Редактор "Трубопрокатчика", к которой пришел Горенко с телеграммой, Клавдия Ильинична Егорова работала в многотиражке не первый год. Она появилась на заводе немного раньше Осадчего, имея за плечами немалый опыт жизни, нелегкую женскую судьбу, навыки партийного работника и газетчика. И Клавдия Ильинична считала, что ей повезло дважды — она очутилась на интереснейшем, перспективном предприятии и стала участником и очевидцем самого бурного и драматического этапа в его истории.

— Ну, вот, Клавдия Ильинична, к нам жалуют… незваные гости, — сказал Горенко, протягивая телеграмму.

Высокий, широкоплечий человек, в котором все было крупно — торс, голова, руки, — он удивлял собеседников своим неожиданно мягким и тихим голосом. И сейчас тихо, наклонившись к Егоровой, спросил:

— Приезжают, по-вашему, в час урочный или неурочный? Как на это посмотреть?

Егорова улыбнулась. Она знала, что Горенко сам не любил встречаться с иностранцами, ощущая всегда при этом какую-то неловкость. И если случалась возможность уклониться от таких свиданий, уклонялся.

— А по-моему, в самое удачное время, — ответила она. — Стан пустили, завод на большом подъеме…

— Но не все подчистили еще в цехе!

— Естественно. Что мы для них показуху будем наводить? — возразила Егорова.

— Как ни говорите — чужой глаз. Вы-то на всякий случай готовьтесь, Клавдия Ильинична. Возможно, придется сопровождать, — предупредил Горенко. — Это и Яков Павлович просил передать. Ну, а для беседы материал у нас есть.

— Есть! — Егорова хлопнула ладонью по толстой кипе подшивок "Трубопрокатчика", лежавшей у нее на столе. Но она знала, что Горенко имеет в виду и другое. А именно — рукопись, над которой они работали вдвоем для местного издательства. Это была первая попытка рассказать кратко об истории завода, обозначить основные вехи ее. Рукопись, правда, еще не закончена, потому что не закончились пока и сами события на "гиганте трубной индустрии", как авторы в ней именовали завод.

— Материалы богатые, — не без гордости произнесла Егорова. — Да и гости не слепые — сами разберутся… А знают ли они русский язык?

— Знают, — почему-то с уверенностью сказал Горенко.

— Что ж, Николай Кириллович! Скольких таких встречали и провожали. И всегда был порядок! Так и теперь, — почти весело заверила Егорова.

— Ну-ну, смотрите…

Гости, наши и иностранные, в самом деле, частенько бывали на трубопрокатном. Теперь, после ухода Горенко, Клавдия Ильинична думала о предстоящей встрече. Надо учесть опыт прежних. Тем более это журналисты из ФРГ. Диалог может получиться острым. И все же она ощутила прилив хорошего настроения в предвкушении того, что может показать не что-либо отвлеченное, а вещное, зримое, впечатляющее свидетельство настоящего героизма людей, о которых так часто писала в своей скромной многотиражной газете.

Гости приехали рано утром. Они собрались в большой приемной директора — двенадцать западногерманских журналистов, людей разного возраста, темперамента, гражданских судеб и, конечно, не одинаковых политических убеждений. Они представляли различные газеты, не говоря уже о том, что у каждого могло быть и свое отношение к нашей стране.

В приемной стоял сдержанный шум, но минутами он взрывался каскадом смеха, бурными восклицаниями: журналисты — народ впечатлительный, сразу реагируют на острое слово, это, пожалуй, свойственно всем журналистам мира.

Осадчий, обычно приезжавший к девяти, в тот день немного задержался, а без него не принято было начинать такие приемы. Именно Яков Павлович умел придать им особую торжественность и сердечность. Он любил принимать на заводе гостей со вкусом и размахом.

Пока же с журналистами беседовали Чудновский, Терехов, Горенко, сотрудники из техотдела. Гостям представили и коллег — заводских журналистов. Егорова заметила, что немецкие газетчики почти все захватили с собой фотоаппараты и кинокамеры, у некоторых в руках были небольшие магнитофоны. Все это современное журналистское "вооружение", изготовленное "к бою", выдавало серьезный интерес гостей к заводу.

Наконец, приехал Осадчий, делегацию пригласили в кабинет.

Директор всегда начинал с непринужденного знакомства. А атмосферу непринужденности создает искренность.

— Господа, вы уже, конечно, многое видели в нашей стране, — обратился к журналистам Осадчий, — но такого завода, как наш, вы не могли видеть, ибо второго такого нет. Поверьте мне! Тут уж бывали разные делегации, и все сходятся на том, что завод — красавец!

На это добродушное, искреннее хвастовство, именно в силу его очевидной естественности, гости ответили улыбками.

— А что тут было раньше? — спросил сам себя Осадчий. — Даже пять лет назад?

