- Хорошо, - крикнула она, становясь все более обеспокоенной, когда ее голос эхом разнесся по всему дому. - Люди? Вы двое играете в прятки, или как?

Покачав головой, она вытащила сигарету и пошла на кухню, изо всех сил стараясь не обращать внимания на мертвое, шуршащее ощущение в животе. Она завернула за угол, и именно в этот момент, когда ее ноги заскользили по чему-то мокрому и скользкому на линолеуме и она чуть не упала, все, что ей было дорого, все, чему она доверяла, развалилось вокруг нее. Крик застрял у нее в горле, и к тому времени, когда он достиг ее губ, она уже не могла открыть рот. Она ничего не могла поделать, только ошеломленно таращилась и слушала белый визг внутри своего черепа.

Пол был весь в крови.

Она была разбрызгана по стенам.

Это выглядело так, как будто там зарезали животное... только это было не животное.

Это была Маргарет.

Или что-то, что могло быть Маргарет.

Кожа, которая не была содрана, была цвета беленой муки, кровь, питавшая ее, собиралась в липкую лужу на полу, забрызгав стены, разбрызганная на мебель дикими завитушками. С Маргарет содрали кожу и расчленили.

Ее руки свисали из открытой, окровавленной дверцы шкафа, как будто кто-то пытался закрыть ее, но она сама распахнулась. Тара видела только обручальное кольцо на левой руке, блестящее от капель крови.

Ноги Маргарет были сложены на стуле.

Ее тело было брошено у плиты.

Ее голова лежала на сливной доске в раковине.

И хотя это лицо было залито кровью, выражение на нем было потрясающе ясным. И если Тара что-то вспомнит о той ночи, то это будет искаженное страданием выражение ее искаженного гримасой лица.

Комната закружилась, взгляд затуманился и Тара тяжело опустилась на пол.

Она не помнила ни рвоты, ни крика, но она сделала и то, и другое. На блузку спереди брызнула застывшая рвота. Капля ее была размазана по ее ярлычку с именем из "Звездного света". В этот конкретный момент все вокруг приобрело неясные оттенки сна. Она знала или помнила очень мало. Она видела свою собственную жизнь на расстоянии, и она не казалась реальной. Как в кино. Фильм о какой-то женщине, которая оставила хорошо оплачиваемую работу в Денвере, чтобы вернуться домой в Дерьмовилль, штат Висконсин, чтобы растить свою младшую сестру после смерти родителей. Она работала на двух работах, чтобы свести концы с концами, и у нее был парень по имени Стив, который был очень милым, но у нее никогда не было времени на него. И вот однажды теплой ночью та женщина по имени Тара вернулась домой, слушая пение сверчков, а луна была большая и очень желтая, и она нашла другую женщину, которую очень любила, изрубленной на куски, как кусок говядины. Да, должно быть, это был сюжет какого-то фильма ужасов, который она видела, потому что такие вещи не случаются в реальном, нормальном мире, и она хотела, чтобы сон/фильм закончился, чтобы она проснулась. Дорогой Бог на небесах, пожалуйста, позволь мне проснуться, потому что этого не может быть, этого не может быть, черт возьми...

Очнувшись, она поняла, что она все еще там... расчлененное тело, кровь.

Так много крови, что она слышала, как она капает, и она была в воздухе, как туман, и на ее губах с острым металлическим привкусом, как грязная медь. Тара сидела, дрожа, ее лицо было мокрым от слез, которые она не контролировала. Сидя на полу на четвереньках, она поняла, что находится в липкой луже густеющей крови.

Она снова закричала, держа перед лицом испачканные кровью ладони.

Она кричала до тех пор, пока в горле не пересохло и воздух не вышел из легких. Пока из носа не потекли сопли, а глаза не вылезли из орбит. Но не из-за крови или останков Маргарет. Потому что внезапно даже все это показалось почти приемлемым в каком-то безумном, пустом секторе ее мозга.

Нет, это было из-за чего-то другого.

На белом холодильнике кровью было написано:

ТВОЯ СЕСТРА У МЕНЯ.

8

Залитый бледным лунным светом, Генри Борден стоял над открытой могилой с девушкой на руках, и на лбу его выступили капельки кислого пота. Он слышал, как Червь играет в тени, обнюхивая надгробия. Воздух пах холодом и сыростью, и это безмерно возбуждало его... запах холодных вещей, похороненных вещей, мрамора и гранита. Девушка в его объятиях снова потеряла сознание. Глупая маленькая пизда. Как могла эта ночь не взволновать ее? Как могла ее кровь не течь горячей и сладкой в этом месте?

(потому что она не знает сладкой радости холодной земли)

(ты должен научить ее, научить ее)

Генри поднял голову.

Ветви деревьев, пересекавшие звездное небо, были сплошь дубовые, кленовые и вязовые, очень старые и очень тихие, как и все в этом месте. Листья падали с них на ветру.

Он сделал паузу, глубоко дыша.

Сырой воздух наполнил его легкие, как жимолость. Это было нестареющее место, вечная черная утроба и его любимое место в мире.

Только подумайтe об этой истории.

