все это было очень весело.

Пока Дирдри все не испортила.

Червь поймала ее, когда та высунула язык в сторону Билли. Потом она сказала самое ужасное самым ужасным шепотом:

- Наказан! Ты будешь наказан! Вытащи свою начинку! Вытащи свою набивку из живота и жуй ее, жуй, жуй!

- Дирдри! - oчень сердито сказала Червь. - Что ты сказала?

- Ничего!