Работники завода знали — этот риторический вопрос означает, что Яков Павлович сейчас обратится к своей любимой теме. Он мог говорить на эту тему долго, не утомляясь, говорить весомо, взволнованно. Что было и что стало. Рост завода — его станов, калибров труб, новых линий. Рост мощностей. Вчера, сегодня и завтра. Тут было о чем рассказать. Но Осадчий вдруг уловил в глазах гостей огоньки нетерпения, им хотелось скорее увидеть сами трубы, станы, попасть в цехи. И он сказал:

— Господа! Как говорят, журналистского соловья долго баснями не кормят. Вам нужны зримые факты. История вопроса вам, конечно, известна. Может быть, кое-кто из журналистов и сам присутствовал на заседании бундестага, когда там была объявлена нам экономическая война из-за труб большого диаметра. Наверное, кто-то присутствовал?

Егорова заметила, как несколько человек утвердительно кивнули. Она запомнила одного, потом узнала: его фамилия Поликайт.

— Тем более, — продолжал Осадчий. — Так что господа могут наглядно связать начало и конец этой истории. Вот наш главный инженер, вот редактор, наши инженеры. Они к вашим услугам. Готовы ответить на любые ваши вопросы, дать консультации. А сейчас нам подадут машины, и мы поедем в завод.

Так бывало не часто. Отложив в сторону все дела, сам директор повел по цехам столь необычную делегацию журналистов. О чем говорил с ними Яков Павлович, Егорова не слышала. Шла сзади. Большая группа разбилась на мелкие, как это обычно и водится. Одна — рядом с директором, другая — около главного инженера. Терехова и Егорову тоже окружили журналисты, жадно расспрашивали, внимательно слушали.

Клавдия Ильинична вглядывалась в их лица, прислушивалась к интонациям голоса, пыталась составить себе представление об одном, о другом. Кто они, эти журналисты? Чего они ищут в своих поездках, что напишут о нашей стране, о заводе?

Она услышала, как один из пожилых рабочих в цехе спросил журналиста, должно быть, своего ровесника, не бывал ли тот случайно в России раньше, в войну.

Девушка-переводчица отошла куда-то в сторону, но тот, к кому обратился рабочий, высокий немец с седым бобриком волос, с продолговатым лицом и словно срезанными бритвой щеками, ответил по-русски:

— Восточный фронт.

— Ага, а я Западный, — подхватил рабочий, и, обрадовавшись чему-то, улыбнулся. — Напротив значит, — добавил он.

— Хорошо, — сказал немец, не пояснив, что же именно хорошо и чему он сейчас тоже рад. Быстро сняв свою курточку и закатав рукав рубашки, все с той же веселой улыбкой он показал на шрам, идущий от локтя к плечу.

— Русский бомба, — сообщил он.

Егорова видела, как напряглось лицо у Терехова. Она подумала, что и по ее лицу, наверное, прошла тень тревоги. Как ответит рабочий? Найдет ли слово, жест, достойный и веский?

Он нашел, молодец! Просто тоже закатал штанину на правой ноге и, хлопнув по своему четко видному шраму, произнес громко:

— Немецкий миномет!

Напряжение разрядилось. Все, слышавшие эту короткую словесную дуэль, рассмеялись: кто весело, кто грустно. И каждый, наверное, вспомнил войну, навязанную нам фашистами и залившую мир кровью. А Егорова, глядя на сварщика и на немца-гостя, подумала о том, что борьба за мир — это не нечто отвлеченное, а совершенно конкретное дело, это борьба за те же трубы, за технический прогресс на заводе.

Отто, так звали высокого немца-журналиста, после ранения вновь попал на Восточный фронт, а затем и в русский плен. Работал как военнопленный на строительстве завода, вблизи Челябинска, так что эти южноуральские места были ему знакомы.

— Кем работали? — спросил заинтересовавшийся Терехов.

— Каменщиком.

— Ну, тогда вы оцените это, — и Терехов показал рукой на новый пролет. — Тут одной рубки бетона пять тысяч кубометров, и укладки немногим меньше.

— Ясно, — кивнул Отто. — Зер гут!

Егорова еще слышала, как Виктор Петрович спросил у Отто:

— Как вы стали журналистом?

Ее это тоже интересовало, но, должно быть, запас русских слов у Отто был не так велик, чтобы объяснить, почему человек уже в зрелом возрасте становится журналистом. Гость сделал гримасу, пожал плечами, и понять его можно было так: ответ на вопрос равнозначен истории всей его жизни.

В трубоэлектросварочном гости внимательно осматривали новую линию "1020", последовательно знакомились со всеми звеньями технологической цепочки рождения большой трубы. На конечном участке долго стояли около экспандера — пресса-расширителя, где вода под огромным давлением испытывала прочность труб и сварочных швов. Этот агрегат — неумолимый страж хорошего качества труб, заменяет многих контролеров ОТК. "Господин экспандер" — так уважительно окрестил его Осадчий. И, действительно, массивный, с толстыми стальными боками агрегат казался очень внушительным. Немцам перевели шутку Осадчего, и они заулыбались.

После экспандера труба считалась почти готовой. Теперь к ней удобно было подойти. Можно было пощупать ее руками, постучать ладонями по гулкой стальной плоти. Это с удовольствием проделывали многие журналисты.