Люди здесь погибли в войнах, их последние вздохи были полны сражений и страданий – Хюэ и Тарава, Геттисберг и Белло-Вуд, Чосин, Кувейт и Ирак. Они умерли от детских эпидемий, дифтерии, гриппа и оспы. Они безмолвно умирали от старости, сотня душных воспоминаний застревала на их посиневших губах, или жестоко погибали в промышленных авариях или на шоссе. Некоторые даже были убиты. Некоторые из них покончили с собой.

О да, это место было музеем человеческого состояния.

Другого такого места не было.

Генри очень хотелось поговорить с ними, узнать, какие тайны они унесли с собой в могилу.

В этом месте он достиг совершеннолетия.

В детстве он помогал отцу расчищать могилы, подстригать сорняки и выкатывать дерн над недавно погребенными. Он вспомнил позвякивающее кольцо с ключами, которое отец носил на поясе. Ключи от каждой покрытой лишайником могилы и провисшего склепа. Болезненные радости тех дней принадлежали ему и только ему. Другие дети просто ничего не понимали.

Будучи подростком, Генри никогда не бегал за девушками и не забивал тачдауны. Не было ни танцев, ни оркестров, ни пятничных вечеров в кино. Нет, он был здесь. Среди упавших, изношенных надгробий и торчащих памятников. Под угрюмым погребальным сиянием крылатых серафимов и седеющих херувимов он видел тысячи холодных снов о смерти. Элизиум восхищает. А музыка? Там не было ни гранжа, ни металла, ни даже сорока лучших песен, его песни были элегиями и глухим звоном похоронных колоколов. Его хобби были не видеоигры и не игра на гитаре, а блуждание среди склепов и безмолвных могил. Кровь его кипела не от благоухания королевы бала, а от зловонной сырости могилы. Он прижимал свое обнаженное и тоскующее тело к сверкающим гробам и ледяному мрамору. И подобно другим подросткам, он потерял девственность, но так, что это было невыразимо.

А романтика?

О, это был грандиозный роман. Просто быть здесь означало быть заключенным в объятия давно потерянной возлюбленной... возлюбленной, которая носила саван и чье лицо было кожистой маской смерти. Ибо у смерти были поклонники, и одним из них был Генри Борден. Он преклонялся у ее ног, восхищался ее темной красотой и пел сонеты над ее обветшалыми гробницами.

- Доберись до нее, - наконец сказал себе Генри.

В отдалении Червь издала рычащий звук.

Он должен был что-то сделать. Нет времени для сладких, трусливых погребальных фантазий. Впервые за много лет, возможно, с тех пор, как он ушел из армии, у него был четкий график.

Но его мозг погрузился в воспоминания, как это часто случалось, и он оказался на складе в Кувейте во время операции "Буря в пустыне" специалистом по регистрации захоронений в 24-й пехотной дивизии. Сражение было жарким и тяжелым, и тела продолжали прибывать – американцы, кувейтцы, войска коалиции – так много, что их нельзя было должным образом обработать, и они были навалены, как дрова, и он был один с ними глубокой ночью: меловые лица, забрызганные кровью, спутанные конечности, разорванные тела, мозаика человеческой анатомии, которую нужно было отсортировать и идентифицировать, хотя последнее было практически невозможно, и многие останки, отправленные в Штаты, были сомнительными.

- Просто слепи что-нибудь, - сказал майор Кольбер. - Дай им что-нибудь похоронить. Что-нибудь.

Они просто продолжали прибывать, и процесс сортировки шел день за днем, пока система не была настолько перегружена, что начала разрушаться под собственным весом. Не имея достаточного количества людей, не имея достаточного предложения, оставалось только складывать мертвых солдат в кучи и разбирать их понемногу.

Генри работал в ночную смену, просеивая и сортируя, укладывая в мешки и опознавая... и вот однажды ночью, глядя на груду трупов, он почувствовал, как старые неестественные желания овладевают им, пока он не вспотел и не задрожал, возбужденный до боли. Никто ничего не узнает. Никто его не увидит. Он был совсем один.

Поэтому он пополз в море мертвых, скользя, как червь, по глубинам склепа, погружаясь в военный мусор, и был доволен. Он был счастлив. Это постоянно грызущее его брюхо было удовлетворено. Он был среди мертвых, которых так любил, спрятанный среди холодного мяса. Все это было так успокаивающе, что он, должно быть, уснул, потому что на следующее утро его нашли именно там...

Генри облизнул губы и опустил девушку на землю.

(что ты за животное, сынок? что, черт возьми, заставило тебя осквернять мертвых?)

Он прыгнул в могилу.

С лопатой в руке он начал копать, чтобы откопать гроб, который он украл и тайно закопал здесь при лунном свете под тонким слоем земли в открытой могиле.

Украл?

Вряд ли. Это было не совсем воровство, когда что-то уже находилось во владении семьи. В конце концов, это был гроб его бабушки, не так ли? Бабуля Риз, величайшая строптивица, которая свела в могилу не менее трех мужей. После тридцати лет, проведенных в семейном склепе, старая шлюха почти не нуждалась в гробу.