Тара поняла, что тяжело дышит.

Капелька пота скатилась по ее щеке.

Не вытирай ее, они увидят!

Успокойся, сохраняй спокойствие, как ты уже это сделала. Тем не менее, странные, искаженные и совершенно гротескные образы ее в виде паука, ползущего по своей паутине к пойманному в ловушку и визжащему Бугимену... это взволновало ее. Боже, ей стало жарко во всем теле. Ее соски были напряжены, прижимаясь к кружевному материалу лифчика. Там, где ее бедра соприкасались, было влажно, и у нее возникло безумное, самое непристойное желание расстегнуть молнию на брюках и просунуть в себя палец... нет, два пальца. Это именно то, чего она хотела, но она боролась с горячей животной похотью внутри и сосредоточилась на зеркале, потому что знала, что они наблюдают за ней.

Хорошенько присмотритесь, придурки.

Я знаю, что делаю.

Я доберусь до Лизы, а потом до того гребаного зверя, который ее похитил. Для него не будет ни суда, ни следствия, я отучу этого скользкого ползающего гребаного червя пачкать мою жизнь и класть свои грязные пальцы на мою сестру.

Тара сидела, скрестив ноги и распрямив их, пытаясь контролировать этот надоедливый тик в уголках губ, сжимая левую руку в кулак, потому что она сильно дрожала. Она так дрожала с тех пор, как она схватила прохладные, запекшиеся от крови волосы Маргарет и вытащила голову из сушилки. Она коснулась чего-то, что ей не нравилось, и поэтому не могла перестать дрожать.

Пусть все перевернется.

Каждую ночь игра.

И с каждой ночью все ближе.

Она чувствовала себя сильной, могущественной, непобедимой. Она чувствовала себя воином, взвинченным от жажды крови, берсеркером, вышибающим себе мозги жаждой смерти. Она была готова пролить кровь, искупаться в ее темных реках, и никто не должен был пытаться остановить ее. Слава будет принадлежать ей. Слава убийства. И ее левой руке лучше привыкнуть к этому, потому что голова Маргарет будет не единственной, которую она поднимет высоко.

О, этот запах, эта вонь.

Да, эта проклятая комната. Она действительно чувствовала ужасный запах страдания и вины, страха и тревоги. Они стекали со стен болезненным коричневым соком. Она чувствовала, как это сочится по ней, капает на нее, пытаясь проникнуть в ее поры. Уилкс думал, что сломает ее, но она была гибкой, эластичной, она не могла сломаться. Но запах... ну, да, это было тревожно, и это заставляло ее чувствовать себя грязной и липкой, как будто на ее коже была засохшая кровь, ее мембрана. Жаль, что у нее не было чистящих средств, она бы убрала за ними.

Они подумают, что ты сошла с ума.

Да, Тара знала, что должна сидеть там и быть спокойной, расслабленной, беззаботной... но ее разум продолжал блуждать в стольких темных направлениях, ползти по стольким извилистым темным улицам. Ей было трудно контролировать свои мысли. Было трудно сосредоточиться. Это зеркало. Они наблюдали за ней, эти гребаные уроды. Забавно. Окна. Зеркала. Отражения никогда не выглядели в них полностью реальными, вроде как мир Тары, который был немного кривым, как тот неопрятный мир, который Алиса подсмотрела в зазеркалье. Это было похоже на то. Все выглядело нормально... и все же это было не так, все было как-то не по центру, мрачно, призрачно, как будто между ней и реальностью был лист пожелтевшего целлофана.

Разве это не странно?

Ей нужно было перестать думать, как сумасшедшая, и сосредоточиться на том, что было здесь и сейчас. Она пожалела, что у нее нет бритвы. Она будет резать себе руки до крови, и это все прояснит. Так было всегда.

Ну же, Уилкс! Я не собираюсь торчать здесь весь гребаный день!

Достаточно скоро, достаточно скоро... Она все еще чувствовала тот ужасный запах в комнате, но это был ее собственный запах, который начинал беспокоить ее – это был пот из ее пор, ужасный запах смерти. Хорошо отделанные мрамором куски сырого мяса, свернутые жирные петли кишок, холодные окоченевшие конечности и головы... уставившиеся, остекленевшие головы, бородатые в засыхающей крови. Боже милостивый, какая вонь. Меня тошнит. Это было в ее волосах. На кончиках ее пальцев. Они почувствуют ее запах, когда войдут. Она знала, что это случится, потому что они были копами с носами копов, подергивающимися розовыми свиными носами с раздувающимися свиными ноздрями, которые могли чувствовать запах грязи, грязи, мусора и разложения. О, но если они учуют это на мне, я не позволю им дотронуться до меня своими грязными пальцами, я не позволю им, я закричу, я выцарапаю их гребаные глаза, им лучше не пытаться остановить меня, потому что я не позволю им, Я НЕ ПОЗВОЛЮ ИМ ВСТАТЬ МЕЖДУ МНОЙ И ЛИЗОЙ... Я НЕ МОГУ, НО... О, ЭТА ГРЕБАНАЯ ВОНЬ КЛАДБИЩЕНСКОЙ ГРЯЗИ И ГНИЕНИЯ ГРОБА... Я ЧУВСТВУЮ ЭТО... Я УБЬЮ ИХ, Я УСКОЛЬЗНУ, И ОНИ НЕ ДОБЕРУТСЯ ДО МЕНЯ, ОНИ НЕ ДОБЕРУТСЯ ДО МЕНЯ.

Дверь открылась, и вошел Уилкс.

- С вами все в порядке, мисс Кумбс?

Она вытерла холодный/горячий пот с лица.

- Лучше не бывает.

- У меня есть для вас машина.

- Самое время, - сказала она, отказываясь смотреть на него, когда он проходил мимо, потому что его лицо было похоже на бледный, влажный воск гробовщика.

59

Когда Уилкс закончил и Тара Кумбс ушла, он обнаружил, что Бад Стэплтон ждет его в маленьком кабинете, который в это время вечера был пуст. Он делал вид, что читает журнал, но крепкий старый коп нервничал, как будто его живот был набит котятами. Он едва мог усидеть на месте.

- Что думаешь? - сказал он, листая журнал.

- Я не уверен.

Уилкс сел на противоположную сторону стола и принялся изучать угасающие лучи вечернего солнца. Он наблюдал за Тарой, пока она была одна, и все, что она делала, это смотрела в зеркало и улыбалась. И было что-то ужасно неправильное в этой улыбке... И все же она казалась спокойной.

- По правде говоря, - сказал ему Уилкс. - Мне очень трудно понять эту женщину. Однако ее глаза беспокоят меня. Но это ничего не значит.

Бад Стэплтон кивнул.

- Я не вижу на данном этапе, где мы можем что-то сделать. Она сказала, что ее сестра вернется домой через несколько дней или около того, и тогда мы побеседуем с ней. И если она говорит, что не видела твою жену, значит, все это – колоссальный тупик, и у тебя теперь есть очень сердитая соседка.

Бад хмыкнул.

- Хочешь знать мое мнение? Держись от нее подальше.

- Не знаю, смогу ли я это сделать.

- Ну, тебе лучше научиться, - сказал ему Уилкс нехарактерно резко. - Эта женщина сыта тобой по горло, и я почти уверен, что тебе больше не рады в ее владениях. Если что-то и происходит, то ты можешь испортить расследование. Держись от нее подальше.

Он снова хмыкнул.

Уилкс немного смягчился.

- Я бы сказал, что пока все, приятель. Все, что мы можем сделать, это ждать, скрестить пальцы и надеяться на лучшее. Может быть, что-то изменится.

Бад посмотрел на него усталыми, слезящимися глазами.

- Она мертва, ты же знаешь. Она мертва с первого дня, и я думаю, что знаю это так же, как и ты.

Уилкс ничего не ответил. Это было правдой. Когда исчезает пожилой человек, полицейский думает о самом плохом. И он думал так с тех пор, как ввязался в это дело. Стэплтон был полицейским. Невозможно было приукрасить это для такого старого ветерана, как он.

- Нам придется подождать и посмотреть.

- Подожди и увидишь, - сказал Бад, отбрасывая журнал. - Я собираюсь это выяснить.

- Будь осторожен с этим, - предупредил его Уилкс. - Держись подальше от этой женщины. Похоже, она не из тех, кого можно злить.

Бад встал.

- Ты делай то, что ты должен, а я буду делать то, что я должен.

60

Фрэнк и Стив придумали план, согласно которому они по очереди будут наблюдать за домом Тары, пока она не появится. Что-то вроде засады полоумного телевизионного полицейского, но это было все, что они могли придумать. Когда она появится, тот, кто наблюдает, позвонит другому. Это было выполнимо.

Стив остался на дежурстве, поэтому Фрэнк проделал долгий путь до своей квартиры, проезжая мимо Лайман-парка, когда последние лучи солнца пробивались сквозь высокие вязы и тени густо изгибались на площадке для пикника. Он увидел вдалеке женщину, которая выгуливала свою собаку и возвращалась в город. В парке была пустота, которая странно беспокоила. В июле здесь было полно народу, музыка, ларьки мороженым, дети толпились на пляже... теперь он просто совершенно пуст.

Он поехал по извилистой дороге к пляжу только по той причине, что ему действительно было нечего делать. Он проверил свой сотовый. От Стива ничего. Ветер усилился, когда он приблизился к пляжу, листья шелестели, а ветви сгибались.

Он припарковался у пляжного домика, спустился к бетонному волнорезу и сел там, вспоминая все, но ничего особенного. Уже темнело, и он уставился на берег, на воду, прикуривая сигарету от зажженной спички и напоминая себе, что ему нужно бросить курить.

Он подумал о Стиве.

Он подумал о Таре.

Он трахает твою девушку, ты же знаешь. Эта мысль непроизвольно пришла ему в голову, и он усмехнулся себе под нос. Нет, не моя девушка. Уже нет. Если она вообще когда-нибудь была. Он так долго горевал из-за этого, что теперь его поразило, как легко было ее отпустить. Но такова природа жизни, предположил он, легко позволить чему-то выскользнуть из твоих пальцев, что ты никогда по-настоящему не держал в руках. Все, что тебе нужно было сделать, это признать, что это не твое.

Вдалеке он услышал собачий лай, низкий и похожий на волчий.

От ветра у него по спине и голым рукам пробежал холодок. Он смотрел, как вода вспенивается над пляжем, осыпая кусочки плавника и озерной травы.

Позади него треснула палка.

Оторвав взгляд от бурлящего серого озера, он повернулся и увидел силуэт, исчезающий в деревьях за пляжным домиком. Не его дело, кто это был, но он почему-то зациклился на том, чтобы разглядеть его. Его нервы все еще были немного натянутыми после дома Тары, и то, что кто-то был здесь с ним, когда он думал, что он один, заставляло его кишки сжиматься.